Пал Ковач вел себя за рулем точно так же, как и жил все последние годы. Хладнокровно и осмотрительно. В свои сорок два он был еще холост. Работал в центральной конторе кооперации ревизором. И если бы кто-нибудь полюбопытствовал у его начальства или коллег, что они думают о Коваче, те, пожимая плечами, ответили бы, что претензий к нему не имеют, и только. Им просто нечего было бы рассказать об этом высоком человеке с резкими чертами лица и не выражающими никаких эмоций глазами, которые смотрели на собеседника, будь то начальник или коллега, всегда одинаковым непроницаемым взором.

Ковач взглянул на часы. Но и вид торопливо бегущей секундной стрелки не заставил его прибавить скорости. Он ехал так, будто отправился на загородную прогулку.

За изгибом дороги, по левую руку, в глаза ему бросилась сбитая из деревянных кругляшей вывеска «Золотой барашек», зазывавшая посетителей в стилизованную деревенскую корчму, где на горячее наверняка можно было получить что угодно, кроме упомянутого в вывеске барашка. На стоянке перед корчмой он увидел несколько машин, чуть дальше — бело-голубой пикап милицейского патруля.

Ковач притормозил, подъехал к разграничительной полосе и включил сигнал поворота, давая знать, что собирается свернуть влево. Он терпеливо ждал, пока поредеет поток набегающих автомобилей.

Наконец один из встречных водителей, шофер грузовика, мигнул фарами, показывая, что пропускает «опель». Жестом поблагодарив его, Ковач оглянулся — проверить, не собрался ли кто обогнать его, включил передачу и... в этот момент из-за грузовика на полном ходу вывернул громоздкий зеленый «рено». Ошарашенный Ковач рванул руль вправо.

Отчаянно взвизгнули тормозные колодки. Водитель «рено» нечеловеческими усилиями попытался остановить машину. Но было поздно.

С адским грохотом металл ударился о металл, автомобили, вращаясь волчком, отскакивали и снова сшибались друг с другом, лопались стекла и фары, рассыпая вокруг град осколков. На террасе корчмы кто-то вскрикнул, и на шоссе воцарилась гнетущая тишина.

«Опель» завис над кюветом, врезавшись правой дверцей в дорожный столб. Ковач лежал головой на руле, со лба стекала кровь и, оставляя вдоль носа узенькую дорожку, тяжелыми каплями падала под ноги на ребристый резиновый коврик.

Из «рено» выбрались двое мужчин. Один, шатаясь, пошел к обочине, другой бросился к Ковачу.

Движение замерло.

Из корчмы высыпали посетители, среди них — двое патрульных милиционеров. Тот, что был помоложе, поспешил к радиотелефону, а старший пробился сквозь толпу любопытных к месту происшествия.

Ему помогли вытащить Ковача из машины и положить на землю. Кто-то достал уже из «опеля» аптечку, когда с противоположной стороны шоссе подоспела молодая блондинка.

— Я врач! — сказала она.

Перед ней расступились, пропуская к пострадавшему.

— Он жив! — вскоре определила она и, обтирая от крови лицо лежавшего без движения Ковача, добавила: — Сейчас он придет в себя!

Молодой патрульный доложил о несчастном случае и принялся опрашивать водителя «рено» и свидетелей.

Немного спустя, завывая сиреной, подкатила машина «скорой помощи», следом — оперативная группа автоинспекции. Пока врач «скорой» консультировался с белокурой докторшей, санитары уложили пострадавшего на носилки и вдвинули их в машину.

Милиционер постарше — начальник патруля — тем временем с нескрываемым любопытством осматривал «опель». Тут же щелкал своим аппаратом фотограф оперативной группы. Старший патрульный, человек наблюдательный, заметил, что из поврежденной правой дверцы выглядывает что-то вроде алюминиевой капсулы. Он попытался было извлечь ее, но из-за вмявшегося в дверцу дорожного столба это никак не удавалось.

Общими усилиями «опель» поставили на дорогу и откатили на несколько метров. Едва он сдвинулся с места, из бреши, пробитой в дверце, посыпались капсулы.

