— Элиз.

— Да ведь она русская?

— Ее Елизаветой зовут, только ее так муж называет — Элиз. Мне очень это имя нравится.

— Ну хорошо… Так ты и начни: «Элиз отложила книгу и задумалась».

— Ах, тетенька, да мне надо начать с того, как ее муж нашел письмо, в котором ей один офицер, князь Потемкин, свидание назначает. Это огонек в кабинете горит, он читает это письмо, и «ревность охватила его сердце, хотя он не верил глазам».

— Хорошо… Так ты начни… Как мужа зовут?

— Андрей.

— Он старый или молодой?

— Старый, старый… Генерал он.

— Тогда нельзя просто Андрей. Либо Андрей Петрович, или Иванович, либо по фамилии. Как его фамилия?

— Не знаю.

— Ну, пусть хоть Вилкин.

— Что вы, что вы, тетушка, Вилкин худой должен быть, а этот солидный…

— Да, правда. Ну, пусть Андронов…

— Нет, не подходит… Ничего, потом придумаем, все равно.

— «Андронов сидел у стола, сжав голову руками, и пристальным взглядом смотрел на письмо, лежащее перед ним…»

— Да, да, тетушка — только письмо смятое…

— «На смятое письмо, лежащее перед ним…»

— А знаете, почему письмо смятое?!

Ваня позабылся и так громко крикнул, что я ему рот зажала.

Смотрим, Аннушка голову в дверь просунула.

— С нами крестная сила, — говорит, — вот я напужалась-то, — думала, воры забрались… Чего вы не спите, Серафима Акимовна?

— Серебро убираю. Иди, иди себе.

Аннушка ушла, а мы уж все шепотком говорили.

Хорошо у Вани вышло, только в одном месте смешно мне показалось. Это когда князь Потемкин в любви объяснялся. Я это Ване сказала, и он как будто обиделся.

— Что же делать, тетушка, я никогда в любви не объяснялся, может, вправду-то оно еще глупее выходит, если со стороны слушать.

— Так ты и пропусти этот разговор.

— А как же, если этого разговора не было, подруга Элиз могла его подслушать?

Я задумалась.

Потом, ночью, меня словно осенило: подруга услыхала шепот и подслушала под дверью, и, отходя от двери, сказала: «Ах, так она его любит» — вот всем и понятно.

Хорошо, очень хорошо вышло.

Только зачем эта Элиз уж такая негодяйка, а князь уж такой благородный?

Ведь это только в старинных романах так бывает, а не в жизни.

Интересно, когда описывается, как хороший человек и вдруг дурное сделал…

Братец Андрей мне сегодня муфту соболью подарил, модную. Большущая. Я давно такую хотела… Чудесная муфта.

Ах, какой у меня характер глупый. Мне бы обрадоваться, а мне все равно теперь, потому что в голове у меня история, чтобы хорошего человека, знаменитого, ученого, богатого — и украсть заставить.

Денег ему не надо… Он украдет письмо какое-нибудь…

А на что оно ему понадобится?..

Андрей Акимович как будто обиделся, что я муфте мало обрадовалась, а невестка даже спросила:

— Да не больна ли ты, Сима?..

А что, если он кражу эту сделает от болезни? Ведь бывает такое помрачение…

Нет, неинтересно. Мало ли что человек в помрачении делает…

Ключи потеряла. Петр Акимович спрашивал утром перцовки для желудка… А я ключей не могла отыскать… Петр Акимович рассердился и ушел в контору, а как только он ушел, я сейчас и вспомнила, куда ключи спрятала.

А для чего бы он, этот человек, стал красть?

Да мало, что украл. Мне бы хотелось, чтобы он убил.

Может же и хороший человек убить. Ну, хоть любовницу, например…

Нет — любовницу не стоит, это опять как бы не в себе убьет… А я хотела бы, чтобы он и украл бы, и убил, и чтобы потом он скрылся, а другого во всем этом заподозрили, а он открыться не может, потому что… Ну, хоть жену и детей жалеет, а совестью мучится… Мучится…

Сегодня у нас скандал вышел.

Аннушка, оказывается, солдата по ночам к себе пускала.

Как ей не стыдно, ведь у нее муж есть.

Аннушка подралась с Матреной, зачем та мне это сказала.

