— Да, пан, я танцую эту мазурку с паном Станиславом, — промолвила она.

— А следующую?

— На следующую у сестрички тоже уже есть кавалер, — резко проговорил Щерблитовский.

— А… — начал Чевашевский.

— И на третью, и на четвертую, и так до самого конца бала, пан, — отрезал Станислав и повернулся к нему спиной.

Чевашевский надулся.

— Дерзкий мальчишка! — пробормотал он сквозь зубы.

— Что-с? — спросил, быстро повернувшись к нему, Станислав, и в его добродушных глазах блеснул огонек.

— Де… — начал Чевашевский и оборвал, взглянув на рассерженное лицо «дикарька». — Ничего-с, — проговорил он и быстро отошел от Марины и Щерблитовского.

«Этот медведь способен переломать кости! — трусливо подумал он. — У красивой панны что-то есть с этим смазливым мальчишкой. Да, да! Есть грешок!» — заключил он свои размышления и, подойдя к какому-то пану, начал с ним беседовать на эту тему.

Музыка заиграла.

К панне Стасе, с которою беседовал Димитрий, подошла ее мать — ей нужно было что-то сказать дочери — «царевич» воспользовался этим и отошел. Он начал пробираться в ту часть залы, где сидела Марина.

— Итак, танцуем, сестричка? — улыбаясь, сказал Станислав Марине.

— Танцуем, хитрый дикарек, — ответила красавица.

Она готовилась встать, когда перед нею остановился «царевич».

— Дозволь, панна, просить на мазурку?

Отказать «царевичу» казалось невозможным. Марина хотела выдернуть свою руку из руки Станислава.

Тот не пустил.

— Панна танцует эту мазурку со мной. Пойдем, сестричка! — раздраженно сказал Щерблитовский.

Марина была смущена дерзостью «дикарька» и колебалась.

Димитрий смерил Станислава гневным взглядом. Он заметил его молодость, заметил, что юный пан ни за что не хочет выпустить руки Марины, и понял причину раздражения Станислава.

— Хорошо, — медленно проговорил он, глядя в загоревшиеся глаза «дикарька». — Хорошо! Я уступаю тебе эту мазурку… но только мазурку, ничего более!.. Следующую я танцую, надеюсь, с вами, панна?

Марина слегка наклонила голову.

Димитрий отошел в сторону.

Следующую мазурку танцевал с Мариной «царевич». После этого он уже весь вечер не отходил от нее.

Пан Юрий, видя свою дочь, беседующую с «царевичем», довольно поглаживал усы: он был бы далеко не прочь, чтобы его Марина стала московской царицей.

Уже свечи догорали и бледный свет утра смотрел в окна, когда бал окончился.

— Ты, кажется, довольна сегодняшним балом, сестричка? — прощаясь, сказал Станислав, угрюмо смотря в глаза Марины, в которых он подметил новый, прежде невиданный в них огонек.

— Да, ничего… Царевич умеет занимать… — холодно ответила красавица.

«Дикарек» тяжело вздохнул.

Пан Юрий радостно потирал руки: сегодня «царевич» просил Мнишека отдать за него в замужество Марину. Гордый вельможа был, в сущности, торгаш в душе: он сразу оценил те выгоды, которые сможет извлечь из своего будущего царственного зятя. Замужество Марины он всегда считал хорошим средством для поправки своих запутанных дел, но в данном случае он мог рассчитывать на большее: ему грезились уже не только разные маетности и изрядный куш злотых, но даже маленькое княжество — разве для русского царя есть что-нибудь невозможное? Ему стоит сказать слово — и сандомирский воевода — уже не просто ясновельможный пан, а владетельный князь… ну, положим, Смоленский, что ли. Славно! Правда, захочет ли еще Марина выйти за «царевича»? Э, нет! Она должна согласиться, должна, она слишком умна, чтобы не оценить всех выгод. Кроме того, отец Андрей, которому он поручил переговорить с Мариной, умен и ловок, он устроит.

Однако пан Юрий все-таки несколько беспокоился и с нетерпением ожидал, когда окончится разговор иезуита с красавицей панной.

Но вот скрипнула дверь, отворилась и пропустила улыбающегося патера и бледную Марину.

— Радуйся, счастливый отец! Ты видишь перед собой будущую московскую царицу! — улыбаясь, сказал иезуит.

