При демобилизации в военкомате выдали на два месяца паек - немного крупы, несколько банок консервов и много буханок хлеба. Его доедали уже заплесневевшим. Лида получала студенческую карточку. Отоваривали плохо. От такого питания голова у меня покрылась коростой. Впрочем, не стоит преувеличивать, все-таки жили, настроение портилось не от этого.

Примерно раз в неделю мы ходили в гости к Кирке, вернее, к родителям его жены. Довольно большая еврейская семья, просторная, хорошая квартира. (Нам казалась хорошей.) Угощали чаем, были колбаса и сыр,

но уж такие тоненькие кусочки, что в горло они не лезли. Семья активно не нравилась, чувствовалось напряжение в отношениях с молодыми, но интеллектуальные разговоры велись. (Ах, эти разговоры интеллигенции! Они и теперь такие же: что пишет "Литературная газета", толстые журналы, что говорят "голоса", теперь еще телевизор. Сплетни о персонажах. Анекдоты. И критика, критика! Никто глубоко не вникает, причин беспорядков не доискивается, на себя не оглядывается. Когда-то много лет спустя, Виктор Некрасов, будучи изрядно пьяненьким, когда я прижал его с конструктивной программой, высказался: "Я люблю английскую королеву!" Но это крайность, большинство - мелкие критики. Молодые - смелые, мое же поколение помнит 37-й год и многие вещи своими именами не называет.)

Я тоже люблю критиковать. Если все кругом хорошо - значит, застой. Но нужно же доискиваться до корней! Иметь что предложить и обосновать. Нужно на себя оглядываться: "А сам ты чего стоишь? Дело до толку не довел". Вот так и обнаруживается, что большинство наших интеллигентных критиков работают лениво, знаний серьезных не имеют, просто верхогляды и зарятся на универмаги в европейских столицах.

Месяц после демобилизации я в Москве не работал. Почти ежедневно ходил в медицинскую библиотеку и читал иностранные хирургические журналы, в основном про военную хирургию. Но как их хирургия и условия отличались от наших!

В декабре, как договорились летом, Юдин взял меня заведовать главным операционным корпусом, для того чтобы я привел в порядок технику. Операционная когда-то была оборудована хорошо: столы, лампы, большая стерилизационная установка - "стенка". Все было изрядно запущено. Юдин жаловался, что сам должен надевать шоферскую робу и смазывать столы, когда они совсем теряют подвижность. Об автоклавах и говорить не приходилось: часть установок не работала, остальные парили, текли.

Мои повседневные обязанности были несложны: составлять расписание операций - было четыре операционных на шесть столов, - смотреть за порядком, подписывать рецепты. Делать было просто нечего, поскольку со всем администрированием справлялась старшая операционная сестра. Помню ее, как сейчас - подтянутая, сухая женщина, отлично знавшая политику отношений: как обращаться с сестрами, как с Юдиным, как с врачами, как с некоронованной королевой - Мариной Голиковой.

О, это была исключительная женщина, Марина! Не менее яркая, чем сам Юдин. Формально она была его личной операционной сестрой, а в действительности - самым преданным другом и помощницей во всех делах: от галстуков до печатания статей и автомобильных проблем. У нее была комната рядом с кабинетом шефа, вся заваленная рукописями, рисунками, муляжами, техникой, корректурами, книгами - массой предметов для юдинской жизни. Было ей тогда за сорок, чуть полновата, красивое лицо, уверенное без самоуверенности. Если было деликатное дело к Юдину, то знающие люди сначала советовались с Мариной.

Конечно, были всякие сплетни об их отношениях в прошлом и настоящем, но я не берусь судить.

Марина с Юдиным была до войны, потом ездила с ним по фронтам, показывая гипсовые повязки, с ним ее сослали по доносу, потом реабилитировали. Она оставалась верной даже после смерти: редактировала и издавала неопубликованные книги, добилась выдвижения на Ленинскую премию. И ничего для себя лично - гонорары получала законная жена.

Как было бы здорово иметь такую Марину!

Но они рождаются еще реже, чем Юдины.

