Но ничего из хозяйственных планов не вышло. Правда, привез жеребеночка, прозвали его Дружок, из него выросла хорошая лошадка, мы росли вместе. Он продержался у нас года три, пока были надежды на возвращение отца.

Когда разделили дом и имущество, отец снес старую "зимовку" и начал строить хороший дом, но не достроил. В Ольхово приезжал каждую неделю. Посещения были неприятны, всегда кончались выпивками и напряжением. Видимо, я подсознательно ревновал маму к этому чужому мужчине. Скоро до меня стали доходить разговоры о какой-то женщине. Мама плакала, бабушка молилась. Она открыто стала на сторону невестки и грозила отцу проклятием. Но времена были не те, чтобы этим испугать.

Семья развалилась. Потом мама говорила, будто он требовал нашего переезда в город, а она отказывалась. "Жалко Ольхово, работу, баб". Сомневаюсь, что причина в этом.

Окончательный разрыв произошел на моих глазах.

Отец уже изрядно пил, и его отправили работать в районный центр Шексна. Это на пересечении реки и железной дороги. Он пригласил нас в гости, мы поехали на пароходе. Мне было лет 7-8 и все интересно. После Череповца заметил, что мама погрустнела, но это мало на меня действовало. (Хорошо помню, что потом было стыдно.) На пристань в Шексне приехали поздно вечером - было совсем темно. Отец нас встретил и повел куда-то по дороге. Они о чем-то напряженно говорили, я не вникал. Потом заметил, что сзади идет женщина в белом. Тогда я понял: это "она". Прошли еще немного, отец повернулся и ушел, женщина тоже исчезла, остались мы одни. Мама плакала, я был растерян... Очутились мы в больнице, где работала знакомая акушерка. Она нас хорошо приняла и постелила мягкую постель на полу.

Половину следующего дня провели в этой квартире. Слышал, будто отец приходил или присылал записку, но мама не вышла. Была очень грустная, отвечала односложно. Днем мы сели в поезд и поехали в Череповец. Это была моя первая поездка в поезде, всю дорогу простоял у открытого окна и о родителях думал мало. Маму жалко, но, может быть, хорошо, что он ушел?

После этого отец долго не приезжал, все знали: они расходятся. Тетки и дядья были на стороне мамы, поддерживали, как могли.

Так мне не повезло с отцом. Простить ему никогда не мог, хотя мне он был не нужен. Мама была и матерью, и отцом.

Пожалуй, можно перейти к своему детству. Оно было несколько необычным для деревни: держали замкнуто, общения с ребятами не было, только со своими двоюродными сестрами.

Так я и в школу пошел, одинокий, совсем не знал даже соседей, лишь издали. Как барчук какой-нибудь. Меня не учили ни читать, ни писать, но были разговоры со взрослыми. Помню, что рисовал, изображал в рисунках сложные сюжеты, больше о войне. Тогда это была главная тема разговоров. Гулять не любил: с большим трудом меня выгоняли "дышать воздухом", особенно зимой.

Школа была большим событием. Учителей не хватало, и одна учительница вела одновременно два класса: первый и третий. На партах первого не оказалось места, и меня посадили со старшими. Заглядывая к ним в книжки, я очень быстро освоил буквы и стал читать. Но школа не нравилась: угнетал шум и буйные игры, не было контакта с ребятами. Даже на перемены я не выходил из-за парты. Освоился только к рождеству. Очень хорошо помню, что "Робинзона Крузо" читал три месяца, до самых летних каникул.

В первое школьное лето я стал нормальным деревенским мальчиком: бегал босиком, целые дни проводил с товарищами. Но остался неловким и рохлей. Не научился плавать, не дрался, плохо играл в городки, в лапту, остро ощущал свою неполноценность.

Учился хорошо, но учили плохо. Условий для этого не было - учебников, бумаги, уменья преподавать. Впрочем, нашу учительницу, Серафиму Петровну, вспоминаю с удовольствием и уважением...

В 1924 году организовался отряд пионеров: это было очень интересно, куда лучше, чем теперь (как я видел на примере дочки). Там у меня появился первый чин - заместитель вожатого отряда.