Мнишек сжал дочь в объятиях.

Пани Мнишекова, вышедшая из той же комнаты, откуда вышла Марина и патер, и помогавшая отцу Андрею усовещать дочь, радостно улыбалась и смотрела на мужа и дочь умиленным оком.

Отец Андрей глядел как победитель; победа оказалась не такою легкой, как можно было ожидать: будь красавица немного менее честолюбива, немного менее ревностной католичкой, и дело было бы проиграно.

После бала и разговора с Димитрием Марина долгое время не могла успокоиться. Наружность «царевича» продолжала по-прежнему ей не нравиться, но она поняла, что это — человек такой, каких ей не приходилось встречать: умный, смелый, честолюбивый, ни перед чем не останавливающийся. Ее смущали те взгляды, которые бросал на нее «царевич», когда говорил о своих великих планах и необходимой ему для совершения их помощнице-жене.

— Моя жена должна разделить со мною и все опасности, и труды, и всю мою славу и власть, — говорил он. — Но где найти такую сильную духом девушку? — задумчиво добавлял он и смотрел ей прямо в глаза.

Марина, холодная, гордая Марина, опускала глаза под этим взглядом. Ей казалось, что «царевич» смотрел в ее душу. А там шевелилось нечто такое, чего она не желала бы выдать!

«Выйти замуж за царевича, чего же лучше?» — вспоминалась ей не так давно сказанная шутливая фраза Станислава.

Тогда она ничего не ответила ему потому… потому, что мысль сделаться «русской царицей» уже зрела в ее мозгу. Мысль эта зародилась при первой вести о появлении в Польше «царевича». И вот теперь, слушая этого самого «царевича», понимая его тонкие намеки на то, кого он метит себе в жены, красавица трепетала от волнения. Димитрий рисовал ей славу, власть, выше которой только Божеская, могущество московского царя, неограниченного владыки миллионов послушных подданных — и перед нею проходили картины одна другой великолепнее, одна другой заманчивее. У ней дух захватывало. Она готова была крикнуть: «Бери меня в жены! Ты не найдешь лучшей помощницы!»

Но вот шум бала сменился тишиной ее спальни, говор «царевича» смолк, вместо ярко горевших сотен свечей маленькая лампада едва освещала комнату.

Здесь наступила реакция. Она вообразила себе будущую спальню русской царицы.

Полумрак… Луч лампады слабо играет на золотой кисти постельного полога… Царское ложе дивной работы! Золото и слоновая кость — вот материалы, из которых оно сделано. Везде парча, бархат, дорогие шелка… Вон там, в глубине спальни, где стоит туалет царицы, даже и теперь, в полутьме, сияет радужными огнями снятый Мариною на ночь головной убор…

Марина лежит на постели… Постель мягка… Она с наслаждением потягивается на ней… Она откинула одеяло и любуется своим телом, она гордится его роскошными формами… «Только богиня может сравняться со мной!» — самодовольно думает она.

Но кто этот безобразный человек? Как он смел очутиться в спальне царицы? Дерзкий!

А он улыбается, кладет свою руку на ее плечи. Она содрогается. Этот человек — ее муж! Богиня досталась безобразному фавну! Так это для него лелеяла она свое тело?! Так это ему должна отдать весь свой молодой пыл?! О, Боже! И как будто вся роскошь царской спальни потускнела, кость и золото кровати кажутся жалкими подделками. Парча потемнела и висит жалкими тряпицами, местами перерезанными нитями мишуры… Бархат жесток… Все, все поддельно! Поддельны и камни в ее головном уборе: они уже не сияют, чуть блестят… Все поддельно! Как и он — поддельный царь, и она — поддельная царица!

Марина вздрагивает теперь уже в действительности. Она сама подивилась силе своего воображения. Но поворот мыслям был дан. Она теперь думала уже не о царстве, не о троне царицы, думала просто о Димитрии, как о будущем муже.

Кто он? Бывший слуга! Что он не истинный царевич, в этом Марина никогда не сомневалась: она обладала слишком тонким умом, чтобы поверить грубому обману.

«И этот мужик будет ласкать меня своими мозолистыми руками! Он будет моим мужем, моим господином! Фу! Гадость! Нет, даже царство не стоит того! Никогда! Никогда!»