Беседую с В. А. Ивониным.

— Как провел Карпов дни после тринадцатой партии? Что было сделано для того, чтобы помочь ему вернуться в форму?

— У нас уже был опыт Багио. Посоветовались, решили, что Анатолию полезно на какой-то срок сменить обстановку, впитать в себя новые впечатления, одним словом, развеяться. Только на этот раз поездка была не столь длинной, как из Багио в Манилу, в Венецию. Необычный город на воде с бесчисленным множеством каналов, со зданиями редкой архитектуры, его соборы, музеи — все это само по себе оставляет яркие впечатления, дает пищу наблюдательному уму. Анатолий был сдержан, о шахматах и самом матче по молчаливому согласию не вспоминали. И эта поездка, и поздравления, которые ждали членов делегации, когда они вернулись в Мерано (к 64-й годовщине Октября окружной комитет Итальянской коммунистической партии прислал Анатолию букет из шестидесяти четырех красных гвоздик), и телерепортаж о праздновании 7 ноября в Москве, передававшийся итальянским телевидением, — думаю, не преувеличу нисколько, если скажу, что все это и настроение Анатолию подняло, и силы ему прибавило.

Предстояла четырнадцатая партия.

Должна была дать, не могла не дать результата напряженная аналитическая работа по усовершенствованию игры белыми в открытом варианте испанской защиты.

* * *

Дискуссия, развернувшаяся в Мерано вокруг этого варианта, представляет несомненный интерес.

Вспомним, до Багио и в нескольких партиях Багио вариант был главным оружием претендента в игре черными. Надо было выбить его из рук. Выбили. Но время идет вперед, не стоят на месте, развиваются — нет предела их развитию — шахматы.

Это благородное поле применения сил и способностей не только игроков и тренеров. Это бескрайнее поле деятельности для тех, кто работает над новыми поколениями электронно-вычислительных машин, кто исследует теорию игр применительно к Большим Играм — жизни, для тех, кто исследует процессы умственной деятельности и кто пробует описать движение мысли и движение души, «когда все идет хорошо» и «когда все идет плохо».

Говорят, что шахматы так же бесконечны и многообразны, как мир. Чтобы сравнение было точным, надо определить, что понимается под словом «мир». Если одна только наша планета, то сравнение будет недостаточно точным. Математики утверждают, что количеством допустимых расстановок маленькая, всего из шестидесяти четырех клеток, доска соперничает с количеством атомов во Вселенной.

Как, когда и какой сделать ход — едва ли не главное жизненное искусство — тоже очень близко шахматам. И разве не от них великая отличительная черта всех незаурядных людей — искусство «выходить из поражения»?

Михаил Таль писал о судьбе открытого варианта: за три только года, прошедших после матча в Багио, «усилиями гроссмейстеров Е. Геллера, А. Юсупова, а также бакинского мастера Сидеиф-заде эта система вновь реабилитирована. Указанное трио является основным поставщиком дебютного материала по всему варианту».

Корчной в своих «мемуарах» предпочитает не вспоминать, что дала ему советская шахматная школа, сколько людей, начиная от шахматного кружка Ленинградского Дома пионеров до сборной страны, помогало ему бескорыстно, как это принято у нас и как это не принято у них (консультанты Корчного получают наличными чуть не за каждую идею), развить шахматный талант. Что был бы Корчной без тех учителей? Но и сегодня он с пристальным вниманием продолжает изучать разработки советских теоретиков, знает, без такой кропотливой учебы за доску с гроссмейстерами не садись. «Я изучил русский язык, чтобы лучше знать теорию», — писал Роберт Фишер. Разве не то же самое могли бы сказать о себе гроссмейстер Бент Ларсен из Дании, гроссмейстер Мигуэль Найдорф из Аргентины, гроссмейстеры Властимил Горт и Мирослав Филип из Чехословакии, гроссмейстер Лайош Портиш из Венгрии и многие-многие другие? Корчному легче, не надо тратить много времени, чтобы вчитываться в текст, природная восприимчивость помогает ему на лету подхватывать идеи, а работоспособность — проверять и развивать их. Не будем принижать его шахматного таланта, звание второго гроссмейстера в мире говорит само за себя. Он силен, победа над таким соперником — тяжелое испытание. Борьба идей. И увы, война нервов.

