— Что вы можете сказать о Комиссаровой? Вы ведь ее давно знали.

— О мертвых или хорошо, или ничего.

Я насторожился.

— Почему?

— Так уж принято.

— Помнится, у Льва Толстого по этому поводу есть целый трактат. Он доказывает, что о мертвых надо говорить правду, то есть и плохое.

— Я читал эту работу. Хорошо. Я попытаюсь. Понимаете, актер как руда. Есть руды с высоким содержанием железа, и есть руды, для которых технари придумали любопытное определение: тощие, тощие руды. Отработанная руда идет в другое производство. Конечно, не все железо выбирается, но выбирать его из руды стопроцентно мы еще не научились.

Он не дал мне сказать, что, теперь я понял его. Он продолжал:

— Другой пример. Может, он больше поможет вам понять то, что я хочу сказать. Когда открывают месторождение нефти и, как пишут в газетах, черное золото начинает фонтанировать, у всех, кто причастен к этому, счастливый день. Радость открытия всегда вызывает у людей особое состояние. Буровики, например, выражают свои чувства так: мажут лица нефтью. Кажется, что нефть будет фонтанировать вечно. Но однажды обнаруживается, что все, месторождение иссякло. Оно отдало все, что могло.

Я подумал, что у Мироновой на официальном допросе он будет говорить по-другому. Миронова не станет принимать его промышленные изыски за ответы на интересующие следствие вопросы. У нас же была беседа. Поэтому я сказал:

— Но существует метод интенсификации. Обычный способ добычи, когда нефть идет из месторождения сама по себе, — прошлый век. Сейчас месторождениям помогают. Например, закачивают воду, и под давлением воды нефть продолжает фонтанировать. Бесхозяйственно же бросать не до конца выработанные месторождения и бурить новые.

— В актера воду не закачаешь, — сказал Герд.

В общем, он все свел к тому, что Комиссарова не была талантливой и стала сходить со сцены закономерно. Это почему-то задело меня. Мне казалось, что он принижает ее достоинства. Более того, теперь я знал, что Комиссарова оказалась на второстепенных ролях с приходом в театр Герда. Но почему он дал ей роль Офелии, роль, требующую несомненного таланта исполнительницы? Этот вопрос я решил пока приберечь.

— В актера и не надо закачивать воду, — сказал я.

— Ладно, — сказал Герд. — Будем говорить по Толстому. Кино исключим. Я театральный режиссер и могу говорить о театре. Комиссарова исчерпала свои возможности до моего прихода в театр. В первый же год я занял ее в постановке «Любовь Яровая» Тренева. Я тоже находился под властью общественного мнения. Все только и говорили, что Комиссарова бесконечно талантлива, еще не до конца раскрыла себя. В «Чайке» и «Бесприданнице» Комиссарова играла хорошо, с душевным волнением, а в «Беге» — довольно посредственно. В «Любови» она просто не справилась с задачей, играла без красок, угловато, словом, беспомощно. Спектакль с трудом продержался один сезон. Понимаете, бывают авторы одной пьесы, одного романа. Напишет человек одну вещь, а потом сколько бы он ни писал, ничего у него не получается. Все свое душевное волнение он отдал той, первой вещи. Вот так и с актерами.

— Но ведь вы сами только что назвали две удачные роли Комиссаровой. Наверно, до Нины Заречной и Ларисы у нее в театре были и другие удачи?

— Дело, в конце концов, не в количестве. Вы далеки от театра. Вам это трудно понять. Поэтому я и пытаюсь объяснить вам все различными примерами. А если коротко, то, повторяю, Комиссарова в тридцать лет исчерпала свои сценические возможности. Понимаете, когда певец теряет голос, это, конечно, несчастье, но факт, с которым певец вынужден смириться. Тип Комиссаровой в искусстве — целое явление. Блестящее начало, а потом, простите, пшик. Это двойное несчастье. Актеры, исчерпавшие себя, несчастны, но они несчастными делают всех вокруг, потому что в своем несчастье винят других.

— Комиссарова создавала вокруг себя нервозную обстановку?

— Во всяком случае, не всегда вела себя безупречно и корректно.

