— Глупенькая, ты же девочка, ты не можешь быть моим побратимом.

— Но я могу быть твоей названой сестрой, могу ведь, Стиви, скажи?

— Для этого мы должны смешать нашу кровь, но сейчас я слишком устал.

— Я сама все сделаю. Только скажи как.

Под руководством Стиви я вынула из чехла его нож и с хладнокровием хирурга резанула себе по предплечью. И уже менее хладнокровно — моему кузену. И мы соединили свои раны так, чтобы кровь из них текла одной струйкой, и, увлеченные этим процессом, запачкали кровью и лавку, и свою одежду.

Вспомнив уроки тети Софи, я разорвала рубашку на полосы, мы перевязали друг другу руки, и кровь скоро остановилась.

После этого Стиви торжественно заговорил:

— Я, Стефан Станислав Леон Август, князь Веславский, клянусь перед Господом нашим Иисусом Христом помогать моей названой сестре Татьяне всегда и во всем, где бы я ни был, не иметь от нее секретов, преодолевать ради нее самые тяжелые препятствия и умереть за нее. Слово Веславского. Аминь!

Я повторила клятву, добавив:

— И если ты будешь болеть, я тоже буду болеть, и если тебя накажут, то и меня накажут, и если ты пойдешь на войну, то и я пойду на войну, и мы все будем делать вместе, потому что мы любим друг друга навсегда, верно?

Я не знала, как он воспримет это заявление, но Стиви посмотрел на меня таким же странным, напряженным взглядом, как в ночь после праздника урожая. В порыве чувств я улеглась подле него и обняла его за шею. Она была удивительно теплой и мягкой. Он положил руки мне на плечи. Гремел гром, и шел дождь; он лил на песок и на стражу у ворот, брызги летели в маленькое зарешеченное окошко, а из-под двери на грязный пол потекли ручьи. В подземелье стало темно и холодно. Я сильнее прижалась к Стиви. А он в ответ еще крепче меня обнял. Так, в объятиях друг друга мы и уснули, в таком виде нас и нашли тетя Софи и дядя Стен, когда пришли на исходе ночи. И даже такой суровый человек, как мой дядя, не мог не смягчиться и не отменить нам дальнейшее наказание.

После процедуры братания на крови мы со Стиви стали неразлучными. С утра, одевшись, он заходил за мной в мою комнату, вместе со своей немецкой овчаркой и мы мчались через галерею в голубую регентскую спальню тети Софи, где устраивали шумную игру с собаками под пристальным наблюдением дяди Стена.

— Ведите себя как следует в присутствии вашей матери, сэр, — строго говорил ему отец или обращался к тете Софи: „Не слишком ли взрослый у нас мальчик для таких игр?“

— Не вмешивайся, Стен, я прошу, — улыбалась в ответ она.

Дядя, при всей его британской чопорности, очень любил тетю. И он ощущал непонятное чувство обиды на сына, тяжелое рождение которого едва не стоило тете жизни. Явная сдержанность отца во многом объясняла непослушание Стиви. И то и другое причиняло тете страдания. Она никогда не устраивала сцен, а как бы отдалялась, уходила в себя, и поскольку дядя не умел открыто выражать свои чувства, гармония и близость между ними прерывалась периодами отчуждения.

Такой период наступил вслед за жестокой поркой Стиви после нашей игры в больницу. Время, которое тетя Софи обычно проводила с дядей, теперь принадлежало нам. В черной форейторской шляпе с шифоновой вуалью она ездила с нами кататься на лошадях, водила нас в лес собирать грибы. Когда у западных ворот начинал звонить колокол, мы шли в часовню, устроенную под кроной огромного дуба, и молились вместе с крестьянами о сохранении урожая.

Однажды в ненастный день, когда пламя свечей перед ликами Св. Станислава и Св. Казимира колебалось на ветру, над головами молящихся послышались мощные раскаты грома. И едва упали первые капли, крестьяне побежали в сторону деревни, а мы, дети, неистово вопя, схватили тетю Софи за руки, потянули ее к дому. Вспышки молнии ярко высвечивали галереи и увитый плющем фасад замка. Ветер гнал листья лип и гравий по песчаным дорожкам, покрывал рябью гладкую поверхность озера и взъерошивал перья лебедей. Лакей встретил нас с огромным зеленым зонтом, и в тот самый момент, как мы переступили порог, дождь хлынул в полную силу. Мы прилипли к окну, притворяясь, что нам очень страшно.

3

После счастливого беззаботного лета в Польше наступила петербургская суровая зима, а вместе с ней окончилась привольная пора для нас с Бобби. Бабушка вставала очень рано и сразу будила меня, отправляя на молитву, а затем на физкультуру и уроки. Под бдительной охраной Федора я гуляла по замерзшей Неве и ходила на уроки танцев в Зимний дворец.

Императрица была как никогда ласкова со мной, девочкой, растущей без матери.

Все это время я пыталась исправить свое поведение и обрести послушание и любовь к своей новой русской семье. Послушание не приходило, и я видела как остро переживает за меня моя тезка.

К чести Татьяны Николаевны следует отметить, что она никогда не уставала слушать о моей жизни в Beславе.

„Расскажи нам, Тата, про ночь в подземелье, — настаивала она. — Расскажи нам про игру в доктора“.

Моя раскованность поражала ее. В ее глазах и глазах Ольги я была какой-то героиней из сказочных приключений.

Императрица всячески выказывала моему отцу свою симпатию, а он продолжал скорбеть по маме и избегал светской жизни. Обыкновенно отец вел викторианский образ жизни, размеренный и провинциальный. Он был благодарен, что его, павшего духом, царская семья всегда тепло принимала в своем тесном кругу, где каждый чувствовал себя уютно.

Для отца это была последняя возможность достичь успеха в парламенте. Николай при всей своей мягкости был исключительно тверд при решении военных вопросов. Миссия отца на Дальнем Востоке заключалась в проверке боевой готовности войск. В это время и Россия, и Япония обратили свои взоры на Манчжурию, что могло привести к войне. В целом поддерживая мысли царя, касающиеся модернизации дальневосточных войск, отец тактично советовал ему либерализовать режим в государстве.

— Как жаль, — говорил отец бабушке, когда в ответ получал от его величества лишь вежливое внимание к своим речам, — что Николай, который мог бы создать идеальную конституционную монархию на английский манер, упрямо претендует на роль автократа!

Отец советовал также положить конец еврейским погромам, которые создавали, к удовольствию царя, впечатление о государе как о деспоте. Он настаивал также, чтобы царь укротил действия ультранационалистов и дал определенные гарантии еврейскому населению. Но в этом вопросе отец натолкнулся на полное безразличие.

— Я заметил, что местами в нашей истории можно наблюдать просто варварскую глупость! — воскликнул отец в беседе с бабушкой. — И наш государь, в большинстве случаев проявляя себя как истинный джентльмен, к глобальным вопросам такого рода абсолютно не восприимчив. Я совершенно не согласен с его манерой унижать целые категории людей. Как это так, его не касаются погромы? Как можно, говоря об японцах, называть их „желтыми обезьянами“? Как можно оставаться равнодушным к требованиям Польши об автономии?

Как и предполагал отец, русско-японская война разразилась в феврале 1904 года под знаком веры в неправдоподобно легкую победу русских. Это давало отцу шанс выделиться. Он ушел в отставку из гусарского полка, чтобы принять командование кавалерийским полком в Манчжурии.

Бабушка старалась как-то поддержать меня во время второго похода отца. Но я стала такой бледной, худой и грустной, что она повезла меня в Веславу развеяться и поправить здоровье. Я так тяжело переживала отсутствие отца, что бабушка решила остаться со мной в Веславе до конца военной кампании.

Стиви делал все, чтобы развеселить меня. Он кувыркался „колесом“, стоял на голове, катался на перилах, прыгал как обезьяна по деревьям, ездил без рук на велосипеде и без уздечки — на лошади, сдирал свои болячки, бледнея как полотно, совал руку в пламя свечи, шевелил ушами — и все это для того, чтобы доказать свое мужество и доблесть.

После того, как я в свою очередь доказала свою стойкость, он принял меня полевым бойцом в свою компанию. Я носилась вместе с мальчишками по грязи, по кустам, ледяным ручьям; с оружием наперевес, с грязными ногами, растерзанная и лохматая, я со свирепым видом врывалась во дворец. И ни восклицания мисс Бэйли: „Боже мой, дорогая!“, ни нянино: „Ах ты!“, ни недовольство тети Софи, ни дядины предупреждения и вообще никакие запреты и наказания не могли оторвать меня от Стиви и его игр в войну.