Много всего вспоминается из пионерской жизни. В частности, насчет семечек: по обычаю пионеров их есть почему-то не полагалось. И теперь их не ем. Красные галстуки привились легко, а вот с трусами было плохо - старухи протестовали. Случалось, ребята ножницами (или даже топором!) укорачивали подштанники, чтобы получились трусы.

В общем, ничего выдающегося в моем деревенском детстве не было. Река, лес, луг, игры. Работа по дому и помощь в поле. У нас было тогда скромное, но полное хозяйство: жеребенок Дружок, корова Лушка, собака Арфик, кошка, куры. Про каждого можно было рассказывать - вспоминаются картинки, - но не стоит: обыкновенные детские воспоминания.

Почему-то не помню, чтобы готовил уроки. Наверное, не задавали.

Еще одно: организовал школьный кооператив. Как-то у нас ночевал старый кооператор, коммунист со стажем, бывший эмигрант. Он и подал такую мысль. Как раз в тот год было наводнение в Ленинграде, пострадало много товаров, в том числе и книжные склады. Он прислал нам для кооператива ящик подмоченных и уцененных книг на сто с лишним рублей. С них мы и разжились, распродали с прибылью, выплатили долг и приобрели новый основной капитал. Правда, потом торговля шла слабо, но все же тетрадки и карандаши получали из кооперативных каналов.

Читал много книг - библиотека была хорошая. Особенно запомнилась толстая "История Великой французской революции" Карлейля. Даже рисунки видятся, если закрыть глаза.

В четвертом классе я "сидел" два года: маме казался мал, и она не решалась отпустить меня одного в Череповец. В школе все равно было интересно - шла активная общественная работа в пионерии.

Те деревенские школьные годы кажутся самыми счастливыми. Как и многим людям.

Отец долго не появлялся, потом стал изредка заезжать в Ольхово и навещал нас. Мама уже примирилась и спокойно с ним разговаривала - меня это возмущало. В Череповце у него была другая семья, родился сын, которого назвали Гораций (!). Дома над этим посмеивались.

В последнее лето перед отъездом в Череповец я гостил у дяди Васи в Рыбинске. Запомнилось несколько эпизодов. Впервые в жизни пил чай "внакладку", то есть сладкий. Особенно вкусным казался ситный хлеб, если его макать в такой чай. Также впервые попробовал мороженое: мороженщики тогда возили деревянную тележку на двух колесах с бочкой, в которой колотый лед и металлический бидон с мороженым. Его накладывали ложкой в специальный выдвигающийся стаканчик с подложенной вафлей. Стоимость 5, 10, 15 копеек, в зависимости от диаметра стаканчика. Неописуемое блаженство! У меня не было денег, но дети дяди угощали несколько раз. Позднее, в Череповце, продавали такое же, но денег также не было, и роскошь за 5 копеек позволялась не чаще одного раза в неделю.

Ко мне все относились хорошо. Почему-то всю жизнь ко мне хорошо относятся люди... У других слышишь - "враги", а я никогда не чувствовал такого.

В тот год умерли бабушка и дядя Саша. Самые близкие мне двоюродные сестры остались сиротами. Смерти не произвели на меня особенного впечатления.

Но нужно было учиться дальше... Для этого пришлось ехать в чужой город - Череповец, в школу второй ступени. Сначала требовалось выдержать экзамен. Мама привезла меня, свела в школу, был конкурс - выдержал. Потом мы вернулись домой и ждали извещения о приеме. Последняя неделя перед расставанием с милым Ольховом и с мамой.

Горько плакал, когда вернулся в свою комнатку в Череповце, проводив маму на пароход... Уехала домой! И потом все четыре года меня охватывала лютая тоска по возвращении из Ольхова. Почти весь период жизни в Череповце прошел тоскливо... Не было детского счастья, кроме каникул. Полегчало лишь в последние годы, когда минуло шестнадцать, - появились другие интересы.

Мама поселила меня к своей лучшей подруге - Александре Николаевне Доброхотовой, учительнице, с которой она вместе начинала службу в Ольхове. У нее был домик вблизи собора, что стоял на теперешней Красноармейской площади. Кому-то этот собор помешал в свое время. Теперь тут лысая площадь. Это издержки уже другого характера...