— Ты не боишься? А вдруг я доносчик?

— Э, нет. Ты ненавидишь притеснение. Ты прячешься, — значит, ненавидишь. Я тоже ненавижу. Ненавидящий не донесет на ненавидящего.

Снова в разговор вторглось молчание ночи. Оба думали.

— Хорошо, — решил дервиш, — ты мне поможешь.

— Я?

— Да, ты, Сулейман. Ты поможешь мне, потому что я помогаю людям, ненавидящим зло и притеснение.

— Идем.

Скрипнула дверка.

Хозяйкой душ и сердец стала ночь.

Пограничное селение Чах Сеистан называется селением в силу недоразумения. Разбросанные на склоне горы груды камней, покрытые хворостом и колючкой, да пять–шесть урюковых деревьев не заслужили называться селением. Когда–то давным–давно в Чах Сеистане жило много людей. Рядом чернеют развалины Муг Хана, высятся стрельчатые арки. Но огонь, сабля, жестокость вытравили и искоренили жизнь. И если бы не горный источник, едва ли кому–нибудь пришло желание селиться здесь и жить в каменных хижинах — дымах, как их именует земиндар — помещик, тучный, с невыразительным лицом белудж Мирза Касым. Надо же кому–то обрабатывать его поместье в полтораста с лишним джерибов*. Его замок высится каменной глыбой среди шелковичного сада у самой распределительной плотины на ручье, у «сердца воды». Хочет Касым–хан — даст воду, хочет — задушит засухой. Всех держит в руках Мирза Касым. Все земли в округе пошли в залог земиндару Мирзе Касыму.

_______________

* Д ж е р и б — поливной участок в 0,2 гектара.

Через селение Чах Сеистан пролегает большая дорога в страну персов, а потому здесь всегда болтается пограничная стража из трех толстопузых, носатых кандагарцев с дикими глазами и лихими усами–пиявками. Днем они играют в нарды, воруют дехканских кур, а по ночам разгоняют скуку, щупая ляжки дехканских дочек.

Именно недозволенный характер развлечений толстопузых кандагарцев и вызвал гнев земиндара Мирзы Касыма.

Собственной персоной он сидел на сколоченном кое–как деревянном помосте перед комендатурой — глиняной халупой с вывеской «Куманданхана», курил наргиле и выговаривал сарбазам — пограничникам — за недостойное поведение:

— Поступили жалобы от мусульман. Вы, сгори отец, позорите дочерей мусульман… И взятки берете, запрещенные кораном. И анашу курите. И глаза у вас, как у куриц, подернуты пленкой. Ничего на дороге не видите…

Он поглядел еще раз на уныло опустившиеся пиявки–усы кандагарцев, на суетившегося в сторонке у очага старосту сечения Чах Сеистан и откровенно зевнул.

Усы–пиявки старшого, особенно длинные и блестящие, как и надлежит им быть у старшого, запрыгали. Он скучно поглядел на мазанку куманданханы, на песчаную, раскаленную дорогу и, обменявшись взглядами со своими, похожими на него как близнецы, подчиненными, затянул привычно и гнусаво:

— Столица далеко… Начальники далеко… Жалованья не дают. Кругом враги. Повсюду бродят воры, разбойники. Нет у нас ни подушки, ни ковра, ни денег, ни женщин, ни одежды, ни семейства, ни кошелька, ни лица, ни славы, ни голоса. Кто мы? Никто. Разве наши руки — руки воинов? У дехкан Чах Сеистана, кроме ячменной муки и лошадиной пищи — джугары, нет никакой еды… Мясо нюхают раз в два года. И кошмы с них драной не возьмешь… И заварки чая во всем Чах Сеистане не найдешь. Траву в чайниках заваривают.

Теперь земиндар зевнул еще слаще:

— А девок портить, детей им делать — запрещаю! Понятно? А теперь откройте уши! И курить анашу запрещаю. И взятки брать с дехкан запрещаю.

Он затянулся из наргиле, пустил храбрым кандагарцам дым в нос и сказал многозначительно:

— Из столицы получен приказ задержать, схватить и, связав руки, ноги, доставить дервиша ордена «кадрийе».

— Дервиша? — испуганно протянул старшой кандагарцев, шевеля своими пиявками.

— Дервиша? — повторили в один голос два других стражника.

— Дервиша? — удивился староста и, разинув рот, застыл над очагом.

— Да, дервиша схватить! — почти выкрикнул Мирза Касым.

