— Врешь — не уйдешь! — Из стеклянной кабины немецкого стрелка-радиста несся ответный огонь, но уже растерянный и неточный. И тем не менее победа далась Бухтееву нелегко — он получил десять пробоин в самолете.

В 50 метрах от земли, когда Юнкерс воткнулся в нее огненно-черной кометой, Бухтеев почувствовал внезапный удар снизу, позади сидения. Пробило бензобак, и бензиновый фонтан ударил в кабину, заливая летчику лицо и приборы управления. Враг был уничтожен. Пора было подумать о собственной безопасности.

Бухтеев вывел из пике, набрал высоту и 400 метров и взял курс на аэродром. Скорость самолета была громадной. Ветер сильно разряжал воздух в кабине, и бензин из баковой пробоины, устремляясь в кабину летчика, распылялся в мельчайшие брызги. Полная утечка бензина и остановка мотора или пожар грозили гибелью. Случилось первое — иссякло горючее, и остановился мотор. Бухтеев быстро окинул взглядом землю. Слева, в просвете лесных массивов виднелась открытая площадка. Выбора не было. Летчик развернулся и с остановленным мотором пошел на посадку. Предварительно он перекрыл баковые краны и выключил зажигание, чтобы пары бензина не воспламенялись от соприкосновения с горячим еще мотором. Сначала Бухтеев решил было сажать свою машину на брюхо — кто ее знает, эту лесную полянку? Но в этом решении был тоже немалый риск, и перед самой землей он выпустил «ноги» (шасси). Приземлился и благополучно выкатился в небольшую лощину. Дело было километрах в 15 от аэродрома. А на следующий день, прихватив техника и моториста, Бухтеев на месте заделал бак и перегнал машину своим ходом домой.

Что же касается его напарника Зосимова, тот от него не отстал, он тоже угробил немца.

Летчик, морской авиации старший лейтенант Зосимов возвращался с удачной разведки. Над ним висело густосинее на высоте, безоблачное небо. Приподняв над козырьком кабины разгоряченную, согретую кожаным летным шлемом голову, он с наслаждением освежался в вихревой прохладе ветра. Зосимов шел на малой высоте вдоль четкой желтенькой ниточки лесной дороги. Высунув еще раз лицо из-за козырька, Зосимов заметил впереди по курсу, несколько повыше себя, фашистский бомбардировщик, Юнкерс-88. Зосимов прибавил газу, увеличил шаг винта и помчался за врагом. Немного понадобилось времени, чтобы догнать его и открыть огонь. Одну за другой совершал смелые атаки Зосимов. На шестом заходе он с удовлетворением заметил, что один из двух юнкерсовских моторов задымил, хотя и продолжал работать.

Громадный Юнкерс несся по прежнему курсу, юлил и слабо отстреливался. По каким-то соображениям он избегал боя и, очевидно, не придавал серьезного значения маленькому, пылкому ястребку. Неожиданно Юнкерс свернул с курса и лег на новый, прямой.

«Неспроста», — подумал Зосимов и внимательно глянул на землю. Все стало понятным. Внизу, на дороге отчетливо рисовалась длинная колонна наших войск и грузовых машин. Наглый немец откровенно пошел на снижение прямо к дороге, не скрывая своих намерений обрушиться на колонну. Напряженно и быстро роились мысли в голове молодого летчики. Он сознавал, что сбить врага при следующей атаке не так-то просто. Но одна минута промедления — и враг сбросит свои убийственный груз на колонну. По скорости движения противника, по его разворотам и тактике Зосимову было ясно, что Юнкерс еще не опорожнил своего бомбового чрева, иначе мощный, сильно вооруженный, он не уклонялся бы от боя с маленьким, одноместным ястребком.

Придя к таким логическим выводам, Зосимов понял, что единственный путь для предотвращения нападения и бомбежки колонны — это таран, и притом молниеносный.

В иной, более благоприятной обстановке Зосимов постарался бы налететь на противника с хвоста и обрубить его винтом. Но сейчас это было невозможно, так как в предыдущей атаке его вынесло с разбега, и он проскочил несколько вперед. Разворачиваться и заходить снова с хвоста не было времени, ибо Юнкерс уже выходил на дорогу, где двигалась наша колонна. Оставался только лобовой удар, не оставляющий самому летчику почти никаких надежд на спасение.

Зосимов это прекрасно сознавал. Но благородное и мужественное сердце его утешалось сознанием, что и проклятый Юнкерс, вместе с экипажем из четырех человек, тоже обречен и, главное, что наша колонна избегнет потерь, и все это — малой кровью, ценой одной только человеческой жизни. Обмен выгоден, и Зосимов ринулся вперед. Ему, по собственному позднему признанию, хотелось ударить врага «культурненько» — в плоскость. Но бешеная скорость ястребка и сила инерции влекли его к правому мотору (левый, как мы уже говорили, беспощадно дымил). Зосимов твердой рукой направил ястребок на правый мотор и резанул по нему винтом. Удар был настолько силен, что одна из зосимовских лопастей металлического винта совершенно отделилась.

Оторвавшись, Зосимов почувствовал, что мотор трясет, как в лихорадке. Зосимов осмотрелся, глянул вниз. Он увидел, как немец ткнулся носом в лесу невдалеке от дороги, как над лесом почти одновременно взвились огненно-дымные вихри: немец рвался на собственных бомбах. Радостно было Зосимову и ощущение жизни после тарана и ощущение собственного сознания и видимого солнечного мира. Радостно было ему наблюдать спокойное движение спасенной колонны и облако дыма на месте гибели врага. Все это мгновенно пронеслось в его голове, сменившись другой, тревожной мыслью: опасность еще велика, спасение — в удачной посадке.

Зосимов направился к аэродрому на двух лопастях. Он уже надеялся достичь его благополучно, как вдруг задымил мотор и нарушилось управление. С левой стороны мотора полыхнуло пламя. Дело становилось более чем серьезным,

«Не долететь, — с досадой и разочарованием подумал Зосимов. — Нужно садиться — иначе гибель». Он шарил глазами по лесным просторам, выискивая поле — поле возле деревни, чтобы не оказаться в случае какого-либо несчастья одному, чтобы люди могли оказать ему помощь. Наконец нашел, сел на пашню, не выпуская шасси, однако успел выключить мотор и перекрыть бензобак для предотвращения пожара. Садясь, самолет проскочил площадку, задел за камень, сразу же сорвало плоскость и отломился хвост. Только тогда верный, изуродованный ястребок замер и летчик почувствовал острую боль в голове. Проведя рукой по лицу, Зосимов увидел кровь. Видимо, в горячке боя, он даже не заметил, как был дважды ранен пулями — в голову и пониже подбородка.

Метрах в двухстах виднелись избы. Шатаясь от слабости, он двинулся к ним, но по пути свалился без памяти.

Сбежавшиеся колхозники бережно подняли героя, отнесли в дом и оказали ему первую помощь. Колхозники передали потом, что были свидетелями, как вражеская пятерка била сверху Зосимова, когда он шел на посадку, но он от сильного сотрясения при таране уже не сознавал и не видел окружающего. Все его последующие поступки уже носили характер механических, чисто профессиональных действий, воспитанных в нем летной практикой, и отчетливым, ни при каких обстоятельствах не покидающим таких людей, как Зосимов, сознанием долга.

Закончив разбор боевой операции, Сыромятников — высокий, сухощавый, серьезный, с дотемна загорелым лицом, скомандовал:

— По самолетам!..

Летчики в кожаных регланах и шлемофонах быстро побежали по полю к своим машинам. Сыромятников, покидая командный пункт, весело напевал, как и всегда перед вылетом, любимую свою песню:

Молодой, рождения 1918 года, летчик Вербицкий, имеющий уже однако за спиною «солидный» пятилетний летный стаж, легко взбежал по металлической лесенке на плоскость своего бомбардировщика и оттуда скользнул на пилотское сиденье. Позади, в кабине, проверял вращение пулемета стрелок-радист Котик. Подле штурмана корабля Колесниченко хлопотливо возился моторист, застегивая кольца парашюта, и оттого, что штурман торопил его, кольцо долго не попадало в застежку.