Моя цель — побить рекорд Эммануила Ласкера, бывшего чемпионом мира двадцать семь лет. Не знаю, где будет мой матч с Петросяном, да мне это все равно. Только условия должны быть о’кэй. Мне нужна тишина и хорошее освещение. Прежде всего я не переношу шума — я не хочу, чтобы мешали моей профессиональной работе, расчетам и комбинациям. Больше всего я люблю играть в Югославии. Здесь меня любят и даже пишут мне письма.

Десять тысяч долларов за финальный матч — я считаю, что это слишком мало. Гроссмейстерам нужно платить больше. Я не желаю довольствоваться маленькими подачками. Я работаю целый месяц, играю с сильными и продувными мастерами, и ФИДЕ платит за это 750 долларов! Такие деньги взять да выбросить. Я много в своей жизни мучился и хочу кое-что значить.

Сейчас я уже кое-что значу, но завтра я буду еще известнее. Только неграмотные никогда не слышали обо мне; много даже таких, которые не знают, американец я или эскимос. Моя цель — лучше всех на свете двигать эти фигуры. Мой отец бросил мою мать, когда мне было два года. Я его никогда не видел. Мать только сказала, что его звали Герхардом и что он — немецкого происхождения. Моя мать была учительницей и воспитательницей в швейцарском интернате. Мы жили в Бруклине, и мать потом нашла для меня учителя шахмат. Когда я в 13 лет выиграл блестящую партию у Бирна, я гордился, читая в газетах: «Если мальчик делает такие ходы, из него выйдет толк!» Потом я изучил русский язык, чтобы лучше знать теорию. В Америке мне нет равных. Я уже восемь раз был чемпионом Штатов, и мне это чуть ли не надоело. Мне не надоедает только, когда мой счет в банке растет. У меня будет самый шикарный автомобиль и самая роскошная вилла.

Женщины — чушь. Юноши только теряют на них время. Шахматы — вот что приносит удовлетворение и может также приносить деньги. Я никогда не был непристойным и говорю то, что думаю.

Ботвинник написал, что я считаю лучше, чем другие. Он говорит, что я — вычислительная машина. Я, мол, необыкновенный человек. Здесь нет ничего необыкновенного. Я просто профессионал. Я целый день играю в шахматы, учусь и стремлюсь знать больше. Еще я учусь при помощи магнитофона и стремлюсь улучшить старых мастеров. Я знаю сейчас больше, чем они. Русские написали, что я раньше плакал, когда проигрывал. Ерунда! Когда я проиграл Спасскому в Зигене, я сдался, как Капабланка: если я сейчас проигрываю партию, то чувствую себя королем, подающим милостыню нищему. Сейчас все от меня ждут, что я буду только выигрывать. Я играю до голых королей. Я знаю, что хочу. Дети, росшие без родителей, вырастают волками, Роберт Джеймс Фишер — не вычислительная машина, как кое-кто хочет. Я всего лишь человек, но человек исключительный. Мой мир — черно-белая доска. В моих ходах динамика и искусство — спасибо, если вы можете это понять. А кто не может, того мне жаль. В 15 лет я стал гроссмейстером, в 16 — чемпионом США, в 28 лет я лучше всех на свете играю в шахматы, а в 29 буду чемпионом мира!

Сейчас я тверд, как сталь, и холоден, как кусок льда. Когда я стану чемпионом, я сам буду устанавливать цены. А сейчас я пойду поиграю в теннис. Потом я посмотрю, что можно придумать в защите Каро-Канн. Я родился под знаком Рыбы. Большая рыба жрет маленькую. Я — большая рыба».

Итак, «когда я стану чемпионом мира, я сам буду устанавливать цены».

Фишер оказался верным своему обещанию. И начал устанавливать цены.

Потому-то и не выполнил другого обещания — «побить рекорд Эммануила Ласкера, бывшего чемпионом мира двадцать семь лет».

Роберт Джеймс Фишер, который после победы в Рейкьявике над Борисом Спасским (матч закончился 1 сентября 1972 года) не сыграл и партии (если не считать сеанса в одной из американских тюрем) и постепенно начал привыкать к размагничивающему спокойствию (ударился в мистику и вступил в религиозную секту, отдавая ей часть своих доходов; отказался от баснословных гонораров, плывших в руки, а заодно и от участия в шахматной Олимпиаде за команду Америки), — этот самый Фишер принял решение добровольно сложить с себя звание чемпиона мира.

