— Не надо грозить, — пискнул Тюлеген. — Простак Зуфар мусульманин, не успел обсоветиться. Он понимает дело мусульман. Не надо угроз!

— Мусульманин или не мусульманин! Кому какое дело! — рявкнул сардар. — Молитвы оставь жирнякам муфтиям в Бухаре. Я худой, я злой! С аллахом ли, без аллаха ли! Только, эй ты, плохо тебе придется, если не послушаешься. Ну, давай!

Ветер на мгновение стих, и снег неподвижно повис космами, похожими на нити халвы–пашмака на хивинском базаре. Меж белых полос чернели темные купы оголенных деревьев. Зуфару казалось, что за одинокими, покрытыми пеной изморози свечками тополей он различает плоские крыши Хазараспа. Совсем рядом. Близко–близко. А еще ближе, на ровной, белой от снега отмели, шевелились большими, жирными мурашами люди и лошади.

Сардар понял, куда смотрит Зуфар, и усмехнулся:

— Увидел? Ага, нас много… Из вас, грязных хивинцев, мы всегда шашлык делали. Делай, что приказывают.

Коричневая рука погладила кобуру маузера.

— Керосин что порох, говоришь? Порох огня не любит. Разок стрельну и все пойдет в преисподнюю: и твой вонючий каюк, и твоя душонка…

— Только не стреляйте! Только!.. — взвизгнул Тюлеген. — Только не надо. Мы погибнем… И вы погибнете, господин!

Красивые глаза его были полны овечьей мольбы.

— Ладно, — мрачно хрипнул сардар, — стрелять незачем. Но кинжал у нас найдется, молокосос и вякнуть не успеет… А ты, царь шампуров и мангалки, — обратился он к Тюлегену, — ты хвастался: «Знаю все. Знаю, где открывается и закрывается». Иди открой! И смотри не оброни огня. Еще с вами тут крылья спалишь.

— Не смей, Тюлеген! — крикнул Зуфар. — Ты что? Собака? У тебя вместо души пар, что ли?

Но Тюлеген пропустил его слова мимо ушей и пошел. Тогда Зуфар вытащил из кармана куртки спички и закричал:

— Видали? Чиркну — и…

Сардар в ужасе отскочил. Он напряг все силы, чтобы удержаться на самом краю палубы. Так было скользко.

Но Зуфар плохо знал своих противников. Едва заметным движением Тюлеген толкнул его под локоть, и коробок, шаркнув по железу, полетел в реку.

— Ах, ты! — заревел Зуфар и вцепился Тюлегену в горло.

Хрипя, шашлычник едва слышно бормотал:

— Не убивай… Не виноват я! Бог на небе — ад внизу. Да тише ты! Я не сам, я же из–под палки… Видишь, у него сто револьверов… Не противься! Спасай башку, дурак. Спусти бензин в реку. Они боятся тракторов, машин. Ты им не нужен. Жизнь оставят, денег дадут. Покажи, где? Я отвинчу. Тебе ничего не будет…

Тюлеген вызывал жалость. Такой он был весь несчастный. Красивое лицо его исказилось. Он чуть не плакал, и это было омерзительно. Червяк какой–то.

— Питпиликаешь перепелочкой, а от самого шакалом несет. — Руки Зуфара невольно разжались, и шашлычник отпрянул.

Осторожно ставя на железо палубы ноги, подошел сардар. Заиндевевшие усы его прыгали.

— Шепчетесь! — прокряхтел он.

— Милость аллаха! — заблеял совсем по–бараньи Тюлеген. — Не сердитесь, господин Овез Гельды!.. Клянусь, я уговорил его… Он сделает… Клянусь, все сделает… Только отблагодарите его…

Сардар забрюзжал:

— Ну! Пять червонцев? Ну! Десять? Начинай.

Как сожалел Овез Гельды, что здесь, на проклятом железном каюке, он один, без своих удальцов. Не пришлось бы ему тогда зря слова тратить…

Решение у Зуфара созрело. Спокойствие вернулось к нему. Удивительное спокойствие.

— Ладно. Что с вами поделаешь, — сказал он почти равнодушно и туманно добавил: — Лови, паук, мух, пока тебе ног не оторвали.

Овез Гельды не понял про паука и мух. Он был вполне удовлетворен ответом Зуфара, но деньги доставать не торопился. Он вообще не хотел больше разговаривать. Ветер вернулся и хлестал с силой прямо по лицу, слепил. Овез Гельды даже не понял, что почти тут же сделал Зуфар. Не понял ничего и Тюлеген, а когда понял, было уже поздно.