Кирка, конечно, дружил с Мариной, а у меня отношения не сложились, наверное, из-за замкнутости характера.

Сегодня пятница и последний день месяца. Впереди целых два дня свободы и покоя.

Чари подошла, тычет морду под локоть, мешает. Ей пора ужинать, а Лида куда-то вышла, вот она меня и программирует.

- Иди и жди. Скоро придет мама.

Чари у нас как член семьи. Бывает, даже Катей ее назовешь. Много мороки с собакой, особенно в городе, да и собака вздорная. Но она платит чем может: когда прижмется, оближет или прыгает при встрече - теплеет на душе. Поэтому и вопрос: быть Чари или не быть - цены не имеет.

Иногда так хочется пожить без забот: залезть в ванну, потом кофеек, почитать роман, как раньше читалось. Сходить погулять по книжным магазинам, техническим. Посмотреть немножко ТВ и опять читать до ужина. Для разрядки - помудрствовать над вечными проблемами. Чем бы не жизнь? И ведь вполне доступно, хоть сейчас начинай. Так нет. Приятно помечтать, не больше.

Знаю, ох как будет скучно! Без физкультуры нападут болезни. Ванна и кофе - и так есть, только накоротке, без смакования. Ну а чтение романов... Как они все одинаковы! Писатели наперебой пыжатся нанизать слова поинтереснее, сложить их и так и этак, а за ними - все давно известное. Небось так и не доживу до искреннего слова! Даже если автор придумает оригинальное, так редактор вырежет - к чему ему ссориться с цензурой. Изредка попадается искусник вроде Маркеса, что умеет здорово все запутать. Но когда осилишь и спросишь об идее, то никак ее не найдешь. Нет, читать романы стало скучно и можно только в малых дозах. Что остается? Информация! Наука, науч.-поп., биографии. Еще мудрствование. Например, написать "Мировоззрение", о чем давно думаю. Кажется, книга уже сложилась в голове, только сесть и написать.

Впрочем, нет. То, что я уже знаю, не очень интересно писать, тем более что не напечатают. А то, чего не знаю, - не прояснить рассуждениями. Нужна экспериментальная наука.

Что я знаю? Не очень много. Например, знаю, что такое разум. Разум вообще: Но как он действует у человека или собаки - не знаю. Как сделать искусственный - знаю, но нет технологии, чтобы реализовать. Что такое человек, личность - знаю. Но меру в нем чувств, добра и зла, воспитуемость и самовоспитуемость и каково разнообразие типов - не знаю, нет хороших исследований. Без этого нельзя понять, какое общество можно составить из людей и что будет с человечеством.

О телесной природе человека - порядочно знаю, но наука не ответила на главные вопросы о жизни и смерти.

О самой большой и самой малой природе - о Вселенной, кварках, бесконечности, первом взрыве и прочем - ничего не знаю и не интересуюсь. Это за моими границами пространства и времени.

Так стоит ли мудрствовать?

Стоит, конечно, когда не будет других занятий или в интервалах хирургии. А пока - да здравствует рутинная работа!

По пятницам - обход до конференции, прихожу раньше, заведующие уже ждут в реанимации.

Отличный у нас реанимационный зал - на десять кроватей. В сентябре переехали. Похвастаю, по моей идее надстроили этаж.

Больные после операций вызывают у меня чувство теплоты. Мне нетрудно сказать шутливое слово, улыбнуться, потрепать по щеке, заглянуть прямо в глаза. Это много значит для них. ("Сам Амосов сказал...")

Утренняя конференция по пятницам с полным сбором: врачи, старшие сестры, хозяйственники. "Собрание трудового коллектива". Итог за неделю, административные накачки и общественные дела.

Очень полезное это постановление - о трудовых коллективах. Всячески стараюсь вдохнуть в него жизнь, нельзя без этого делать дело. К сожалению, общественные руководители у нас слабоваты, мало вижу от них помощи.

Я руковожу институтом без оглядки на начальство. Для себя ничего не нужно, даже зарплату получаю в институте кибернетики. Потому не боюсь. На первом месте - больные, чтобы больше операций и ниже смертность, на втором - справедливое отношение к сотрудникам.