В телеграмме на имя шахматного конгресса, заседавшего в Ницце, он писал:

«В своей предыдущей телеграмме делегатам конгресса я уже разъяснял, что мои условия не подлежат обсуждению».

А их начали обсуждать и признали неприемлемыми.

И Карпов получил корону без матча.

24 апреля 1975 года Анатолий Карпов был увенчан лавровым венком и провозглашен двенадцатым в истории шахмат чемпионом мира.

После того как Фишер ушел, хлопнув дверью, корона переходила не просто к шахматисту, выигравшему три претендентских матча. Она переходила к молодому — до 24-летия оставался месяц без одного дня — гроссмейстеру, который получил два шахматных «Оскара» — в 1973 и 1974 годах — и который в 1971—1975 годах, выступая в восьми сильнейших турнирах, взял шесть первых и два вторых места.

Писатель и гроссмейстер Александр Котов:

— Несмотря на свою молодость и сравнительно небольшой турнирный и матчевый стаж, Карпов проявил себя замечательным теоретиком во всех стадиях шахматной партии. Его глубокие знания испанской партии, открытия в этом начале новых стратегических путей атаки являются результатом вдумчивой аналитической работы, углубленного творческого подхода и проверки этих анализов в практических партиях. Общеизвестны и заслужили всеобщее одобрение теоретиков шахмат его новые методы атаки за белых в сицилианской защите, разработанные им стратегические схемы прошли серьезную проверку. Популярны также «огнеупорные» построения Карпова для черных в защите Нимцовича — их не смогли пробить сильнейшие гроссмейстеры мира в ответственных поединках. С ранних лет Анатолий проявил себя отличным мастером энергичных атак, но он умеет также стойко защищаться, великолепно маневрирует… Наконец, эндшпильная техника Анатолия Карпова, расцвеченная маленькими комбинациями, стоит на уровне техники таких общепризнанных специалистов заключительной стадии партии, как Хосе Капабланка, Василий Смыслов, Тигран Петросян.

Послушаем, что говорит Анатолий Карпов:

— Жаль, что матча не получилось. Однако моей вины в том нет, и я спокоен. В конце концов, существуют принципы, от которых отступать я не могу. А Фишер, в свою очередь, такой человек, что не ограничивается частичными приобретениями, а, пусть уж меня извинят за резкость, старается и вовсе сесть на голову. Неизвестно, какие еще требования он бы выдвинул, если бы ему и до конца продолжали идти навстречу.

Кроме отличных шахматных произведений Фишер внес в творческий мир такую суету и неразбериху, что шахматистам вдруг срочно потребовались дипломаты, ораторы, юристы, чтобы доказывать прежде такие простые и ясные истины. Раньше шахматисты вполне могли договариваться на своем языке, а теперь это стало почти невозможно.

Я сделал все, чтобы наш матч с Фишером состоялся, пошел на крайние меры, принял почти все его требования. Я уступил ему выбор места встречи, согласился с кандидатурой назначенного по желанию американского гроссмейстера главного арбитра. Наконец, был готов играть матч до десяти побед без ограничения числа партий. Последнее условие считаю совершенно неприемлемым. Статистика показывает, что Фишер проигрывает в последнее время не более одной-двух партий в год. Можно себе представить, сколько длился бы наш матч! Это было бы марафонское изматывающее соревнование. Тем не менее я был готов играть и такой матч.

Будем надеяться, что Фишер не покинет шахматы, что он еще покажет свое выдающееся мастерство, свой талант.

…Фишер в шахматы не вернулся. В 1978 году по сравнению с Корчным он казался вовсе не таким беспардонным себялюбцем. Время помогает нам получить более точный взгляд на события. Но… что ни говори, Карпов получил тогда, в апреле 1975-го, шахматную корону без главного финального матча.

И на этот раз, в Багио, не имел никакого желания получить ее таким же образом.

Вот почему, я думаю, вопрос о срыве матча ни разу не обсуждался. Только не слишком ли искусно воспользовался этим своим «преимуществом» претендент?