— Жоржетта — океанолог. Точнее, будущий океанолог, она заканчивает институт в Марселе. Она действительно хорошо знает море, может говорить о нем часами.

— Расскажи мне о других гостях, — попросила Женевьева. — Вот месье Вернон — он тоже друг графа?

— Мэтр? Пожалуй, нет. Видишь ли, как я понимаю, графу нравится быть меценатом, окружать себя художниками, ему нравится, когда его имя, название замка мелькает в газетах. Поэтому он знакомится со знаменитыми людьми и приглашает их к себе. Вернон гостит у него уже третье лето. Ему здесь хорошо работается. Фуллер здесь, как я понимаю, впервые. Как он сам заявил, он приехал сюда одолеть ящик джина и полазить по горам.

— А ты?

— Я? Я несколько лет занималась в мастерской месье Вернона. Ему нравится то, что я делаю, и он пригласил меня с собой. Он расхвалил мои работы графу, и тот сделал мне заказ на украшение парка моими скульптурами. Так что я здесь, как и ты, не только отдыхаю, но и работаю. Впрочем, здесь работают все — кроме мистера Фуллера и Элеоноры, дочери графа.

Женевьева вспомнила стол писателя, заваленный планами и схемами, смятую бумагу в корзине, раскрытую пишущую машинку, и подумала, что мистер Фуллер, возможно, скорее изображает из себя бездельника, чем является им. Но если ему хочется создать о себе такое впечатление, значит, ему так удобнее — и должна ли она говорить кому-то, хотя бы и Шарлотте, к которой она проникалась все большим доверием, о его трудолюбии?

— Ну вот, как я и говорила, гибкость победила силу, — вывел ее из задумчивости голос Шарлотты.

Действительно, мяч лежал на траве, а Фуллер, стоя на коленях и тяжело дыша, только смотрел на него.

— Может, на сегодня хватит? — взмолился он, обращаясь к Жоржетте.

— Что, устали? — удивилась она. — Ладно, дадим вам передышку. Но с условием — после чая продолжим. Идет?

— Думаю, мы сговоримся, мэм, — изображая глубокое смирение, проговорил писатель. — Как прикажете, мэм.

— А если я прикажу прыгнуть вместе со мной с вышки?

— Если не в горящий бензин, то почему бы не прыгнуть?

Жоржетта уже взбиралась на пятиметровую вышку. Легко оттолкнувшись, она вошла в воду. Фуллер направился за ней к вышке.

— Ричард! — окликнула его Шарлотта. — А вы когда-нибудь раньше прыгали с вышки?

— Будь я трижды проклят, мэм, — с глубокой серьезностью ответил американец, — если я когда-либо занимался этим богопротивным делом. Никогда, мэм, ноги моей там, — он показал на вышку, — не было.

— Зачем же вы сразу лезете на такую высоту? — возмутилась скульптор. — Попробуйте вначале хотя бы с трехметровой! Вы же шею себе сломаете!

— Но сказано, сказано, — торжественно изрек Фуллер, — “пошлю ангела моего, и не преткнется нога твоя о камень”. И еще сказано...

— Не богохульствуйте! — возмутилась Шарлотта. Она искренне испугалась, даже вскочила на ноги. — Зачем этот глупый риск? Скажите же вы ему! — обратилась она к Жоржетте, вынырнувшей из воды и прислушивавшейся к разговору.

— Может быть, лучше и правда не нужно, мистер Фуллер? — спросила девушка. — Я училась этому полгода.

— Когда-нибудь надо и мне начинать, — заявил американец. Он уже стоял на вышке, глядя вниз. Не успела Шарлотта еще раз попробовать остановить его, как Фуллер прыгнул.

Он старался не совершить ошибки начинающих, которые стараются видеть воду, задирают голову и в итоге ломают позвонки. Однако он слишком сильно прогнулся и в результате ударился о воду спиной. Шарлотта и Женевьева подбежали к краю бассейна и с тревогой вглядывались в воду. Их тревога передалась и красивой Жоржетте, которая тоже подплыла поближе, а затем нырнула. Спустя несколько секунд оба вынырнули. Американец плыл самостоятельно и победно улыбался. У девушек одновременно вырвался вздох облегчения.

Однако, выбравшись на берег, Фуллер сразу лег. Видимо, прыжок все же не прошел для него даром.

— Когда я в первый раз упал с лошади, — нарочито слабым голосом (может быть, чтобы скрыть настоящую боль?) заговорил он, — это было, пожалуй, похуже. Так что эта вышка стоит хорошей техасской кобылы. Кобылу я, в конце концов, одолел... ну, не в том смысле, что вы, может быть, подумали... Одолею и эту вышку.

— А встать-то вы можете, мистер ковбой? — спросила Шарлотта.

— Встать? Отчего же... сейчас попробуем, — бодро заявил Фуллер и попробовал подняться, однако скривился от боли.

— Лучше лежите, — сказала Шарлотта. — Сейчас позовем кого-нибудь из мужчин, отнесем вас в замок. А еще лучше сразу отвезти вас в Экс, в госпиталь, сделать рентген.

— Нет, — возразил писатель. — Лучше никуда меня не передвигать, а вырыть прямо здесь могилу — такую маленькую, уютненькую — и закопать меня там. На памятнике я бы хотел написать...

— Вы еще успеете придумать, что написать на своем памятнике, — заявила Жоржетта. Она уже вылезла из воды и теперь встала на колени рядом с Фуллером. — Перевернитесь-ка на живот. Вот так. Я ведь еще и массажист — нас учили, когда мы занимались подводным спортом. Так, дайте я пощупаю ваш позвоночник...

Осмотрев спину американца, девушка заявила, что, кажется, ничего серьезного нет. Она сделала небольшой массаж, после чего с помощью троих девушек писатель поднялся и, поддерживаемый Шарлоттой и Женевьевой, направился в замок. Жоржетта же вспомнила, что уже давно должна была присоединиться к Лоуренсу, и убежала. Всю дорогу Фуллер развлекал их байками о своих приключениях в качестве ковбоя и путешественника. В большинстве историй он выглядел смешно. Шарлотта в тон ему слегка ворчала. Наконец американец вытянулся на своей кровати и заявил, что готов умереть здесь, если такие прекрасные девушки останутся с ним до самого конца. Однако Шарлотта сердито заявила, что ей надо работать, а выхаживать сумасбродов пусть будут такие же, как они. Женевьева вспомнила, что она еще не убрала комнату Жоржетты, и они вместе покинули писателя.

Идя к себе за чистым бельем, Женевьева думала о Шарлотте, о ее отзывчивости, твердости характера, таланте. “В замке полно интересных мужчин, — пришла она к выводу, — но я, кажется, пока что влюбилась в Шарлотту. Какая девушка! Хотела бы я быть похожей на нее. А я какая-то бесчувственная, слишком застенчивая. Мне ведь тоже хотелось остановить Фуллера, хотелось помочь ему, но я ничего этого не решилась сделать. А она решилась”. Весь остальной день она размышляла о Шарлотте, Ричарде Фуллере, Лоуренсе и других обитателях замка.

А вечером, когда девушки убрали со стола и отнесли посуду на кухню, в распоряжение Франсуа, в комнату Женевьевы вошла Шарлотта.

— Вот ты где обитаешь, — сказала она, разглядывая скромную комнатку, на стены которой Женевьева успела повесить свои любимые репродукции. — Я пришла позвать тебя слушать музыку. Я не сама по себе, а по поручению мистера Фуллера. Оказывается, граф тебя уже приглашал вчера, но ты оказалась весьма стеснительной. Так что мистер Фуллер и я приглашаем тебя повторно. Без тебя не велено возвращаться. Мистер Фуллер пришел бы и сам, но ему трудно передвигаться. Так что пошли.

— Но... — растерялась Женевьева, — я не готова...

Шарлотта понимающе улыбнулась:

— Одевай самое лучшее платье, делай макияж — я подожду. Мне кажется, ты справишься достаточно быстро.

И верно: долго ждать ей не пришлось. Вскоре обе девушки вошли в гостиную. Еще приближаясь к ней, Женевьева услышала звуки рояля. Шарлотта уверенно повела Женевьеву в угол и посадила рядом с собой. За роялем сидела дочь графа. Она играла что-то незнакомое Женевьеве. В этой музыке совсем не было задушевности, мечтательности, к которой привыкла Женевьева, воспитанная в лицее на Шопене и Бетховене. Здесь чувствовалась огромная энергия, сила, ищущая и не находящая выхода. Мрачные торжественные аккорды чередовались с таким мощным напором, что рояль, казалось, сейчас взорвется. Женевьева так и не узнала, кто композитор: закончив эту вещь, Элеонора заиграла другую, гораздо более строгую, гармоничную. Потом зазвучал знакомый девушке Моцарт. Звуки стихли, Элеонора встала и отошла от рояля.