— Он не дервиш, — вдруг прозвучал голос.

Все обернулись.

Прямо в доски помоста упирался стременем непонятно откуда взявшийся всадник. Никто и не заметил, как он подъехал. Сам очень высокий, да еще сидящий на длинноногом жеребце, неизвестный казался великаном. Кандагарцы вскочили как по команде. Они сразу признали в нем большого человека, хотя одет он был более чем скромно: белая чалма, белая одежда, черная, расшитая гарусом безрукавка да порыжевшие индийские туфли с загнутыми носками. Лица всадника никто сразу и не разглядел: солнце било прямо в глаза.

— Господин Мирза Касым, — резко сказал великан, — встаньте! Стойте и слушайте!

Белудж норовисто вскинул голову, но поднялся. При всем своем всемогуществе он струсил. Откуда незнакомец знает его имя?

Кандагарцы сделали стойку «смирно». Кто его знает, приезжего. Раз приказывает, наверно, начальник или вообще «власть имущий». Староста бросил раздувать огонь под котлом, подбежал и слушал, раскрыв рот и утирая уголком безрукавки слезы, набежавшие от дыма.

— Дервиш он только по одежде, — продолжал незнакомец, не проявляя намерения спешиться. — Говорю вам, он опасный человек. Он вор, из тех воров, которым за воровство на базарной площади отрубают уши. Потому есть приказ: всех вшивых, длинноволосых дервишей и странствующих монахов каландаров — хватать и отвозить в Герат к генерал–губернатору Абдуррахим–хану. Там разберутся, кто прославляет имя аллаха, а кто злоумышляет против власти и исламского государства.

— Ваше высочество! — захлебываясь от почтения, заторопился помещик. В донесении генерал–губернатора провинции Герат их превосходительства Абдуррахим–хана написано про дервиша, что он не дервиш, а краснорогий большевик и что он приехал тайным путем поднимать людей на господ благородства и достатка. И еще написано, чтобы того дервиша не убить и не ранить. Так сказал гонец господина Уормса, личного медика Керим–хана белуджского. А еще сказал: дервиш живой и здоровый зачем–то нужен инглизам, и приказано отвезти его в местность Баге Багу, что близ Мешхеда в Персии.

Старшой стражи, превратившийся было в присутствии столь знатной личности в истукана, при слове «инглиз» проявил признаки жизни и зашевелил губами.

— Чего тебе? — спросил всадник. — Сказать что–нибудь желаешь?

— Да, ваше высокое могущество!

— Говори, разрешаю!

— Надо дервиша не трогать… Если инглизам — чтоб их жены не беременели! — тот дервиш понадобился, пусть сами ищут. А по мне — шел бы он по своим дервишеским делам.

Пел бы и шел… Что есть дервиш? Просеянная пыль, политая водой. Подошвам от нее нет боли. На ступнях нет пыли…

— Молчи, простофиля! Совсем закидал меня словами, — взвизгнул помещик. — Смотри, Абдуррахим–хан узнает про твои слова… Спуску не даст.

— Приказ, сгори твой отец, есть приказ. Будет исполнено, высокий господин, будет исполнено… А ты, Сулейман, тут чего делаешь? Чтоб тебя…

Вопрос и сопровождавшее его ругательство были обращены к почерневшему, сожженному ветрами и песком дехканину, который держался рукой за хвост длинноногого жеребца и довольно смело поглядывал на собравшихся у куманданханы.

Он только мотнул головой на всадника и погладил ладонью круп лошади.

Незнакомец с высоты седла кивнул Сулейману и важно проговорил:

— Этот?.. Со мной!

Он слегка коснулся каблуком своей индийской туфли бока коня и неторопливо рысцой поехал к подножию горы. Сулейман, все так же держась за хвост жеребца, громко шлепал босыми ногами по пыли дороги.

Земиндар не спеша уселся на помост. Он думал: «С чего этот господин приласкал Сулеймана? У Сулеймана ни жены, ни денег. Прибежал в прошлом году из Хорасана без штанов. И всего–то у него имущества — один конь. Из милости мы дозволили ему пахать нашу землю… на условиях издольщины «нуеккори»… Сулейман девятую долю урожая получает. Гм, семьсот одиннадцать сир ячменя собрал… Нам шестьсот двадцать два отдал… С голоду подыхает… А смотри… Такой важный сардар говорит: «Этот? Со мной!» Тоже друга нашел…»