— В чем это выражалось?

— В театре все очень просто — сплетни, интриги.

— Ей удавалось интриговать?

— Нет. Как принято говорить, коллектив у нас здоровый.

— Как же складывались ваши отношения?

— Отношения у нас были приличные. Я старался не обращать внимания на ее попытки, а она умела быть благодарной. Последние два года она вообще перестала делать попытки интриговать, только изредка покусывала меня. За спиной, конечно. Ну, это обычное явление. Женщина она была неглупая и не могла не понимать, что мое положение в театре стало куда прочнее, чем ее.

— Руководство театра изменило к ней отношение?

— Изменилась атмосфера в театре. Критерии оценок актеров стали другими. Раньше знаете как было? Одна актриса, ведущая конечно, задавала тон жизни театра. Руководство готово было выполнить любой ее каприз, лишь бы она не истериковала.

— Комиссарова была истеричной?

— Я имел в виду не Комиссарову. Но если говорить о ней, то она была фурией.

— Что же ее ждало? Что вообще ждет актеров, исчерпавших свои сценические возможности в молодые годы?

— Ничего хорошего. Никто из них ведь не верит, что такой момент может вообще наступить. Никто ведь не осознает, что все, что больше он ни на что не способен.

— А если осознает?

— На это ответила Комиссарова.

— Для вас ее смерть не была неожиданностью?

— Смерть человека всегда неожиданность. Неприятная неожиданность. Особенно человека, которого ты знаешь.

— Но вы допускали, что Комиссарова может покончить с собой? Или мне это показалось?

— Вам это показалось.

— Скажите, пожалуйста, почему вы поручили Комиссаровой роль Офелии, роль очень важную в «Гамлете», если вы?…

— Можете не продолжать. Во-первых, по-человечески я жалел Надю. Я вообще к ней относился хорошо. Во-вторых, она буквально вымолила эту роль.

— Выходит, вы шли на заведомый риск?

— Выходит, так.

— Наверно, это не совсем так, Павел Николаевич.

— Ну не совсем. Замена ей была бы обеспечена.

— Понятно. Кто же теперь получит роль Офелии?

— Голубовская, Валентина Голубовская.

Герд ответил не задумываясь. Значит, замена Комиссаровой была предрешена. Знала ли она об этом? Герд сказал:

— С самого начала предполагалось, что Офелию будет играть Голубовская, и Комиссарова знала об этом. Голубовская сама настояла на том, чтобы роль поручили Комиссаровой. Комиссарова об этом тоже знала. Необычная ситуация в театре, когда один актер отдает роль другому и еще добивается этого. Мы все старались как-то помочь Комиссаровой.

Старались свести в могилу, подумал я. Столько лет он не давал ей ни одной серьезной роли, а еще смел говорить о помощи. Я изучил афишу театра. Из восьми спектаклей шесть были поставлены Гердом. Он был ведущим режиссером театра, и судьба каждого актера находилась в его руках.

— Вы Рахманина давно знаете? — спросил я.

— Знаком с ним полтора года. Знаю только, что он написал недурную пьесу. Ее собирается ставить наш главный режиссер.

— А Голованова?

— Его знаю чуть получше, но тоже плохо. Голованов — тот случай, о котором мы с вами говорили. Автор одной пьесы. Я читал пьесу. Недурной материал. Спектакль получился недурным. Комиссарова играла главную роль. Это было до меня. Потом, как он ни тужился, ничего путного не выходило из-под его пера. Все, что он приносил в театр, я читал. Ни материала, ни мысли, просто графоманство. Сбили человека с пути. Он где-то работал, приносил пользу, был даже нашим представителем за границей. Не вселись в него театральный вирус, занимался бы своим делом. Может быть, не заседал бы в ООН, но пятерок не перехватывал бы у малознакомых людей. Унизительно, когда на старости лет человек теряет достоинство. Боюсь, что старость Комиссаровой была бы не лучше…

Я уходил из театра с неприятным осадком на душе. Вот жил человек, чего-то хотел, чего-то добивался, переживал, страдал, и все знали об этом, но никто ему не помог. И смерть его не вызывает печали. А ведь умер человек и больше его не будет…