Микал застыл, как и Аберлейн.

— Есть способы, — признал Щит и посмотрел на инспектора. — Например, кровь.

— Нет уж, — Аберлейн отпрянул на два шага, и без жижи они были громкими.

— Есть другие методы, — спешно сказал Клэр. — У вас есть немного мака.

Ответ был неповторимым, но Клэра удовлетворило, что мак у него был. Не важно — это можно было купить и в аптеке.

«Поиски мисс Бэннон важнее гордости», — говорил себе Клэр. Ему было все равно, что по логике шло дальше. Что еще не важно? Его жизнь? Клэра? Но Клэр проверил, что его не убить.

Пожертвовать другими было просто, да? Искушение было велико. Чувства сильнее логики. Как Эмма выносила эти бури эмоций, не защищаясь способностями ментата? Как она терпела его обвинения? И как он мог думать, что смерть Валентинелли ее не задела?

«Сосредоточься, Клэр».

— Хорошо. В карету. Пико, садись с Хартхеллом и направляй к церкви. Микал, следи, чтобы инспектор Аберлейн не пострадал.

Он пошел по дворику, скривился на миг, но взял себя в руки. Он кое-что понял.

Он звучал как мисс Бэннон. И он не был против гибели инспектора.

Если это было необходимо.

Искаженный Главный ушел, Эмма осталась одна, скользила взглядом по тому, что видела, не поворачивая головы. Ее пульс пытался стать быстрее, она все еще была закована, а воля Примы не терпела этого.

«Это как корсет, — говорила она себе. — Это как быть женщиной в мире, что хочет сковать женщин цепями. Это как вся твоя жизнь, Эмма. Тихо. Будь логичной. Нужен план».

Клэр ощущал такое, когда близилась нелогичность? Может, они были схожими — логика в нелогичном мире и воля Примы в женской плоти.

«Хватит Сочувствия. Они поймут, куда меня забрали? Я под землей. Микал… он не…».

Не важно. Будут они искать ее или нет, у нее было дело здесь. Не из-за Виктрис или Британнии, она сама выбрала эти оковы, предложила себя как жертву.

Он попался. Теперь ей нужно отравить его.

«И ты дашь мне мир», — о чем он? Сколько раз она считала его мертвым? Симулякр в психушке, башня в Динас Эмрис… она вспомнила романы, где злодей был злым отражением героя, избегал смерти невероятными способами.

Прометеан, дым над обсидианом, вяло двигался. Порождение небожественной утробы. Конечно, он ел и сжигал органы деторождения. Это были источники эфирной силы из-за биологической цели и важности в человеческом инстинкте.

Если Левеллин хотел соединить прометеана со своей заживающей плотью, зачем ему она? И зачем так влиять на Британнию?

Правящий дух боялась. И Тонкая Мэг толкнула Эмму в капкан, да?

«Я мало знаю. Логика, Эмма. Представь тут Клэра. Что он сказал бы?».

Может, вопрос был неверным. Ее тело задрожало, воля билась об оковы. Они держались.

Она вспомнила, как в последний раз была так скована. Капли воды, ее отчаянные звуки гнева и боли, Микал задушил своего бывшего Главного, медленно, и жуткие звуки рвущейся плоти. А потом он освободил ее от оков.

«Майлс Кроуфорд», — так звали Главного. Гнев и ужас мира заключался в этих буквах. Он перехитрил ее, ее Щиты заплатили за это. Если бы не непослушание Микала…

«Помни о своей цели. Не вспоминай тот миг».

Но зачем она делала это? По той же причине, которую назвала тому, кто не слушал?

«Если бы не удача, я была бы одной из них».

Может, он не хотел соединять прометеана со своей плотью. Но и с ней соединить будет сложно. Он не знал, что она отдала сердце змея другому. Красота Философского камня была в его незаметности. Только змей мог незаметно веками лежать под башней. Камень защитил бы тело от внедрения другого предмета, как защищал от вреда?

«Ты дашь мне мир».

Возможно…

Связь была недосягаема. Она что-то упускала. Природа прометеана…

«Погодите».

Если Ллев создал прометеана, кормил его бедняжками… нет. Это неправильно.

Прометеан точно был создан. Может, он выбрал для себя еду.

«У тебя больше врагов, чем ты знаешь, воробушек».

