Первая из ключевых методологических задач “А. 3.” — окончательное развенчание представления классического рационализма о прозрачности сознания для самого себя, а мира для человеческого сознания. Ни сознание (в своем “подсознательном”), ни мир (в своей социокультурности) “непрозрачны” они сокрыты в исторических дискурсивных практиках, выявить исходные основания которых и есть задача А. 3. как дисциплины и метода.

Вторая ключевая методологическая установка работы избегание модернизирующей ретроспекции, что требует рассмотрения выявленных прошлых состояний культуры и знания при максимально возможном приближении к их аутентичному своеобразию и специфике.

Третья установка — избавление в анализе от всякой антропологической зависимости, но вместе с тем обнаружение и понимание принципов формирования такой зависимости.

В соответствии с заявленными установками и тематизмами и строится структура работы. “А. 3.” кроме введения и заключения, подразделяется на три части: “Дискурсивные закономерности” (7 параграфов), “Высказывание и архив” (5 параграфов) и “Археологическое описание” (6 параграфов).

Первая часть работы рассматривает прежде всего специфику дискурсивных анализов как формы организации (по)знания. “Поначалу, — указывает Фуко, нам требуется провести сугубо негативную работу: освободиться от хаоса тех понятий, которые (каждое по-своему) затемняют понятие прерывности” Это такие традиционно применяемые в анализах понятия, как традиция, развитие и эволюция, “ментальность” или “дух”, т. е. те, которые исходно предполагают встраивание “единичностей” в некие предзаданные целостные ряды с нерефлексируемыми основаниями и принципами их конструирования. Все они “неосознанные непрерывности, которые задним числом организуют дискурс, составляющий предмет нашего анализа” Тем же операциям необходимо подвергнуть и те целостные культурные формы, в которых принято фиксировать целостность и неизменность определенных содержаний.

Речь в данном фрагменте “А. 3. идет прежде всего о таких кажущихся очевидно-однозначными понятиях, как “книга” и “произведение” Однако внимательный взгляд исследователя обнаруживает, что “границы книги никогда не очерчены достаточно строго” а “единство книги, понимаемое как средоточие связей, не может быть описано как тождественное” Еще неоднозначнее, согласно Фуко, понятие произведения, которое не может быть исследовано “ни как непосредственная, ни как определенная, ни как однородная общность” “Мы допускаем, что должен существовать такой уровень (глубокий настолько, насколько это необходимо), на котором произведение раскрывается во всем множестве своих составляющих, будь то используемая лексика, опыт, воображение, бессознательное автора или исторические условия, в которых он существует. Но тотчас становится очевидным, что такого рода единства отнюдь не являются непосредственно данными, они установлены операцией, которую можно брлло бы назвать интерпретативной (поскольку она дешифрует в тексте то, что последний скрывает и манифестирует одновременно)”

По мысли Фуко, нужно признать мно- гоуровневость и разрывность в организации дискурса, наличие в нем “глубин ных структур” и “осадочных пластов” и прервать, тем самым, нерефлексируе- мую игру “постоянно исчезающего присутствия и возвращающегося отсутствия”, проблематизировать все наличные “квазиочевидности” При этом нет необходимости “отсылать дискурс к присутствию отдаленного первоначала”, а необходимо понять, “как взаимодействуют его инстанции” Во имя методологической строгости необходимо уяснить, что можно иметь дело только с общностью рассеянных в поле дискурса событий как с горизонтом для установления единств, которые формируются в нем. “Поле дискурсивных событий... является конечным набором совокупностей, ограниченным уже сформулированными лингвистическими последовательностями...”