Милиционер осторожно открыл одну из них, заглянул внутрь и вытряхнул на ладонь свернутую трубочкой тонкую, полупрозрачную бумажку.

На голове у Ковача уже белела повязка. Он пришел в себя и, несмотря на протесты врача, сел, озираясь по сторонам в поисках своей машины. Увидев патрульного, который как раз вскрывал капсулу, Ковач обомлел, в глазах его, обычно таких спокойных и невозмутимых, вспыхнул ужас.

Старший патрульный развернул полоску тонкой бумаги. Она была сверху донизу заполнена убористыми столбцами из пятизначных цифр:

Озадаченный этой цифирью, он с минуту глядел на бумажку, потом двинулся было к Ковачу, но передумал и, подойдя к помощнику, распорядился:

— Садитесь в «скорую помощь», рядом с пострадавшим! А я доложу в дежурную часть и последую за вами. Только смотрите в оба!

Ссыпав алюминиевые капсулы в карман, он поспешил к патрульной машине, выхватил трубку радиотелефона, набрал код и прерывающимся от волнения голосом заговорил:

— Я сто четвертый! Докладываю...

В жизни современного человечества все меньше становится благ, которые ничего не стоили бы. Даже личная жизнь стоит денег. Особенно дорого обходится она, когда эгоизм, произвол, непомерное честолюбие делают проблемы сугубо приватные проблемами общества или, во всяком случае, тех его ведомств и институций, которым приходится в них разбираться. Ведь в такой ситуации пострадавший или обидчик — а чаще всего обе стороны одновременно — ищут правды, заверенной официальной печатью, в коих поисках первой инстанцией обычно становится приемная адвоката.

В Будапеште приемные адвокатских коллегий размещаются большей частью в помещениях мрачноватых и тесных, бывших некогда складами или лавками. Посетители в ожидании встречи со своими заступниками стоят вдоль стен или бродят по коридорам, едва освещенным двадцатипятисвечовыми лампочками.

Контора д-ра Лайоша Немеша, члена коллегии адвокатов, в этом смысле являла собой исключение. В ней было два помещения. Одно — кабинет самого адвоката. В другом работали секретарша и молодой стажер, которые готовили для него материалы.

Жуже Шелл, секретарше, в прошлом месяце минуло двадцать восемь. Это была высокая, бесподобно стройная девица с золотистыми мягкими волосами, стриженными по-мальчишески коротко и расчесанными на прямой пробор; серые глаза ее глядели на мир с легким презрением; плотно сжатые губы и все лицо, изящное и в то же время решительное, придавали ей вид неприступности. На Жуже была желтая шелковая блузка, надетая на голое тело, и бирюзовая юбка макси, которая при каждом шаге эффектно обтягивала бедра.

Она только что вернулась из похода по магазинам — с сумочкой через плечо, в руках фирменный пластиковый пакет универмага «Люкс».

— Босс у себя? — спросила она, останавливаясь у письменного стола, за которым сидел молодой человек с бакенбардами.

— У себя, — ответил стажер — рослый парень чуть старше Жужи, добродушный, с карими, слегка навыкате глазами. На широких, нескладных плечах его висела, будто на вешалке, белая тенниска. — Просил не беспокоить его, — добавил он, окидывая фигуру девушки мечтательным взглядом.

— Какое мне дело! Пока он тут в кабинетике прохлаждается, я бегаю по жаре, устраивая его дела. Кто я ему, жена, по магазинам носиться? — Она вскинула пластиковый пакет. — Да он и не думает разводиться со своей старой калошей.

— А я тебя не устрою? — рассмеялся стажер.

— Разве что лет через десять, — пожала она плечами. — Ты знаешь, Ретфалви, я обожаю звучные имена и зрелых мужчин, но картофельный паприкаш и соцстраховские путевки со скидкой меня не прельщают.

Жужа вытащила из стола блок «пэл-мэла» и со злостью его распечатала.

— Даже о его сигаретах приходится мне заботиться!

С двумя пачками сигарет и пакетом из «Люкса» она подошла к кабинету шефа, выпрямилась, чтобы лучше смотрелась линия бюста и бедер, постучала и, не дожидаясь ответа, скрылась за дверью.