Вернувшись в свою комнату, Чаба выпил рюмку палинки, сел и снова задумался.

Нет, его брат не врал. «И только для того, чтобы доказать свою правоту. Я еще в прошлом году летом говорил, что этот Радович — довольно темная личность, но ты не поверил мне».

Но что, собственно, случилось прошлым летом? Кроме того, что Милан увел у Аттилы Эмеке? Закрыв глаза, Чаба живо представил себе события прошлого лета.

...В прошлом году, в конце июля, когда Чаба прощался с Миланом на вокзале, то сказал ему:

— Привет, старина. До первого сентября я буду в Балатонвилагош. Приезжай на несколько деньков.

На площадке вагона Милан стоял без пиджака, в белой сорочке. Он смеялся, махал рукой, и, чем дальше удалялся поезд, тем меньше становилась его крепко сбитая фигура. Когда же состав повернул направо, Милан и вовсе исчез из вида.

Целых два дня в Будапеште! С утра до позднего вечера Чаба бродил по городу с Андреа. С ней тоже придется прощаться: она уезжает к отцу в Вену, а оттуда дальше, в Швейцарию. Перед ее отъездом Чаба был весь день мрачным, даже домой идти не хотелось. Вечером приехали из Лондона родители. Он немного оживился. Всей семьей поужинали в ресторане отеля «Геллерт». Отец был весел, мать тоже была довольна обретенной свободой. Аттила пил больше, чем обычно, и, не закрывая рта, рассказывал различные военные истории, причем делал это так искусно, что все громко смеялись, а у отца от смеха даже слезы выступили на глазах, Чаба тоже смеялся. Мать поинтересовалась у Аттилы, все ли в порядке с их виллой. Тот не замедлил похвастаться:

— Все великолепно. Сегодня в полдень Мишка доложил мне, что она приведена в полный порядок. «Господин кадет, покорнейше докладываю: комнаты прибраны, кладовая набита продуктами, сад приведен в порядок, теннисный корт и яхта готовы принять отдыхающих. Покорнейше прошу ваших дальнейших указаний».

Все снова засмеялись. Мишка... Дядюшкой Мишкой его никто не называл, а ведь он во время войны был денщиком отца.

Первые дни на Балатоне прошли незаметно, а потом жизнь пошла более однообразно. С Аттилой и родителями Чаба встречался только за обедом. Старший брат занимался неизвестно чем, никто не знал о том, где он бывает. Чаба отдыхал, купался в озере, катался на яхте, иногда садился к роялю и играл что-нибудь веселое или грустное в зависимости от настроения. Занимаясь всем этим, он вспоминал об Андреа и с нетерпением ждал письма от нее.

Родителей на несколько дней пригласил к себе на виллу граф Иштван Бетлен. Аттила, находясь в отпуске, сманил из Алмади лейтенанта Балинта Бабарци, лихого гусарского офицера, и его сестру, рыжеволосую Эмеке, которая, не зная, чем бы ей заняться, начала флиртовать.

Неожиданно на виллу приехал на велосипеде Милан. Все тело у него было коричневым от загара, блестели только белки глаз да два ряда белоснежных безукоризненных зубов.

Аттила встретил его холодно-вежливо, даже не называл на «ты». Милан сначала несколько растерялся от такого приема и недоуменно пожимал плечами. Эмеке же с нескрываемым любопытством разглядывала красивого загорелого молодого человека. Милан тоже обратил внимание на красивую девушку.

— Послушай, Чаба, эта девушка — невеста твоего брата? — спросил Милан, когда оба друга купались в Балатоне и заплыли далеко от берега.

— Черта с два! — засмеялся Чаба. — Но залезть к ней под юбку он, конечно, непрочь.

— Тогда, старина, в силе остаются законы конкуренции.

Оба легли на спину и так плыли, наслаждаясь жарким солнцем и прохладными ласковыми волнами.

Аттила с Эмеке загорали на берегу, у самой воды. В купальнике Эмеке была еще соблазнительнее, чем в одежде. Заметив выходивших из воды Чабу и Милана, она села, приложив козырьком ладонь к глазам.

— Великолепная вода, не правда ли? — спросила она.

— Божественная, — ответил Милан, не спуская глаз с красивой груди девушки. Выйдя на берег, Милан уселся напротив девушки и, попросив у нее сигарету, закурил, а затем безо всякого перехода заметил: — Вот когда начинаешь понимать, почему у этих паршивых швабов так чешутся зубы на Задунайский край.