В отличие от анализа истории мысли, двигающегося из прошлого к настоящему, в дискурсивных анализах, с точки зрения Фуко, мы двигаемся в обратном направлении, пытаясь выяснить “почему такие высказывания возникают именно здесь, а не где-либо еще?” Речь идет о том, “чтобы заново восстановить другой дискурс, отыскать безгласные, шепчущие, неиссякаемые слова, которые оживляются доносящимся до наших ушей внутренним голосом” В этом смысле анализ мысли “всегда аллегоричен по отношению к тому дискурсу, который он использует” Фуко же интересует проблема условий самой возможности того или иного типа дискурса (как связанной определенным образом совокупности высказываний), в том виде, в каком он есть, и на том месте, на котором он есть. “Основной вопрос такого анализа можно сформулировать так: в чем состоит тот особый вид существования, которое раскрывается в сказанном и нигде более?”

В этом ключе Фуко рассматривает ряд гипотез, пытающихся объяснить сложившиеся дисциплинарные общности (медицины, грамматики, политической экономии), и показывает их несостоятельность. Это гипотезы, видящие общность как образованную: 1) совокупностью высказываний, соотносящихся с одним и тем же объектом (обнаруживается изменение объекта в истории и в разных аспектах дисциплинарных дискурсов); 2) единством формы и типов сцепления высказываний, их стилем (выявляется наличие разных типов высказываний в дисциплинарном дискурсе); 3) группой высказываний внутри определенной системы постоянных и устойчивых концептов, концептуальной архитектоникой дисциплины (фиксируются эпистемологические разрывы в развитии любого знания): 4) тождественностью тем (наличествуют случаи присутствия одной и той же темы в разных дискурсах).

Учитывая неудачи всех этих попыток, Фуко предлагает “попытаться установить рассеивание точек выбора и определить, пренебрегая любыми мнениями, тематические предпочтения поля стратегических возможностей” С его точки зрения, речь в этом случае идет об условиях возможности “дискурсивных формаций” Дискурсивные данные перераспределяются внутри них в соответствии с правилами формации. Внутри дискурсивных формаций различаются объекты, модальности высказываний, концепты и тематические выборы. Все они подлежат специальному анализу

Объекты дискурсов задаются: 1) поверхностью их проявления, различной для различных обществ, эпох и форм дискурса; 2) инстанциями разграничения; 3) решетками спецификации. Однако план выявления (1), инстанции разграничения (2), формы спецификации (3) не формируют полностью установленные объекты, которые в дискурсе инвентаризируются, классифицируются, называются, выбираются, покрываются решеткой слов и высказываний. По Фуко, “дискурс это нечто большее, нежели просто место, где должны располагаться и накладываться друг на друга как слова на листе бумаги объекты, которые могли бы быть установлены только впоследствии” Кроме того, появляется несколько планов различий, в которых могут возникать объекты дискурса, что ставит вопрос о связи между ними. Таким образом дискурс характеризуется не существованием в нем неких привилегированных объектов, а тем, как он формирует свои объекты, которые остаются при этом рассеянными, т. е. установленными отношениями между инстанциями появления, разграничения и спецификаций (в которых любой объект исследуемого дискурса обретает свое место).

Отсюда, согласно подходу Фуко, следует: 1) объект существует в позитивных условиях сложного пучка связей;

2) отношения, внутри которых появляется объект, не представлены в объекте, не определяют его внутренней конституции; 3) сама система отношений имеет несколько уровней, они как связывают дискурс с условиями его появления, так и формируются внутри самого дискурса (вторичные, рефлексивные, собственно дискурсивные отношения); 4) дискурсивные отношения характеризуют “не язык, который использует дискурс, не обстоятельства, в которых он разворачивается, а самый дискурс, понятый как чистая практика” Объекты связываются тем самым не с “сутью вещей” а с совокупностью продуцирующих их правил. Они суть “не вещи” а дискурсивные объекты. Как таковые они не могут быть поняты вне дискурсивных практик и не могут быть редуцированы к их словарю (они “не слова”). “Безусловно, дискурс событие знака, но то, что он делает, есть нечто большее, нежели просто использование знаков для обозначения вещей. Именно это “нечто большее” и позволяет ему быть несводимым к языку и речи”