Шум, крик. Невестку совсем расстроили. Она стала мне выговаривать, что я теперь плохо за домом смотрю. Вспомнила, что я вчера ватрушки к обеду забыла заказать…

Ах, как все мне это надоело — все эти ватрушки!

Молодец Иван: все придумал.

Ученый-то был прежде революционером, и остались у него бумаги, которые могли много его друзей погубить… И бумаги у него украла его прежняя любовница и передала сыщику… Она хотела ученому отомстить, что он ее разлюбил и на другой женился… Потом ее совесть стала мучить, и она в этом ему созналась.

Ученый ночью пошел эти бумаги обратно украсть. Сыщик проснулся, и ученый его убил.

Я еще придумала так: возвращается он домой, убивши человека, — а у него ребенок родился.

За сыщика он не очень мучился, но тут арестовали одного человека — по подозрению…

Выдал себя ученый или нет, мы вчера так и не решили, хоть чуть не до свету сидели.

Сегодня Ваня проспал и ему влетело.

— Хорошо тебя выругали, Иван? — спрашиваю.

— Ничего. Меня ругали, а я не слушал, потому что очень я рад, что наконец решил дело… Выдал он себя, выдал, тетенька. Вы мне сегодня расскажите, как он себя выдавал. Интересно, как это у вас выйдет, надо потрогательней, ведь ему жены жалко.

Какую глупость Варвара выдумала!

Подошла ко мне сегодня, обняла и шепчет:

— Душка, ну что ты в нем нашла?

— В ком? — спрашиваю.

— Фи, — говорит, — разве это мужчина?

— Да ты про что, Варя?

— Про Ваню?

— Что «про Ваню»? Какой мужчина? Ничего не понимаю.

— Ах, какая ты скрытная! Я тебе все свои секреты рассказываю, а ты роман завела и мне ни гу-гу.

— Какой роман? Да говори толком.

— Ну-ну, не отпирайся. Только удивляюсь я твоему вкусу. Если уж ты хотела, чтобы все дома было, так Андрон красивее: у него усы темные.

Я смотрю ей в глаза и все понять не могу, о чем это она говорит.

— Ах, Симочка, ну чего ты притворяешься? Разве я не вижу, что ты с Ваней интригу завела.

У меня даже шитье из рук вывалилось. Смотрю на нее во все глаза и ушам своим не верю.

— Да уж не притворяйся, пожалуйста. Не разыгрывай удивления. Ты у него в комнате по ночам сидишь, а Аннушка раз ночью застала, как вы в столовой целовались.

— Что?

Я даже растерялась сначала, а потом злость взяла меня.

— Обалдели вы обе с Аннушкой, что такую глупость выдумали… Как вам не стыдно? Я Ване тетка, и чуть не на двадцать лет его старше.

— А что ж такое? За мной очень много гимназистов ухаживают, — говорит, — и что ты мне очки втираешь, когда Аннушка своими глазами видела.

— Врет.

— А ты скажешь, что не сидела вчера у него в комнате?

— Так что ж, что сидела? Если хочешь знать, мы истории друг другу рассказываем.

Тут она как принялась хохотать. По дивану валяется, охает даже.

Так мне обидно стало, что я со зла заплакала.

Она вскочила, на колени передо мной встала, целует меня и приговаривает:

— Ну, ну, душка — не бойся, я тебя не выдам.

И как я ей ни клялась — не поверила.

Вот скверная баба!

Сама развратница — так о других так же думает. Какая гадость! Тьфу!

Лежала я на кровати и думала: вот я вчера Варвару назвала развратницей, и она мне противна, а иногда в книге описывается женщина, которая вот, как Варвара, любовников меняет, и не противно, и не смешно выходит… Почему это? Значит, можно как-то с другой стороны видеть.

Вот бы придумать так про Варвару, чтобы она вышла и не смешной, и не виноватой.

Что они все, с ума сошли, что ли?

Сегодня зовет меня братец Петр Акимович в кабинет, и, не глядя на меня, говорит:

— Ты брось эти глупости, Сима, и выходи замуж. Курышев со мной говорил. Он человек солидный, вдовеет третий год, дочки его на выданье.

— Про какие вы глупости говорите? — спрашиваю.

— Зачем ты мальчишку с пути сбиваешь?