— Вы хотите, чтобы я показал вам… — заговорил примирительно Зуфар. — Показал бы вам… Я покажу. Вот только уберем…

Он склонился всем телом над ящиком с песком и взялся за него руками.

Такие ящики обязательно стоят на баржах для перевозки горючего. В них держат песок на случай пожара. Хотя какой там может быть пожар на бензовозе. Если загорится, то даже и мгновения не останется на размышления. Но такие ящики с песком расставлены повсюду и на бензиновых баржах.

Бормоча: «Вот здесь… Вот вентель…», Зуфар поднял пудовый ящик и выплеснул песок в лицо сардару Овезу Гельды, прямо в широко открытые, изумленные его глаза…

С гортанным воем, нелепо взмахивая руками, бренча амуницией, сардар отпрянул. Он пятился, ничего не видя и не соображая, ноги его разъезжались по обледенелой палубе. Вдруг он поскользнулся, неуклюжим усилием удержался на ногах и, шаря одной рукой по поясу, а другой отчаянно протирая глаза, снова попятился. Он ничего не сказал. И это было страшно. Он искал рукоятку маузера, но не находил. Он сделал еще шаг назад, сорвался и исчез в бело–желтом вихре за бортом судна… Без крика, без возгласа. Точно его и не было. Даже всплеска не донеслось.

Завороженно смотрел Зуфар, не веря, не понимая, на то место, где только что стоял воинственный сардар, и ждал: вот–вот белая папаха высунется из–за железного борта. И тогда — Зуфар отлично понимал — он и пальцем не шевельнет, не сможет…

Но все так же крутился снег с песком и свистел в расчалках пронизывающий ветер. И ровно не было никакого сардара Овеза Гельды с его маузерами и винчестером, ровно никого не было. А река шуршала льдинками о железные бока баржи.

Жалобный, дрожащий голос привел Зуфара в себя. Стонал Тюлеген Поэт:

— Я сам! Не трогайте меня, товарищ Зуфар. Я сам…

«Ого, теперь ты вспомнил, что я товарищ».

Зуфар посмотрел на скорчившуюся перед ним жалкую фигуру. «Мокрый щенок», — подумал он.

Воинственный, увешанный оружием калтаман исчез, но оставался еще мокрый щенок — Тюлеген Поэт.

Грозного сардара погубило оружие. Зуфар знал: здесь глубоко. Если поставить большой бухарский минарет на дно, то и верхушка из воды не высунется. Калтамана цепко схватила в свои объятия Аму… Винчестер, патроны, револьверы… С таким грузом не выплывешь… Вода ледяная, течение быстрое. Но нет ли у Тюлегена оружия? Что это он присел, словно камышовый кот, готовый к прыжку? Ведь Тюлеген приплыл вместе с калтаманом.

Невольно Зуфар замахнулся пустым ящиком.

Тюлеген заскулил и рванулся в сторону кормы.

— Чего ты там бормочешь? Уж нет ли там, в твоей лодчонке, еще какого–нибудь сардара?

В два прыжка Зуфар настиг Тюлегена и схватил за шиворот.

— В небо плюнул, себе в морду попал! — цедил Зуфар, шаря по его халату.

— Нет, нет у меня оружия. Я мирный, я мирный. Я сам покину ваш великолепный корабль. Я сам… Уберите руки… Щекотно. У меня ничего нет…

— Полез безрогий баран в драку — без ушей остался.

Зуфар тряс хитроумного Тюлегена с азартом от радости одержанной победы, от счастья, что удалось избежать ужасной опасности. Он опьянел от возбуждения, и шашлычнику пришлось совсем плохо. Задыхаясь и чуть не плача, он сумел наконец вырваться и, оставив в руках Зуфара свою великолепную лисью шапку, перевалился через борт.

Штурман заглянул вниз. Крохотный челнок относило течением в сторону. Тюлеген отчаянно греб единственным веслом.

Размахнувшись посильнее, Зуфар швырнул вслед шапку. Он не удержался и крикнул вдогонку:

— Эй, эй! Трус удирает, забыв на дороге свою башку!

Еще минута — и челнок пропал в тумане.

Желтая река тихонечко плескалась. Шурша и поскрипывая, плыли большие и малые блины ледяного сала. Вода дышала сыростью и тишиной. И от всего, что случилось, осталась медленно крутящаяся среди льдинок мохнатая с фиолетовым верхом шапка Тюлегена, шашлычника из Хазараспа… Просто не верилось, что сейчас здесь, на борту бензовоза, был Овез Гельды. Молодость пела в душе Зуфара, и ему очень хотелось пуститься по заледенелой палубе в пляс.

— Человек за бортом! — слабо прозвучал болезненный голос.