«Мисс Бэннон совершила чудо, когда я был болен чумой и ждал смерти. Она не говорила об этом, молчал и я. Но теперь… мы должны…».

Это не отвлекало от крови и смерти в памяти. Волна Чувств поднялась снова, и он не мог сдержать ее. Его тело напряглось, крик застрял в горле.

Никто не услышал. Он не выпустил крик.

Он проснулся в тусклом свете, долго смотрел в потолок. Темное дерево, знакомые пятна и резьба. Он слышал дыхание. Вдох, выдох, как шепот сверчка. Одна пара легких, маленьких и утонченных, как и вся она.

Ее Щит не стоял в дверях, что было странно, но и ситуация не была обычной. Она была осторожной или попросила уединения.

Она не хотела свидетелей того, что скажет. Это ему подходило.

«Начни с голых фактов».

— Я был нетронут, — услышал свой сухой голос Арчибальд Клэр. Потолок не двигался, и он смотрел на изгибы там. — Я должен был умереть.

Ее платье зашуршало шелком, она подвинулась.

— Это сильно расстроило бы меня, Арчибальд.

— А Валентинелли?

Долгая тишина и выдох:

— Да.

Это не было ответом. Он не получит от нее больше?

Эта комната была его, когда он гостил у мисс Бэннон. Темное дерево, потертый красный бархат, два тяжелых стола с бумагами и стеклянной посудой для экспериментов, похожие на столы, что были в мастерской, которую она сделала доступной для него.

Он не сразу попал в тот прямоугольник из каменных стен. После дела с чумой он долго добирался до приборов. Плоть помнила близость смерти, хоть Логика указывала, что он еще был жив, он вздрагивал, когда звучал кашель, когда сладко пахло.

Он отвлекся от этих мыслей. Эта кровать была знакомой, как старые тапки. Широкая и удобная, его уставшее тело прекрасно лежало на ней.

Вопросы кипели. Он попытался привести их в порядок, провалился и попробовал снова. Он нашел самый важный и отпустил.

— Что вы сделали, мисс Бэннон? Какое чудо исполнили на мне? — он уточнил, чтобы она правильно поняла.

— Уверены, что хотите знать? — он впервые слышал ее… печальной. Не расстроенной, а ужасно уставшей, с болью в сердце. Она была слишком практичной, чтобы звучать так… женственно.

«Нет, Арчибальд. Ты искал слово «человек», а не «волшебница».

— Думаю, у меня есть право. Я должен был умереть

Она не возражала.

— Как вы заметили, вы бодрее, чем должны быть в своем возрасте. Даже волосы стали гуще, хоть остались седыми, — ее кудри зашуршали, она кивнула. — Я думала, вы отметите это. Странно, что вы не попросили объяснений раньше.

Он с трудом сдержал слова. Долгое знакомство с ней приучило его к факту, что так было лучше, что она была на грани решения его тайны. Она не любила, когда ее вынуждали. Заставить ее говорить было проще терпением, сколько бы времени ни прошло.

— Помнишь, как мы встретились? — ее пальчики оказались на его ладони, и близость прикосновения удивила его. Кончики пальцев лежали на его ладони, ниже запястья. — Дело с мехой и драконом.

«Как я могу забыть?» — он слабо кивнул. Его обожженные волосы зашуршали по подушке, белая ткань, вымытая чарами, пахла свежестью. Его горло двигалось, он сглотнул.

Ее слова звучали медленно, с трудом:

— Был… тогда момент, когда некий артефакт попал в мои руки. И я носила его после этого, но когда чума… Арчибальд, — она зашептала. — Я не могла потерять тебя. И вес артефакта… его применение… давило на меня. Я хотела очистить себя от части грехов, так и обеспечила твое выживание. Теперь Время на тебя не влияет, твои способности не угаснут. У тебя иммунитет к болезням, как и к жестокости.

Он ждал, но она закончила.

Его возражение было напряженным и нелогичным.

— Стоило рассказать мне.

— Я собиралась.

— Двадцать лет. Если бы я знал, мисс Бэннон, я бы лучше позаботился о Людовико.

— Несомненно, — она убрала ладонь от его руки. Скрылась, как вор в ночи. — Я сделала это, Клэр. Может, это я его убила.

