Я думаю, это было главной отличительной чертой Карпова восемьдесят первого года. Грубых промахов претендент не допускал: и тактика и стратегия Карпова сводились к искусству использовать микроскопические неточности соперника, постепенно накапливая преимущество, достаточное для победы.

Отклики зарубежной прессы на первые пять партий, давших счет 3 : 0, сводились к одному: Карпов на голову превосходит претендента, матч, по существу, кончен.

Надежду в организаторов матча, боявшихся помимо всего прочего финансовых убытков в связи с быстрым окончанием состязания, вдохнула шестая партия.

На встрече с журналистами Карпову задали вопрос:

— Как вы отнеслись к поражению в шестой партии, где прошли мимо возможности не только избежать проигрыша, но даже поставить противника перед трудноразрешимыми проблемами?

Ответ был таким:

— Что говорить, чувства я испытывал не из приятных. Между прочим, как раз шестую партию Корчной провел очень сильно и, отставая в счете на три очка, действовал решительно. Думаю, я вправе сказать, что защищался тоже отнюдь не худшим способом и создавал противнику серьезные затруднения. Тридцать девятым ходом он допустил промах и дал мне шанс не просто спасти партию, а может быть, даже и выиграть ее. Но дело в том, что я издалека шел на этот вариант и заранее наметил ошибочный, увы, ход, на который затратил всего несколько секунд. А между тем времени у меня было предостаточно, к тому же и начинающий шахматист мог бы увидеть лучший ход — настолько он прост. Бывают даже у гроссмейстеров такие затмения!.. Но что поделаешь — борьба есть борьба, и без ошибок обойтись в столь ответственном соревновании невозможно. Когда подобные промахи шахматисты замечают за доской, то ведут себя по-разному: одни бледнеют, у других вспыхивают щеки, у некоторых, говорят, волосы встают дыбом. Всякое бывает. А я, даже покинув зал и садясь в машину, еще не знал, какой мог сделать сороковой ход. Только встретившись с секундантами и услышав, не помню уже от кого лично, горькую правду, испытал острое чувство огорчения. Судя по дальнейшему ходу матча, я прошел через это разочарование с минимальными нервными потрясениями.

Это искусство не из простых — пройти сквозь поражения без потрясений. Ты должен выкинуть из головы мысли о том, сколько людей в мире узнают завтра же о твоей оплошности, сопроводят опрометчивый ход одним, а скорее всего, двумя вопросительными знаками. Огорчатся друзья, порадуются недруги. Удивятся тому, что ты, обладающий даром дальних расчетов, все же отложил партию, хотя надежд на ее спасение — никаких. Но теперь ты стал мудрее. Научился отгонять от себя презренные мысли, охотнее всего навещающие маловеров. Уже не будешь с таким упорством смотреть до утра отложенную партию, то и дело спрашивая самого себя: а вдруг, а вдруг?

Ты спокойно известишь главного судью через секундантов, что сдаешь партию, и не позволишь себе следующий раз тратить на ход всего несколько секунд, когда в твоем распоряжении так много времени.

Учеба на поражениях — самая полезная в мире учеба. Если только ты обладаешь способностью относиться к ним так, как они того заслуживают.

А ведь это искусство даровано не всякому.

* * *

Мой многолетний партнер Георгий Иванович Куницын... Не знаю, сколько партий — триста, а может быть, и все пятьсот сыграли мы, и сколько интересных вещей узнал я до партий и в перерывах между ними — во время же самой игры Георгий Иванович целиком погружается в шахматы. Произойди землетрясение или пожар, он не встанет, тем более если у него позиция лучше хоть на самую малость.

Искусствовед, критик, автор многих трудов по эстетике, доктор философских наук, писатель, он написал: «Шахматы для меня — царство истинной человеческой свободы. Пусть вас не смущают высокие слова. Выше свободы, основы счастья, все равно ничего нет! Речь идет о такой свободе, когда забываешь о суете и сложностях жизни. Тут муки — от вдохновения. Ощущение такой свободы при игре в шахматы у меня столь же сильное и глубокое, как и при занятиях любым другим творческим трудом». И далее: «В шахматах вообще нет ничего унизительного. Даже проигрыш не потеря. Не ради очков, в конце концов, идет игра; важнее сам процесс. Он возвышает» («64», 1981, № 20).