У Главных всегда так.

Эфирная сила трепетала. С Приливом она нашла бы трещину в оковах. Они казались прочными, чуть гнулись, но давление делало ловушку тверже. Это сдержало бы Приму.

Если не против, что Прима сойдет с ума от ловушки.

Она могла обезуметь, как он. Но он не был безумен. Это были амбиции. У них не было конца, как у Эммы.

«Край моих амбиций — я сама. А у него?».

Сияющий нож дрожал на камне, крутился на кончике, как балерина. Он шуршал, и это послало бы дрожь по ее спине, если бы она могла двигаться.

Она тихо хмыкнула. Кляп не даст произнести Слова. Многое можно сделать тоном…

Тьма закрыла ее глаза. Паника, нос заткнулся, как и рот. Обучение не могло подавить страх удушения, и она обмякла. Воздух вернулся, как и сознание.

Тихая насмешка. Она не видела его, но звук разносился жутким эхом.

— Думаешь, я оставил бреши, милая? Нет, — он появился перед глазами, двигался проще. Больше хлюпанья.

Эмма зажмурилась. Горячая вода лилась из глаз. Она приоткрыла их, тьма не нравилась.

— Я тебя уважаю. Не то что ту волшебную шлюху. Я не ожидал, что она заманит тебя на открытое место. Я надеялся иначе тебя выманить, — тень мелькнула между ней и желтым сиянием ламп. — Но ты здесь. И вовремя.

«Думай, Эмма. Думай».

К сожалению, он выпрямился, металл и кость хрустели, тело дрожало. Он протянул руки, глаза Эммы расширились.

Его бесформенная правая рука сжала нож, он вытащил его из камня с физическим и эфирным усилием. Он повернулся, нежность на его лице была хуже безумного спокойствия в темных глазах. Тонкие желтые нити сияли в грязных глазах, напоминание, что ей не нужен был Микал.

Ее Щит был вне себя сейчас. Сколько времени прошло? Уже была полночь? Клэр найдет ее? Они были под землей, ощутит ли ее Микал, если подберется близко?

«Не переживай за них, Эмма. У тебя есть проблемы и тут».

Ллев пошел к ней.

— Кс-з-эт т-кс-м, — выдохнул он волшебное Слово, что странно изгибалось в воздухе. Нож замерцал эфирной силой, дым прометеана задрожал.

Ее Дисциплина сонно пошевелилась.

Она поздно начала понимать, что он задумал. Глупо было становиться наживкой.

Он запел на языке Творения и Именования, он описывал, какую форму волшебной силы хотел, и как она повлияет на незримые узлы. Камень дрожал, стержни, вонзенные в Уайтчепл шевелились, отзываясь слабо, где Эмма очистила их, но в других местах откликаясь с силой. Многие жертвы — существо искало себе еду, но и создатель убивал.

Линии силы совпали, стали видимыми Взору, и Левеллин поднял нож. Он улыбнулся, произнося слова, описывая ее смерть, и на что это повлияет.

Прометеан был близко к концу детства. Ему нужен был сосуд, насмешка над рождением. Нож опустился, Эмма услышала писк — души просили свободы. Жертвы кричали хором обреченных.

Яйцо из дыма над обсидианом — не святым алтарем, насмешкой, но форма подходила под Работу Ллева — выбралось из оков. Два живых угла глаз кучера смотрели с подобия лица, тело Эммы напряглось, словно она могла отразить жестокость.

Нож коснулся ее горла.

Тщетно. Клэр открыл дверцу кареты, кони визжали. Если они поедут дальше, толпа помешает, и ругательства Хартхелла уже перекрывал шум. Крики испуганных женщин, бьющиеся бутылки, хруст дерева, голоса мужчин. Откуда-то принесли факелы, лампы угасали. Толпа впереди заполняла дорогу, давка была все хуже.

— Кожаный фартук! Кожаный фартук!

Публика — жуткий зверь, его часть — сорвалась.

— Убил в постели, а эти даже ничего не сделали! Ее вскрыли, даже е лицо. Всем плевать, пока он убивает бедных проституток. Это наши девочки, хоть они и пали.

Магазины и пабы обрамляли улицу, и толпа прижималась к ним. Карета еще не стала целью, но это было вопросом времени.