Лет через восемь приехало в Терезендорф еще три десятка семей, а к концу века насчитывала колония полторы тысячи жителей. К той же поре, когда был создан колхоз имени Фридриха Энгельса, и вовсе в настоящий поселок превратилась.

Молодухи здесь были кровь с молоком, рослые, большерукие, чистенькие, парни ладные, немногословные, хорошо знающие себе цену, хозяйки пахли молоком и подсолнечным маслом, главы семей имели лица загорелые и спокойные. День в селе начинался рано, и первый звонок в школе звучал на полчаса раньше, чем в школах соседней Гянджи, еще недавно называвшейся Елисаветполем. Председателем колхоза был избран Альберт Грюнфельд, дед молодого человека по имени Евграф Песковский, дальновидный, расчетливый и, несмотря на годы, расторопный. Имел колхоз одну симпатичную черту — каждый знал, что, где и когда должен делать, и делал на совесть, хозяйство слыло примерным. Песковский с детства научился любить труд и был в мастерских и на фермах своим человеком.

Как многие дети, рано лишившиеся отца, он уже в двенадцать лет почувствовал себя самостоятельным.

Однажды в беседе со Славкой Пантелеевым он сказал, что собирается стать моряком и хотел бы поплавать юнгой. Славка был на год старше и любил ставить своего товарища на место. Вот и сейчас он как-то странно повел носом и заметил, что на этом свете развелось слишком много хвастунов, что он лично знаком с одним из них и готов пойти на пари, что все это один треп... Граня промолчал. Утром следующего дня, оставив маме записку, он отправился зайцем в Баку, незаметно проскользнул на первое приглянувшееся судно, провел ночь на палубе за ящиками, без каких-либо угрызений совести выковыривая из них большие и вкусные яблоки. За этим занятием и застала его утром судомойка тетя Глаша, заволновалась, закудахтала, Граня же спокойно сказал:

— Не шумите, прошу вас. Я могу мыть посуду, делать яичницу и подметать пол... палубу, если надо. Пожалуйста, познакомьте меня с капитаном.

— Ух ты, какие мы маркизы: «познакомьте меня с капитаном»! А знаешь ли ты, кто у нас капитан? Тебе повезло, а другой взял бы...

— И что?

— А вот то.

— Выбросил бы в море? — полюбопытствовал мальчик, продолжая сосредоточенно выковыривать яблоко из ящика.

— В море, может быть, не выбросил, но...

— Телесные наказания на судах Каспийского торгового пароходства, между прочим, отменены давным-давно, — произнес Граня, вытаскивая облюбованное яблоко.

— А ну положь на место! — вскипела тетя Глаша. — Ишь какой самостоятельный выискался! А ты знаешь хоть, куда держит курс наш корабль?

— В данный момент он держит курс норд-норд-вест, полагаю, к Дербенту и Махачкале...

— А откуда это мы такие умные, а откуда мы это все знаем? — пропела тетя Глаша. — А ну-ка за мной!

Капитаном оказался седой азербайджанец с веселыми глазами. Но эти глаза сделались сразу строгими и недружелюбными, когда Евграф громко произнес фразу, заученную еще дома:

— Разрешите доложить, прибыл на вверенный вам корабль с целью прохождения службы в качестве юнги. Прошу в просьбе моей не отказать...

— Какой просьбе? Что болтаешь? Отец есть?

— Нет, отца нет.

— Мать есть? Знает?

— Есть. Знает мой товарищ Славка, который считает меня маленьким и не верит, что я могу самостоятельно добраться до Баку и поступить на пароход.

— Откуда добраться?

— Из Терезендорфа.

— Из Терезендорфа, говоришь? Не врешь?

— Никак нет, не вру. Пионерское слово.

— Тогда скажи, не слышал ли ты о таком человеке, о Кандалинцеве Евгении... Евгении...

— Захаровиче? Это мой лучший друг, — не скрывая гордости, произнес мальчишка. Он смутно догадывался, что его проверяют, но теперь глаза капитана снова стали веселыми.

— Ну а твой лучший друг знает, что ты... как бы это сказать, отправился в путешествие?

— Нет. Я ему не говорил.

— Не годится так обижать лучшего друга. Ну да ладно. Давай знакомиться. Я Агаси Керимов. С кем имею честь?