Итак, вспомним, шестую по счету партию (открытый вариант испанской партии) игравший белыми Карпов проиграл.

В следующей четной партии чемпион вывел на третьем ходу слона на одну лишь клеточку ближе. Казалось бы, какая разница? Но так мог бы подумать разве что наш знакомый детектив со знаком журналистской аккредитации, не «слишком очень хорошо» отличавший ходы ладьи от ходов слона. Вместо испанской партии на сцену выходила партия итальянская, кардинально менявшая всю картину боя и диспозицию противоборствующих сторон. Ничья на восьмидесятом ходу.

И еще раз — в десятой партии — избрал чемпион итальянское начало. И снова белый цвет и право выступки не принесли ему удачи. На этот раз ничья была зафиксирована уже на тридцать втором ходу.

...Не могу со всей определенностью сказать, почему так редко встречал я в Мерано секундантов чемпиона гроссмейстеров Юрия Балашова и Игоря Зайцева, но думаю, что эти крупные теоретики не занимались обзором окрестностей. Анатолию Карпову, его секундантам и консультантам гроссмейстерам Михаилу Талю и Льву Полугаевскому уже на месте, в Мерано, надо было искать варианты, которые доказали бы, что белый цвет — всегда белый цвет, что возможности «испанки» безграничны. Шла работа не только во славу чемпиона, но и во славу шахмат. Быть может, громко прозвучит — и во имя их бессмертия, — но разве не так?

Насколько плодотворно шла работа, насколько удачным оказался сплав?

После матча Анатолий Карпов скажет:

— Я остановил свой выбор именно на этих гроссмейстерах не только потому, что они обладают глубокими теоретическими познаниями и большой практической силой. Принимая во внимание два предыдущих матча с Корчным, который, как особенно показал поединок в Багио, мог прибегнуть не только к шахматным средствам давления, я должен был находиться в обществе единомышленников, в обществе людей, которые симпатичны мне и которым симпатичен я. Убежден, что я оптимально решил эту очень важную проблему, когда комплектовался состав нашей делегации. Насколько могу судить, мой противник эту проблему решить не сумел. Думаю, во многом из-за его личностных качеств. Состав его помощников в ходе матча менялся. А коней, как известно, на переправе не меняют.

Предупредительность, взаимопонимание, готовность делать добро — эти качества, издавна отличавшие единомышленников, приобрели в пору резко обострившейся спортивной конкуренции особый вес.

Маленькая деталь, характеризующая готовность «делать добро».

Среди советских журналистов, приехавших в Багио, был мой знакомый К. Заметили — в последние дни августа он ходил грустным. Одним только ухом услышал Михаил Таль, что сын К. держал приемные экзамены в Московский университет, что оставалось ему сдать последний предмет и что нашему товарищу должны были позвонить и сказать о результате. А ему не звонили. Поздно ночью постучал в номер К. Михаил Таль. Стеснительно извинился за то, что разбудил, и, словно в оправдание, сказал:

— У меня, кажется, была уважительная причина, я пришел поздравить вас. Ваш сын получил пятерку и зачислен...

— Спасибо, дорогой Миша. Но как вы об этом узнали?

— Пока московская стенографистка принимала мой материал, я попросил друзей позвонить к вам домой и вскоре сам по другому телефону говорил с сыном. Они вас не известили потому, что экзамен перенесли на два дня.

Я предоставляю читателю догадываться, сколько теплоты хранит с той поры к славному человеку Талю журналист К.

* * *

Четырнадцатая партия падала на 9 ноября, день рождения Михаила Таля. Я не думаю, что был в советской делегации человек, который не поздравил бы его самым искренним образом. Готовил подарок и Карпов. Только «вручение» его откладывалось на вечер.