Чорбаджи Алим - чернобровый красавец, одетый в дорогой красивый кунтуш, стоял в стороне и ждал, когда его заместитель по казарме ода-баша подаст ему мешок с деньгами. Опустил руку в мешок, вытащил золотую монету, подал ее победителю, а когда янычары разделили золото между собой, торжественно произнес:

- Свою долю я отдаю вам, храбрые воины, чтобы вы сегодня попировали в честь султана Ибрагима.

Сегодня он мог быть щедрым. Алиму выпало счастье, которое случается раз в десять лет одному из тысяч: он подал коронованному султану чашу шербета. Ему только двадцать пять лет, а он уже чорбаджи, завтра с благословения султана станет булук-башой, послезавтра - янычар-агой. Как переменил его судьбу тот день, когда крымский хан Джанибек-Гирей двинулся по трем дорогам на Украину, чтобы отомстить казацкому гетману Тарасу Федоровичу за разгром Перекопа. Щедрую мзду взяли тогда ногайцы с Украины безнаказанно. Тысячи пленников пошли на привязи к Перекопу, не надеясь ни на освобождение, ни на выкуп. И слава аллаху.

Янычары пировали. Усевшись вокруг котла с дымившейся ароматной каурмой*, они ели и украдкой запивали вином; сбоку на ковре, у подноса с ананасами и апельсинами, сидел Алим и тоже пил вино.

_______________

* К а у р м а - суп из баранины.

Прошлое казалось ему теперь вереницей снов, потому что действительность для него начиналась нынче, а сны должны кануть в небытие.

Но они все-таки были.

Когда-то стояла белостенная хата посреди большого хутора, а в ней, обсаженной головастыми подсолнухами, жила молодая казачка с мальчиком Андреем. Посреди села проходила пыльная дорога, вдоль которой двумя рядами тянулись деревья, похожие на кипарисы.

Во дворе кричали гуси. Андрейка любил этот несмолкаемый крик: он будил мальчика по утрам и выгонял в широкую степь. А степь безграничная, ее нельзя было обойти ни за день, ни за два, поэтому часто он возвращался домой лишь в сумерки и покорно выслушивал упреки матери.

- Где ты бродишь, казаче, до ночи? - ругала мать. Она прижимала к себе единственного сына и при этом всегда напоминала ему о том, что когда-то не в степи, а в саду пропал его маленький брат: ведь татары часто совершают набеги, да и цыгане бродят… - Вот приедет отец из похода, пожалуюсь ему.

Отца Андрейка видел редко. Это был статный, длинноусый казак в синем жупане, с саблей на боку; гости называли его паном сотником. Знал Андрей, что отец его воюет с татарами на далекой крымской земле. Тут же татар он нигде не видел, поэтому и не боялся их, разве только иногда ночью, когда на дворе гремел гром, сверкала молния и шумели ливни. Но днем, когда все вокруг дышало ароматом лугов, даже дух захватывало, откуда могли появиться эти злые люди, которые ездят на конях и забирают с собой детей? А даже если бы и были, так разве они найдут его в высокой, словно лес, траве.

Барашки белых облаков плыли над степью, а вокруг что-то без умолку звенело, усыпляя. Просыпался, когда солнце, как раскаленная сковорода, касалось горизонта, - и опрометью бежал домой, а по спине ползали мурашки страха.

Интереснее всего было ходить в степь с пастухами. Они угоняли скот далеко, на весь день; в те дни мать давала ему сумку, наполненную свежеиспеченным хлебом, салом и чесноком. Коровы наслаждались сочной травой, хрупали и фыркали лошади, пастухи, покрикивая, удалялись, хлеб нигде не был таким вкусным, как тут - на степном раздолье.

А когда ляжешь на спину и неподвижно всматриваешься в глубокое небо, тогда видишь все, о чем мечтаешь: отец на коне в яблоках, а рядом с ним он сам - на белом коке, и сабля в руке, и красный жупан развевается на ветру. Вот мчатся они вдвоем, только ветер шумит в ушах; удирают в островерхих шапках татары, сабля засвистела в воздухе - чах, чах! - летят головы с плеч, а кони бьют копытами землю, топчут, топчут, топчут…

Вздрогнул, вскочил на ноги, что это? Четыре всадника, с серо-коричневыми лицами, стоят над ним, выкрикивают что-то на непонятном языке. Бросился бежать - это же татары! - но один всадник соскочил с коня, схватил его под мышку и посадил в седло впереди себя. Андрейка стал вырываться, кричать, тогда татары заткнули ему тряпкой рот и поскакали по безлюдной степи.