Аттила сразу же встал и смерил Милана пронзительным взглядом:

— «Паршивые швабы»? Кого вы имеете в виду?

Чаба сделал знак, чтобы Милан не вступал в спор, но тот словно не заметил этого.

— Кого я имею в виду? — Он выпустил дым изо рта. — Гитлеровцев.

Бабарци приподнялся на локтях и, блеснув зубами, проговорил:

— Судя по твоим словам, дружище, ты порядочная скотина. Наверняка эти речи ты слышал от своих друзей евреев.

— Как ты разговариваешь, Балинт? — одернула девушка брата. — Ты ведь не в конюшне находишься.

— Не вмешивайся! Если господин Радович чувствует себя оскорбленным, то...

— Я чувствую себя оскорбленным, — перебил Балинта Чаба. — Милан — мой друг, и потому я попрошу тебя разговаривать с ним уважительно. Я, к примеру, вежливо разговариваю с твоими друзьями.

— Однако мои друзья не поносят на каждом углу немцев и не распространяют ложных слухов! — выпалил Аттила.

Милан как-то странно улыбнулся, но на провокацию не поддался, чем очень обрадовал Чабу.

— Я не думаю, чтобы Гитлер был евреем, — совершенно спокойно заметил Милан, — не говоря уже о том, что он не является моим другом, а вот эти самые «ложные слухи» он как раз сам и распространяет. Его великолепный опус «Майн кампф» перевели на венгерский язык и издали, а все то, что я только что сказал, можно обнаружить в этой книге. К тому же газета «Фелькишер беобахтер» опубликовала на своих страницах карту, на которой восточная граница Германской империи проходит по Дунаю, с севера на юг. А во многих немецких газетах можно прочесть пространные статьи, в которых говорится о том, что «венгерский народ является инородным телом в теле Европы. Эту цыганскую нацию необходимо переселить обратно в те края, откуда они сюда пришли, то есть за Урал, а весь Задунайский край передать немцам». Все это напечатано в газетах, и, следовательно, меня не за что обзывать скотиной. Грубость и высокомерие отнюдь не являются убедительным аргументом. — Проговорив все это, Милан бросил недокуренную сигарету в воду.

— Глупости! — выпалил Бабарци и сел. — Гитлер слишком умный политик, чтобы какими-то дурацкими картами восстанавливать Венгрию против немецкого народа. Я не верю этому, понимаешь, не верю.

— Я тоже не верю, — согласился с ним Аттила, хотя в голове его уже не было уверенности.

— Разумеется, Гитлер хитрый политик, — не успокаивался Милан. — Об этом свидетельствует сам факт распространения таких карт. Фюрер бьет наверняка. Он точно знает, что в Венгрии может рассчитывать на «пятую колонну» нацистов.

— Боже мой, довольно! — воскликнул фальцетом лейтенант Бабарци. — Я не потерплю, чтобы в моем присутствии распространяли прокоммунистические заявления.

Чаба заметил, что Милан сразу же стал серьезным, а взгляд его прямо-таки угрожающим. «Если бы нас сейчас было не двое, а трое, то лейтенанту несдобровать бы», — подумал Чаба, понимая, что ему пора вмешаться. Странно, что Аттила замолчал. Видимо, брат потому не принял сторону Балинта, что не хочет противопоставить себя Эмеке, которая (этого не мог не заметить и слепой) готова защищать Милана.

— Чего ты дурачишься, Балинт? — сказал Чаба, делая знак Милану, чтобы тот помолчал. — Ты сам похож на Гитлера, так как готов защищать свои взгляды с ножом в руках. Ну, иди сюда, пырни меня ножом, а позже в казино будешь хвастаться своим геройством.

— Нужен ты мне! — со злостью бросил Балинт.

— А ведь я тоже считаю Гитлера негодяем.

— Ну хватит, — сказал Аттила. — Оставим политику наконец в покое.

Эмеке встала и улыбнулась Милану:

— Пойдемте лучше покатаемся на лодке, так приятно поработать веслами. — Она протянула юноше руку, тот подал свою и быстро вскочил на ноги.

— Останься на берегу! — В голосе Балинта прозвучала угроза.

Девушка остановилась на ступеньках деревянной лестницы, которая вела к воде, и, полуобернувшись, смерила брата презрительным взглядом: