Багио представляется мне неким подобием шахматного Олимпа. Трудно взойти на эту вершину, но еще труднее оборонить свое место на ней.

Один из последних тайфунов, пронесшихся над Багио, унес золотую корону со скульптурной фигуры святого — покровителя городка. Был объявлен розыск. Сперва назначили премию тому, кто сдаст корону, потом наказание тому, кто этого не сделает. Как рассказывали, в конце концов корону нашли у одного клерка, которого и посадили за решетку. Подтекст был недвусмысленный: корона должна принадлежать тому, кто имеет на нее право.

Тайфуны и землетрясения — беда, но и вместе с тем весьма серьезная статья в городском бюджете. На борьбу с их последствиями городу ежегодно выделяется 6 миллионов долларов. Рассказывают, что и в те годы, когда нет таких серьезных тайфунов и землетрясений, эти ассигнования все-таки умудряются использовать.

Филиппины занимают одно из первых мест в Азии по добыче золота. По дороге в Багио несколько раз открывался вид на прииски со старенькими, почерневшими от времени драгами. Вдоль берегов — рукотворные Гималаи переработанной породы. Даже в малой крупице золота — труд многих и многих людей. Что же сказать тогда о золотой чемпионской шахматной медали, борьба за которую идет «чуть выше». Многое вбирает в себя эта медаль. И трудов. И надежд тоже. Никогда не казалась она такой желанной, как теперь.

В путеводителе о Багио написано:

«Эта очаровательная, радующая глаз и сердце горная местность, раскинувшаяся на высоте пять тысяч футов над уровнем океана, — и почитаемая и посещаемая страна. Обаятельный город дает много впечатлений. Кругом мирные картины. Влюбленные обнимаются под сенью деревьев. Старые пары, держась за руки, чинно прогуливаются в тени холмов по дорожкам, окаймленным пышными летними цветами. Как будто бы этот город хранит кусочек волшебства для каждого из вас».

«Кругом мирные картины…» Это скорей всего из вчерашнего Багио.

Приезжаем примерно за полчаса до начала семнадцатой партии. Складываем все вещи в двух номерах отеля и на миниавтобусах спускаемся ко Дворцу конгрессов, где вот-вот начнется партия.

Я представил себе на минуту, как выглядел бы любой наш Дворец или Дом культуры, проходи там матч на первенство мира. Вспоминаю, что творилось у входа в Концертный зал, в Дом союзов, в Дом литераторов… многотысячные толпы даже в мороз; подняты воротники, иней на бровях и на усах. У многих в руках карманные шахматы, каждый ход оживленно комментируется. Это великое шахматное братство, объединенное великой любовью к великой игре, готово стоять еще долгие часы на морозе, ожидая один только ход «оттуда».

А здесь такая тишь, такое малолюдье, с трудом заставляешь себя поверить, что под этой обширной ультрасовременной кровлей идет матч, о котором пишут все газеты мира.

Я говорю себе: «Счастлив, счастлив, счастлив в эту минуту!» Руководитель советской делегации В. Батуринский представляет гостей главному организатору матча Ф. Кампоманесу. У Кампоманеса для каждого заготовлено доброе слово. Мы узнаем, что это благодаря ему, славному человеку и энергичному шахматному организатору, мы оказались здесь, на этом конце света. Чтобы добыть визы для небольшой советской группы, пришлось Кампоманесу бросить все дела в Багио и лететь в Манилу, получить аудиенцию у президента республики и попросить его вмешаться в дела департамента, ведающего визами.

Председатель Шахматной федерации Киргизии А. Муратбеков в порыве чувств дарит Кампоманесу национальный головной убор и, застенчиво улыбаясь, говорит:

— Спасибо, аксакал.

Долго цокает от восхищения филиппинец — не знаешь, что ему больше понравилось: подарок или прозвище. Узнав его смысл, он при мне на рауте представился одному иностранному обозревателю: «Кампоманес-аксакал» — и при этом показал на свою шапку, с которой не расставался даже в помещении.

В вестибюле дворца продают всевозможные сувениры, значки, конверты со специальным штемпелем. А вот совершенно удивительная коллекция шахматных фигур. Ее собрал один из президентов республики, Карлос Гарсия (1956—1961), и подарил манильскому клубу. Разглядывая эту коллекцию, я не мог не вспомнить о давней любви филиппинцев к шахматам. В Маниле, в музее Хосе Рисаля — национального героя Филиппин, погибшего в борьбе за свободу и независимость родины, в музее человека, который был и врачом, и филологом, и этнографом, есть походные шахматы. Они напоминали шахматы, которые когда-то подавались в самолетах: доска с дырочками, фигурки со штырьками, предтечи современных магнитных шахмат. Хосе Рисаль никогда не расставался с этой доской. А еще нам рассказали, что Хосе Рисаль изучал русский и владел им. Я подумал, что шахматы и русский издавна манили революционеров земли.

Шахматы — национальное пристрастие филиппинцев. Играют в маленьких кафе, сапожных мастерских, католических школах, прямо на улице. О шахматистах много пишут газеты, им посвящает свои передачи телевидение. Э. Торре — первый в Азии гроссмейстер — национальная гордость филиппинцев. Вполне закономерным было то, что страна семи тысяч островов так боролась за право провести у себя матч на первенство мира.

Кто слышал о маленьком поднебесном курортном городке Багио раньше? Как случилось, что именно он победил в конкурсе городов?

Среди стран, пригласивших матч, были Франция, Швейцария, Италия, Голландия, Австрия, ФРГ и Филиппины. Каждая из национальных шахматных федераций обещала поддержку и вела активную кампанию. В конце концов из семи претендентов остались Голландия, Австрия, ФРГ и Филиппины.

Претендент знал, сколь популярен в Федеративной Республике Германии А. Карпов. На протяжении восьми месяцев шла телевизионная партия шахматистов ФРГ с чемпионом мира. Она закончилась вничью и породила множество новых поклонников игры. За полтора месяца разошлось более двадцати пяти тысяч экземпляров книги А. Карпова о шахматах — невиданный тираж для страны, где привычная норма для подобной литературы две-три тысячи экземпляров. Корчной исключил из своего списка ФРГ и назвал Филиппины, ибо вспомнил, как в свое время Карпов отказался играть на Филиппинах предполагавшийся матч с Фишером. Однако Корчной не знал о том, что в закрытом письме на имя Международной шахматной федерации чемпион поставил Филиппины на второе (запасное) место вслед за ФРГ. Побывав до этого на Филиппинах, Карпов обнаружил здесь благоприятный шахматный климат, почувствовал заботу о развитии шахмат, расположенность к себе и — самое главное — выяснил, что в горном городке Багио можно жить и можно играть.

Так и случилось, что Филиппины оказались в обоих списках, и теперь в эту страну лежал путь многих любителей шахмат.

Корчной пришел на партию со счетчиком Гейгера. Для чего? Для кого? Почему?

Корчной считает себя первым шахматистом земли. Это значит, что он играет сильнее всех. Раз он играет сильнее всех, он не имеет права проигрывать. Но он проигрывает. Разумеется, это не его вина. Кто-то на него воздействует. Осталось только выяснить, кто и каким образом, и его дела пойдут на лад. Соблазнительно оправдать свой проигрыш старым как мир магнетизмом. Или новейшим из новейших изобретений — лазером. Сперва посмотрим, как обстоит дело со вторым. Уже потом — как с первым.

Жил-был в Монреале один не очень хороший человек: инженер Солли. Он не пропускал скачек и играл на тотализаторе. Ставил по крупной. Когда проигрывал, извещал о неудаче с беззаботной улыбкой всех, кого это могло и не могло интересовать. Когда выигрывал, получал свои призы втихомолку с помощью трех подставных лиц. Все дело было в том, что Солли проигрывал крайне редко. А выигрывал, когда хотел.

В начале семидесятых годов на ипподроме Монреаля, где выступали знаменитые жокеи на знаменитых скакунах, начали происходить странные вещи. Лошади, выигрывавшие дерби на ипподромах Лондона и Парижа, Нью-Йорка и Буэнос-Айреса и считавшиеся фаворитами сезона, вдруг начали уступать первые места лошадкам малоизвестным. Когда это случилось в первый раз, ипподром погрузился в молчаливую меланхолию. Когда в третий — разразился гулом недоумения. Когда же в самой главной скачке первыми пересекли линию финиша две самые плохие кобылы, на которых мог поставить только явный сумасброд, — огласился проклятьями. Все, что должны были поделить между собой примерно полтысячи самых опытных игроков, ставивших на дубль-экспресс, получил один джентльмен, который предпочел остаться неизвестным.