— Песковский Евграф, пионер, ученик пятой группы, знаю слесарное дело, умею чистить картошку, говорить по-немецки, хотя это здесь, — вздохнул, — ни к чему. Желаю испытать силы на самостоятельной работе...

— Очень трогательно, понимаешь. Очень рады приветствовать тебя на борту. Без тебя как бы были? Очень тебе большое спасибо за оказанное доверие, только скажи, пожалуйста, куда мне тебя девать? Тетя Глаша, помощника ко мне, пожалуйста.

Тетя Глаша, стоявшая в сторонке и смотревшая на капитана с немым обожанием, ждала, какое он примет решение. Услышав просьбу, она живо, как заправский матрос, спустилась по лестнице с узенькими ступеньками, разыскала помощника: «Вас просют товарищ капитан, бегитя скорее».

— Вот что, — обратился к помощнику Керимов. — Надо передать на берег сообщение о том, что на корабле обнаружен молодой человек двенадцати лет, ученик пятого класса из Терезендорфа. Особые приметы — писать успеваешь? — рост метр с кепкой, сам определи какой, глаза синие, волосы светлые. Ты что, из немцев будешь? — обратился к мальчишке.

— Наполовину.

— Так, еще примета — одно плечо, левое, выше правого. Пусть запросят мать, как поступить. Могу высадить в Дербенте, могу подержать на борту до возвращения в Баку. Жду распоряжения пароходства. Тетя Глаша, пристройте, пожалуйста, этого скворца на свободной койке. И найдите ему дело.

Евграф провел на корабле «Профессор Касум Гюль» шесть лучших дней своей жизни. Корабль носил имя человека, посвятившего себя изучению Каспийского моря, разгадавшего много его тайн. Керимов рассказывал о древнем загадочном городе, найденном на дне Каспия, о дороге, настоящей рукотворной дороге, которая пролегает по всему дну морскому от западного, азербайджанского, берега до восточного, туркменского.

— Знаешь, почему великим ученым был Касум Гюль? — неожиданно перешел с географических тем на педагогические добрый капитан, не имевший собственных детей и потому с охотой поучавший чужих. — Потому что, когда маленьким был, книг много читал и никуда из дому не убегал, родителям и незнакомым капитанам неприятностей не причинял. Ты тоже много учись, взрослых слушай, если человеком хочешь стать.

— А я буду или моряком, или летчиком, или пограничником. Одним словом, военным. Дядя Кандалинцев учит меня разным наукам: карту читать, вещи запоминать, сколько в комнате разных вещей, в тир водит, я уже сорок два очка выбиваю из пятидесяти... Правда, на двадцать пять метров. Говорит, что отдаст меня... в военное училище. А еще говорит, что я должен самостоятельности учиться.

— Не так, не так ты его понял. Кандалинцеву неприятно будет, когда узнает, что ты сбежал из дому. Знаешь что, давай напишем ему письмо и признаем собственные ошибки и будем на них учиться.

И капитан Керимов, честный морской служака, начал развивать мысль о том, что это такое критика и самокритика в наше время, какую силу они представляют и как важно извлекать уроки из допущенных ошибок, но вдруг услышал простодушный вопрос:

— Дядя Керимов, а у вас лицо коричневое от рождения или от загара? Вообще здесь у вас все люди темнее, чем у нас в колонии. А можно ли ловить рыбу с борта? Правда, что в открытом море можно на удочку поймать кутума?

— Ты слушай сперва внимательно, что тебе говорят, а потом спрашивай. Перебивать не годится. Когда домой приедешь, будешь мне писать, как учишься и как живешь. Нам один день плавать осталось. От матери тебе нагорит небось, и правильно. И от Кандалинцева тоже, и тоже будет правильно.

— Зато Славка Пантелеев, — мечтательно произнес Евграф, — от зависти лопнет.

В доме Песковских на видном месте, над кроватью отца, висела старая, пробитая пулей Рипы фотография, на которой молодой красный командир Арсений был снят в кругу боевых друзей. Отец стоял вторым справа во втором ряду, в полушубке, перетянутом широким поясом: ремень через плечо, алый бант на отвороте, кубанка чуть набекрень, молодецкий взгляд и независимо вскинутая голова. А рядом в такой же точно папахе-кубанке стоял командир, который был чуть ли не на полголовы выше отца, — Марков Иван Валентинович. По летам он был одним из самых младших в группе, по званию — командир кавалерийского полка — самым старшим.