Люси ла Гар — французская шансонетка — вторглась в неог­раниченное царство Бош-хатын не только золотым сиянием па­рижской прически, совершенством бело-розового точеного тела и искусством «страсти нежной». Она обладала тактом и умом, до­стойным фаворитки государя европейской монархии, а не такого захудалого восточного княжества, каким было Бухарское ханство.

Очаровательная, страстная Люси быстро распространила свою власть с ложа на трон. И тогда Бош-хатын «наступила на свою спесь» и... пошла на поклон к француженке. Соперничать красотой с мадемуазель Люси, увы, она уже не могла, а по уму и расчет­ливости встретила достойного противника. Оставалось за Бош-хатын одно преимущество — азиатское коварство. Бош-хатын ска­зала сопернице:

—  Ты, нет спору, умеешь выставлять свою красоту, ференгистская сука. Но красота не вечна. Твоя белая рыбья кожа поднимает страсть и порождает безумства в нашем супруге. Однако воздух Бухары не благоприятствует красоте европейских женщин. Бухар­ский плов вкусен, но не полезен вам. У беловолосых женщин кожа от нашей пищи делается слоновьей, грубой, шершавой, на теле возникают язвы. А у какого мужчины появится желание, если придется ласкать гнойные струпья. Постой! Не открывай пасть! Посмей наябедничать эмиру, и ты превратишься в вмести­лище сукровицы и гноя, неприятное, вызывающее отвращение. Молчи и слушай! Кто хоть один час проживет без пищи и воды? А пища и вода здесь наши, бухарские. А чтобы они оказались полезными для твоей красоты, необходимо тебе, госпожа, жить со мной в дружбе да слушать мои советы. Подумай, а потом приходи. А спесь свою оставь за порогом.

Расчетливость, практическая сметка помогли француженке рас­ценить слова Бош-хатын по достоинству. Она повела себя осто­рожно, вкрадчиво. Всем улыбалась, в дела больше не вмешива­лась. А когда она родила не сына, столь желанного, а дочь, ей вообще пришлось довольствоваться вторыми ролями.

С чего бы Бош-хатын вдруг вспомнить спустя столько лет французскую жену эмира? Кто надоумил? Муллобачи, приехав­шие из Бухары?

Сидел Сеид Алимхан на ватной подстилке, нахохлившись, во­брав испуганно голову в бархатной ермолке в плечи. Чалму он, войдя, снял и положил рядом на ковер, как бы утверждая свое положение супруга и повелителя. Перед ним восседала на подуш­ках в свободном домашнем одеянии расплывшаяся, с толстыми набеленными, подрумяненными щеками, с насурмленными, сходя­щимися на переносице бровями вразлет, госпожа Бош-хатын. Уперев руки, украшенные ожерельями, в бедра, она фальцетом по­носила мужа. Разговор шел на щекотливую тему — о выполнении или, вернее, невыполнении Сеидом Алимханом супружеских обя­занностей.

—  Клянусь, козлобородые ваши улемы напишут ривойят — раз­решение,   чтобы вы дали   мне   «рухсат» - волю и свободу. А вы, почтенный супруг, потерявший мужскую силу, соблаговолите составить опись имущества и денежных сумм,  полагающихся мне за стыд и поношение.

—  Но...                                                          

—  Да, да! Я возьму все, что   лежит в банке в городе   Дженив, и в Париже, и в банке в Индии тоже все возьму. Куда деваться бедной сиротке, разводке! Ох-ох-ох! Без моей подписи вы и мед­ного «чоха» из этих денег не увидите. Знаю, ваши оголтелые курбаши, вроде конокрада Ибрагима, точат клыки на мои кровные денежки, чтобы накупить оружия для разбойников-ширбачей, ко­торые, выпучив буркалы и скрежеща своими звериными клыками, шатаются по бухарской   земле. Сегодня   же   напишите в Бухару, чтобы они, ваши ширбачи-курбаши, прекратили бесчинства и убий­ства.

Эмир недоумевал и нервничал. Жизнь в Кала-и-Фатту совсем не походила на спокойное, достойное царственного изгнанника пребывание в дружественном иностранном государстве. В стране не прекращались военные действия, порожденные гражданской войной. Дела торговли эмира пришли в расстройство, доходы упа­ли, опасности подстерегали его одна хуже другой.

—  Вы что  же затеяли?  Запотели  обречь  меня  на  позорную смерть под копытами диких лошадей  пуштунов,  всегда  готовых ради грабительства пролить невинную кровь? А сами хотите сбе­жать к инглизам?

—  С  моими богатствами  меня  всюду  примут с почестями  и уважением.

Женщина хихикнула и выпятила свой устрашающих размеров бюст.

В тревожные дни, когда король Аманулла приступил к про­ведению реформ, Сеид Алимхан очень нервничал. Он боялся, что правительство Афганистана не потерпит его пребывания в стране. Он боялся всего. Он подозревал, что его огромные богатства кон­фискуют. Он писал отчаянные письма в Женеву Юсуфбаю Мукумбаеву — своему представителю при Лиге Наций, молил помочь, спасти. Но, поистине, «слабый ум выбирает кривую дорогу». Тогда же Алимхан составил «васика-и-бахшин» — дарственную на свое многомиллионное имущество — неисчислимые отары каракульских овец, склады смушек в Афганистане и Европе, вклады в «Банк де Франс», «Ротшильд фрер» и в другие иностранные банки на имя первой, старшей своей супруги, которая отныне во всех дарст­венных, нотариально зарегистрированных в соответствии с международными установлениями, значилась — «их величество ханша и бегим-госпожа Бухарского эмирата Бош-хатын». Ми­нутная слабость, припадок трусости дорого обошелся эмиру Алимхану.

Бош-хатын сделалась распорядительницей и совладелицей иму­щества, которое Алимхан, в предвидении неминуемой революции, успел до двадцатого года переправить за границу.

Простодушная курочка Бош-хатын обернулась совой, а неда­ром сова на Востоке — символ мудрости.

С кем мог советоваться припертый к стене Алимхан? А Бош-хатын вкрадчиво лезла в душу: «Кто я? Законная ваша супруга, первая жена, мусульманка, ходящая под мусульманским законом. А что такое жена по исламскому шариату? Жена — часть мужа, жена — рабыня   мужа.   Все,   что   принадлежит   жене, — мужнино. Без мужа слово жены ничто, подпись жены ничто. А мусульманка  находит в повиновении супругу радость и блаженство».

Он ошибся. Ужасно ошибся.

Едва из Женевы пришло письмо от Юсуфа Мукумбаева с вложением расписок, подтверждающих, что дарственные получены и положены на хранение в сейф на имя Бош-хатын, как покорная мусульманская  жена  превратилась  в  тигрицу,  в  «чингизханшу». Она окончательно вышла из повиновения и отстранила эмира от ведения финансовых дел. Она стала теперь хозяйкой Бухарского центра.

По крайней мере так думала она. Но недаром говорят: «Гнался за фазаном по степи, остался с общипанным цыпленком у себя на дворе». Цыпленком, не отличающим зерна от мякины, оказа­лась, по собственному признанию, Бош-хатын. Она цепко держа­лась за эмирское ложе и трон и чуть не прозевала все остальное.

Неожиданно Юсуфбай Мукумбаев сообщил, что есть еще одна хозяйка миллионов эмира Алимхана — Люси д'Арвье ла Гар.

Оказывается, Люси ла Гар тоже прислушивалась к событиям, надвигавшимся на древнюю Бухару, и... не теряла времени. Еще в тысяча девятьсот восемнадцатом году она помогла Сеиду Алимхану распорядиться своими богатствами. Практическая ее сметка и особенно весьма квалифицированная консультация выпи­санного ею на несколько дней в Бухару из Самарканда кузена мсье Кастанье оказались деловыми и очень полезными. Кузен, пре­подаватель французского языка в самаркандской женской гимна­зии, дал ценные рекомендации, тем более, как выяснилось позже, он по совместительству состоял на службе в банке всемирно из­вестного дома Ротшильдов экспертом по Туркестану и Среднему Востоку. Кастанье весьма умело оформил документами все вклады на имя Люси д'Арвье ла Гар — супруги и наследницы эмира бу­харского Сеида Алимхана. Капиталы Сеида Алимхана не попали окончательно в нежные ручки Люси ла Гар лишь потому, что всю паутину дворцовых интриг и махинаций смела бухарская револю­ция двадцатого года.

Эмир остался без трона. К великому отчаянию Люси, эмир, хотьи подписал на ее имя доверенности, но не приложил к ним печати и  теперь документы,  которые  во  время  скитаний   францужка сумела сохранить, имели условную ценность. Банки отказывались оплачивать чеки без повторного подтверждения эмира.