Потом было много людей, которые рыдали, голосили. Андрейка искал глазами хотя бы одно знакомое лицо - не нашел. Какая-то женщина сказала ему, что до его хутора татары не дошли, потому что будто бы за ними погнались казаки.

Еще теплилась надежда, что казаки их настигнут. Но с каждым днем она угасала. Брели люди, связанные по нескольку человек веревками, протаптывали в степи черную дорогу, и только стаи воронов летели следом за ними.

Татарин вез Андрейку в своем седле, стегал нагайкой пленников, а его даже пальцем не тронул, кормил да все приговаривал: <Якши джигит, биюк бакшиш>*.

_______________

* Хороший юноша, большой выкуп (татар.).

Страшнее было на привалах. Дикие ногаи развязывали девушек, женщин и открыто насиловали их, немощных и больных убивали, - ужас охватывал мальчика. Он умоляюще смотрел в глаза татарину, и тот почему-то приветливо улыбался ему.

<Почему? - думал Андрейка. - Почему он ни разу не ударил меня нагайкой? Может быть, потому, что я покорно смотрю ему в глаза? Вон лежит мужчина с рассеченной головой. Он бросился на ногайца, защищал дочь, - и теперь лежит мертвый. Не помог, а жизни лишился. Был бы кротким, смирным - жил бы. А ныне убивается девушка, заливается слезами - двойное горе у нее: бесчестье и сиротство… Единственный выход для невольника - покорность>.

Смешным теперь казалось ему видение на небе: он с отцом на коне гонится за татарами. Чепуха, никто не одолеет такую силу, казаки не преследуют их - это выдумка несчастных для своего утешения. Нигде нет Трясила, который трясет крымскую землю, - все это мамины сказки. Существуют только татары, которые господствуют над всем миром и делают то, что им вздумается. Надо смириться с этим, иначе - смерть.

Сколько дней прошло, трудно сосчитать. Колонна остановилась перед пятигранной башней, возвышавшейся над затхлой водой Сиваша. <Перекоп>, - сказали пленники. Конец вольных степей, ворота в вечную неволю. Буйная шелковая трава сменилась сухой колючкой, тяжелые черные дрофы сбились у берега, как стадо овец в полуденную знойную пору; на скалах, похожие на разбойников, сидели ястребы, а в небе парили орлы. Чужая сторона…

И уже не осталось у Андрейки ни капли веры в то, что где-то тут его отец, смелый и храбрый, воюет с врагами, - это тоже выдумки матери. Никто никогда не трогал этих стен и высокого вала, отгораживающего перешеек от голубой глади моря и тянувшегося до болот, откуда несло терпким запахом соли и тухлой рыбы. Башня уперлась задней стеной в вал и двумя закрытыми воротами и жерлами пушек остановила татар и пленников. Огромная голова совы, высеченная на граните между воротами, загадочно смотрела на людей, которые, утомленные, падали с ног, и говорила им своими умными глазами: <Такова уж ваша судьба>.

Андрейка всматривался в глаза ночной птицы: ей дано видеть мир тогда, когда его не видят люди, поэтому она знает больше.

Люди за что-то борются, страдают, погибают, а птица знает, что все это напрасно: люди на что-то надеются, а птица знает - надеяться не на что. И потому молча советует опытными глазами: <Успокойтесь и покоритесь. Такая ваша судьба>.

Мальчик почувствовал, что навсегда развеялись его надежды на спасение. Потому что нет у людей воли для осуществления своих желаний. Есть рок, сопротивляться ему безрассудно - он равнодушен к страданиям людей, как равнодушны вот эти огромные птичьи глаза к горю пленников, над которыми издеваются дикие ордынцы.

Татарин ссадил Андрейку с коня, похлопал его по плечу и спросил на ломаном украинском языке: