Хриплый голос, певший с акцентом, неслышно звучал в наушниках, которые Сара упорно не снимала с начала полета. «Besame, besame mucho…» Не открывая глаз, она слегка поморщилась. Песни о любви! Как раз то что надо. И особенно на испанском языке. Она отчетливо вспомнила Эдуардо, смотревшего на нее полными мольбы печальными глазами. «Но, tesoro[1], я хочу жениться на тебе! Как же твой отец может возражать? Ты ведь знаешь, что денег у меня достаточно, так что причина не в этом, а? Мы сможем жить, где тебе только захочется…»

Нет, нет, Эдуардо! Бедный Эдуардо! Вместо того чтобы кивать на отца и учебу, следовало все честно ему объяснить. Но как сказать, что ей просто невыносимо прикосновение его холодных и влажных рук?

Музыку прерывал голос командира экипажа, напоминавшего пассажирам, что через пятнадцать минут самолет совершит посадку в аэропорту Кеннеди. Любой, кто желает послушать переговоры пилотов с диспетчерами, может переключиться на канал…

Сара сняла наушники и пригладила волосы. Вынув из сумочки маленькое зеркальце и разглядывая свое лицо, она снова поморщилась. Плохая привычка, от которой придется избавляться.

«Девочка моя, тебе не следует корчить рожи! Ты же не хочешь, чтобы на твоем лице когда-нибудь появились складки и морщины, правда? Взгляни на меня…» — так нередко повторяла ей мать.

Еще бы, на маму было приятно смотреть! Особенно глазами миллионов кинозрителей во всем мире, обожавших Мону Чарлз.

Все говорили, что Сара пошла в мать. Но сходство не так уж сильно бросалось в глаза, хотя у обеих был одинаковый цвет лица.

В крохотном зеркальце отражалось без прикрас очень бледное нарумяненное лицо. Гладкие темные волосы цвета красного дерева падали на плечи, темные и длинные ресницы, такие же, как у Моны, осеняли красивые изумрудно-зеленые глаза. Но никто не принимал ее за Мону Чарлз, — может быть, из-за стройной, почти девической фигуры и роста. У мамы была пышная грудь, когда ей едва исполнилось пятнадцать лет. Несмотря на пятерых детей и четыре замужества, она все еще выглядела великолепно.

А у меня, подумала Сара, еще до тридцати появятся все эти складки и морщины, о которых предупреждала Мона.

Благодаря папочке о ней мало кто знал. Брак Моны с сэром Эриком Колвилом длился недолго, так же, как и период «остепенения» в ее жизни, когда она Публично заявила, что отказывается от всего ради любви и английского титула. Бросив сэра Эрика Колвила ради актера, исполнявшего шекспировские роли, Мона оставила также родившуюся в этом браке дочь Сару вместе с няней Нэнни Стегс и афганской собакой по кличке Голди.

Но это не означало, что Мона не любит свою дочь Сару. Она ее навещала, обнимала, источая аромат духов, и после обеда водила в зоопарк. Покупала дорогие игрушки, знакомила с новыми людьми. До тех пор, пока папочка не настоял, чтобы дочь без лишней огласки пошла в частную школу, у нее было ощущение, словно она живет в двух разных и странных мирах. Но это произошло уже после знакомства Сары с ее единоутробной сестрой Дилайт, которая была, как, вздыхая, не раз повторяла Мона, дитя любви.

Дилайт была почти на два года младше Сары, и все же после того, как обе несколько раз проводили лето вместе, Саре казалось, что это она младшая. Дилайт бывала везде и знала всех. Она успела испытать практически все, живя чувствами и эмоциями, в то время как Сара — рассудком. Дилайт — это прежде всего эмоции и совершенно другая жизнь, которую папа не очень одобрял, но Саре уже стукнул двадцать один год, и она могла поступать по своему желанию.

Снизу мигали огни посадочной полосы, и она, глубоко вздохнув, откинулась на спинку кресла. Нью-Йорк! Там ее встретит Дилайт. Она проведет в Нью-Йорке целую неделю, прежде чем полетит дальше, в Лос-Анджелес, чтобы приступить к учебе. Но после того как она делила комнату вместе с Дилайт в Брентвуде, аспирантура в Калифорнийском университете вряд ли покажется скучной!