Чего ей стоило это признание? Волна Чувств грозила разбить его надвое.

— Стоило рассказать мне, — скулящий ребенок.

— Я боялась, как ты воспримешь новости.

«И правильно, мадам».

— Это можно обратить?

— Возможно.

— Вы это сделаете?

— Нет, — быстро и решительно. — Я не хочу потерять тебя, Арчибальд.

— А Людовико потерять можно? — он не мог поверить, что сказал такое. Это было жестоко, нелогично.

— Все могут погибнуть. Разве я не говорила этого? — она встала, стала строгой мисс Бэннон. — Не сомневаюсь, вы злитесь.

«Я ментат. Я не злюсь, — он сжал губы. Его тело сообщило, что оно лежало слишком долго, и что ему хотелось бы справить элементарные нужды. — Гнев — Чувство, это нелогично. Это ниже меня».

— Ваш Щит исполнил чудо, мисс Бэннон. Вы ничего не потеряли в этом обмене.

Она застыла, и даже его чуткие уши не слышали ее дыхания.

Живая магия не трещала, стены ее дома не гудели, как бывало порой, когда дом отвечал на ее настроение, как собака на настроение хозяина.

Она выдохнула.

— Только Людовико, — слова были точными. — И ваше доверие. Отдыхайте, сэр.

Жаркая соленая жидкость стекала по вискам Клэра, впитывалась в подушку и его обожженные волосы. Он лежал, а она закрыла дверь с убийственным щелчком. Он медленно отодвинул одеяла и пошел в современный туалет. Зеркало висело над рукомойником, но он не смотрел туда.

Он не хотел видеть мокрые щеки.

Она не думала, что будет рада, что в Лондинии остались паписты. Как всегда, где была религия, были люди, чьи ладони грязнели. Но даже такого блудного сына церкви, как Людовико Валентинелли, могли похоронить по римскому обычаю. Эмма заплатила за мессы за его душу, ведь рай был бы для него второй смертью, а ад показался бы слишком веселым местом.

Желтый туман двигался у ворот Кинсалгрин, толкаясь с облаками благовоний. Небольшой хор, пухлый папист в черной мантии с красным крестом и длинным носом посмотрел на нее с вопросом. Она стояла и не хотела уходить, как по традиции делали женщины перед тем, как гроб — самый удобный, ведь он не лег бы в ящик нищего — опустят и скроют.

Папист пробормотал что-то и взглянул на Клэра, опирающегося на руку Горация. Финч тоже был тут, в пыльно-черном, уместный, как никогда. А еще была мадам Нойон, вытирала слезы маленьким кружевным платочком. Даже широкий повар, которого Людо бесстыдно пытал, стоял с серьезным видом. Лакеи были в лучших нарядах, ошейники мягко сияли, а служанки всхлипывали и вытирали щеки.

Конечно, он нападал и на служанок, но они его простили.

Они были большой толпой, если не упоминать людей, что несли гроб. Пажи, кучера, прочие — ему не понравилось бы внимание.

Если бы она подняла его тень из-под дубовой крышки, он оскалился бы и сплюнул.

Или нет. В том была проблема — как можно знать, что сделает кто-то другой, если его восстановить? Воспоминание было ненадежным проводником, а Людо был переменчивым.

Потому она держала его так близко.

Микал был у ее плеча, и она не позволяла себе прислониться к нему. Горе было наказанием, и она выносила его. Мадам Нойон и служанки отошли, гроб опустили, и лакеи окружили Клэра. Она платила вдвойне — Клэр не смотрел на нее, пялился на блестящую крышку гроба, щуря напряжено голубые глаза.

«Стоило рассказать мне», — конечно, даже машина логики во плоти ощущала беспокойство и предательство от такой тайны. Порой она задумывалась, были ли все ментаты такими чувствительными, как ее. У них было сильное восприятие и дедукция, говорили, у них не было Чувств. И это редко подводило их.

Порой она подозревала, что у Клэра хватало чувств.

Ее траурное платье было не совсем уместным, леди не должна была так наряжаться из-за смерти человека, что был, строго говоря, наемником.

Но она решила нарядиться почти как вдова, и это могло хотя бы передать Клэру… что?