Побывали бы вы, дорогой Георгий Иванович, в Багио или Мерано, пережили бы страсти, порождаемые ими, спросили бы себя на минуту, а что случилось бы с вашей любимой игрой, если бы соперник Карпова набрал больше очков, — сам процесс важен, но очки, очки, как дороги они в состязаниях такого уровня. Как бы красиво ни вел ты партию, сколько бы эстетического наслаждения ни доставила она тебе, все заглушится, придавится необыкновенной тяжестью пустотелого и такого невесомого с виду нуля, который стал против твоего имени.

И даже если никто не проставит нуля...

Одному нашему известнейшему ученому, читавшему лекции за рубежом и рассказавшему коллегам, между прочим, о своих шахматных пристрастиях, подарили новинку, которая, обойдя несколько лет назад чуть не всю Европу, перестала быть диковинкой: электронные шахматы. Ты можешь запрограммировать электронного партнера на определенную силу игры, говоря по-нашему, от третьеразрядника до мастера (регулируя глубину и дальность его расчетов), садись и играй. Он не подаст тебе ни одной реплики, не возьмет назад ни одного хода, он будет интересен как мыслитель и скучен как партнер. Этим последним определением я вовсе не хочу принизить роль электронных шахмат и как средства разумного проведения времени и как средства быстрого роста шахматного умения; пора бы и нашей электронной промышленности, давшей немало своих разработок (вспомним, например, ультрасовременные демонстрационные доски, на которых мгновенно отпечатывается каждый из ходов), приняться и за эту: великое скажут им спасибо!

Вернувшись в Москву, академик, обыгрывавший в молодые годы хороших шахматистов, решил без свидетелей сыграть с электронным партнером. И проиграл ему. Видимо, большое впечатление произвел на академика тот проигрыш, раз не захотел он даже держать хитроумную игрушку, не хотел смотреть на нее, чтобы не вспоминать унизительного чувства, и добровольно расстался с ней.

И не думаю, что утешился известный ученый тем, что за него отомстил профессор Г. И. Куницын, разгромивший машину (настроенную на ту же программу) за пятнадцать ходов.

* * *

Теперь вернемся чуть назад, к результату первых четырех партий, и спросим себя, был ли на свете человек, который взял бы на себя смелость заранее предопределить их результат? Вы торопливо ответите: «Нет» — и будете не правы. Такой человек есть, зовут его Валерием Михайловичем Корягиным, он сотрудник Издательства военной литературы и большой любитель шахмат...

Как он это сделал, что дало ему основание спрогнозировать счет?

Сейчас мы с тобой, читатель, свернем в сторону с шахматной тропы, побеседуем неторопливо об одной спортивной (может быть, не только спортивной) проблеме, с тем чтобы снова вернуться в небольшой итальянский городок, раскинувшийся под крохотным голубым небом, зажатым со всех сторон горами с заснеженными вершинами.

* * *

У нас учатся, не стесняясь в этом признаться, японские гимнасты и американские волейболисты, испанские ватерполисты и болгарские штангисты... Весь мир (есть ли в этом преувеличение?) учится у наших шахматистов.

Именами Михаила Ботвинника, Василия Смыслова, Михаила Таля, Тиграна Петросяна, Бориса Спасского названы шахматные клубы в разных странах света, всего же больше клубов носит имя Анатолия Карпова; говорят, что в этом с ним может соперничать лишь гимнастка Ольга Корбут, покорившая несколько лет назад и Старый и Новый Свет. В Испании и на Филиппинах, в Мексике и Франции, в Японии и США довелось встречать книги советских гроссмейстеров, в Марокко и Греции — шахматные доски с их портретами, а в ФРГ — газеты, сообщавшие о заочном матче: сборная шахматистов Западной Германии — Карпов.

У нас учатся, и это хорошо.