— Дорогая! Сара, дорогая!

Она не узнала сестру, пока та не помахала рукой и не прорвалась сквозь толпу ожидающих. Голову Дилайт украшала прическа «афро» (густая круглая шапка волос), огромные очки закрывали глаза, бросая тень на большую часть лица. Когда они виделись в последний раз, Дилайт была совершенно без косметики, а прямые длинные волосы ниспадали почти до талии, но сегодня ее губы блестели от помады и щеки были слегка подрумянены. Она стала стройнее и прекрасно загорела.

— Привет, сестричка! — Они обнялись и заговорили почти одновременно, стараясь наверстать упущенные три года.

— Я бы не узнала тебя, если бы ты не окликнула меня!

— Ты совсем не загорела. Разве ты не играла в теннис?

— Каюсь, только в помещении! А ты?..

— Подожди, я все расскажу! О, как здорово! Я получила роль в кинофильме. Всего лишь маленькая роль на этот раз, но в… фильме, знаешь?

Хихиканье сестры вызвало в памяти время, когда Дилайт, к ужасу мамы, появилась в паре откровенно сексуальных фильмов, на которые детей до шестнадцати лет не пускали. «В четырех стенах можно делать что угодно, но показывать это всему миру!..» Бедная Мона! Как сказала бы Нэнни Стегс, ей часто приходилось делать вид, что «все вышло пристойно».

— У тебя много вещей? Ради Бога, давай выбираться из этого сумасшедшего дома!

Встречающие с любопытством смотрели на так непохожих друг на друга девушек — Сару Колвил, одетую в элегантный костюм от Гивенчи, и Дилайт Адамс, в плотно облегающих джинсах, заправленных в ботинки, и крохотном топике, чересчур плотно обтягивающем ее крепкую юную фигурку. Сейчас, когда лица Дилайт практически не было видно, они даже не походили на сестер. Когда же они одинаково одевались и носили одинаковые прически, их принимали за близнецов.

— Ты помнишь, сколько шума мы наделали? Бедный Пьетро — из всех мужей Моны он был моим любимчиком, потому что я чувствовала, что он искренне любит детей.

— О, да, мне Пьетро тоже нравился, но я ненавидела Вирджила. Эти волосатые руки и вонючие сигары. Я удивляюсь, как мама могла подпускать его к себе?

— В постели он был чудовищем! Он заставлял ее вытворять самые невероятные вещи, и делать это с удовольствием! — Дилайт залилась смехом, увидев выражение лица сестры. — Я подсматривала за ними! Ты ведь тогда многого не знала. Я боялась, что ты наябедничаешь на меня, и к тому же это был мой секрет. Я пряталась в шкафу. И чему только я там не научилась!

— Не сомневаюсь в этом! — сухо сказала Сара, все еще пребывая в ужасе; если бы Дилайт знала это, она бы просто рассмеялась. Возможно, она смеялась бы еще больше, если бы узнала, что ее старшая сестра Сара еще не побывала в постели с мужчиной.

Девственница в двадцать один год! Надо срочно найти мужчину, любого мужчину и покончить с этим! Сара повторяла это снова и снова, но ничего не предпринимала. Мало кто из встретившихся ей мужчин действительно возбуждал ее, а из тех, кто возбуждал, ни один не выдержал, как она выражалась, тест номер два, капитулируя при встрече со все еще великолепной Моной.

Через час с четвертью, когда они сидели на разложенных по полу подушках в однокомнатной квартире Дилайт, Сара наблюдала за оживленным лицом сестры и задавалась вопросом, что бы она почувствовала на месте Дилайт, испытавшей все или почти все еще до того, как ей исполнилось восемнадцать лет! Жизнь никогда не стояла на месте достаточно долго, чтобы наскучить Дилайт.

— Еще вина? — Не дожидаясь ответа Сары, Дилайт уже наливала вино. — Тебе надо немного расслабиться, большая сестричка! — полушутя сказала она и потом, сев на корточки, подняла бокал, собираясь произнести тост. — Пью за тебя и за единственное, чего я еще не испытала, — замужество!

— Замужество? — Вот так удар. Сара выпрямилась, ее брови вопросительно поднялись. — Почему ты мне раньше не сказала? И кто он, или ты снова шутишь?