И никто не знает, кто чей сын,

материнский вырезав живот.

Под какой из вражеских личин

раненая родина зовет?

Если ты, положим, янычар,

не свои ль сжигаешь алтари,

где чужие — можешь различать,

но не понимаешь, где свои.

Безобразя рощи и ручьи,

человеком сделавши на миг,

кто меня, Георгий, отлучил

от древесных родичей моих?

Вырванные груди волоча,

остолбеневая от любви,

мама, отшатнись от палача.

Мама! У него глаза — твои.

ОДА ОДЕЖДЕ

Первый бунт против Бога — одежда.

Голый, созданный в холоде леса,

поправляя Создателя дерзко,

вдруг — оделся.

Подрывание строя — одежда,

когда жердеобразный чудак

каждодневно

желтой кофты вывешивал флаг.

В чем великие джинсы повинны?

В вечном споре низов и верхов —

тела нижняя половина

торжествует над ложью умов.

И, плечами пожав, Слава Зайцев,

чтобы легче дышать или плакать,—

декольте на груди вырезает,

вниз углом, как арбузную мякоть.

Ты дыши нестесненно и смело,

очертаньями хороша,

содержанье одежды — тело,

содержание тела — душа.

БЬЕТ ЖЕНЩИНА

В чьем ресторане, в чьей стране — не вспомнишь,

но в полночь

есть шесть мужчин, есть стол, есть Новый год,

и женщина разгневанная — бьет!

Быть может, ей не подошла компания,

где взгляды липнут, словно листья банные?

За что — неважно. Значит, им положено —

пошла по рожам, как белье полощут.

Бей, женщина! Бей, милая! Бей, мстящая!

Вмажь майонезом лысому в подтяжках.

Ьей, женщина!

Массируй им мордасы!

За все твои грядущие матрасы,

за то, что ты во всем передовая,

что на земле давно матриархат —

отбить,

обуть,

быть умной,

хохотать,—

такая мука — непередаваемо!

Влепи в него салат из солонины.

Мужчины, рыцари,

куда ж девались вы?!

1пк хочется к кому-то прислониться —

увы...

Бей, реваншистка! Жизнь — как белый танец.

Не он, а ты его, отбивши, тянешь

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

«Сестрица моя в женском вытрезвителе!

Обидели...»

Как при водолюбце Владимире Крестителе,

бабья революция воет в вытрезвителе.

Что там пририсовано на стене «Трем витязям»?

Полное раскрытие в вытрезвителе.

«Дома норму выдайте, на работе выдайте,

дорогие бабоньки, устала от житья.

Муж придет, как выдоен. Я не меньше выдую.

Станем себе сами братья и мужья».

«Я тебя, сестричка, полюбила в хмеле.

Мы с тобой прозрели в ледяной купели.

Давай жить нарядно, словно две наяды,

купим нам фиалки, поступим в институт.

Фабричные фискалки от зависти помрут».

«Бабоньки, завязываю! Слушайте таксистку.

Этак жить — тощища. На смех гаражу?!

Чтобы в рот взяла я

эту дрянь? Спасибо.

Я хочу быть женщиной.

Мальчика рожу».

И сразу стало слышно каждое дыханье.

В белой палате — такая тишина!

Ведь в каждой спит мадонна,

светла и осиянна.

Словно тронул души кистью Тициан.

Завтра они выйдут на Преображенск

И у каждой будет Чудо

на руках.

Будет, будет мальчик.

Будет счастье женское.

Даже если будет все не так.

Я — двоюродная жена.

У тебя — жена родная!

Я сейчас тебе нужна,

Я тебя не осуждаю.

У тебя и сын и сад.

Ты, обняв меня за шею,

поглядишь на циферблат —

даже крикнуть не посмею.

Поезжай ради Христа,

где вы снятые в обнимку.

Двоюродная сестра,

застели ему простынку!

Я от жалости забьюсь.

Я куплю билет на поезд.

В фотографию вопьюсь.

И запрячу бритву в пояс.

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Незнакомая, простоволосая,

застучала под утро в стекло.

К телефону без голоса бросилась.

Было тело его тяжело.

Мы тащили его на носилках,

угол лестницы одолев.

Хоть душа упиралась — насильно

вы втолкнули его в драндулет.

Перед третьими петухами,

на исходе вторых петухов,

чтоб сознанье не затухало,

словно «выход» зажегся восход.

Как божественно жить, как нелепо!

С неба хлопья намокшие шли.

Они были темнее, чем небо,

и светлели на фоне земли.

Что ты видел, летя в этой скорби,

сквозь поломанный зимний жасмин?

Увезли его в город на «скорой».

Но душа не отправилась с ним.

Она пела, к стенам припадала,

во вселенском сиротстве малыш.

Вдруг опомнилась — затрепетала,

догнала его у Мытищ.

СТАНСЫ

Вы мне читаете, притворщик,

свои стихи в порядке бреда.

Вы режиссер, Юрий Петрович,

но я люблю вас как поэта.

Когда актеры, грим оттерши,

выходят, истину отведав,

вы — божьей милостью актеры

но я люблю вас как поэтов.

Десятилетнюю традицию

уже не назовете модой.

Не сберегли мы наши лица,

для драки требуются морды.

Учи нас тангенсам-котангенсам,

таганская десятилетка.

Сегодня зрители Таганки

по совокупности — поэты.

Но мне иное время помнится,

когда, крылатей серафимов,

ко мне в елоховскую комнатку

явился кожаный Любимов.

Та куртка черная была

с каким-то огненным подбоем,

как у кузнечика крыла.

Нам было молодо обоим.

Юрий Петрович, с этих крыл

той осени, отрясшей ризы,

уже угадывался стиль

таганского юр-реализма...

Затеряны среди молвы,

мы с вами встретились в Германии.

Отсюда луковки Москвы

мерцают, как часы карманные.

Отсюда дрянь не различим.

Зато яснее достоверное.

Облокотившись на Берлин,

всю ночь читаешь Достоевского.

Ну почему, ну почему

мы близких знаем в отдоленье

и доверяемся уму,

пока тоска не одолеет?!.

Вы помните двух дураков,

обнявшихся на подоконнике?

Их эхо, душу уколов,

за нами следует вдогонку.

То эхо страшно потерять.

Но не дождутся, чтобы где-то

во мне зарезали театр,

а в вас угробили поэта.

СОБЛАЗН

Человек — не в разгадке плазмы,

а в загадке соблазна.

Кто ушел соблазненный за реки,

так, что мы до сих пор в слезах,—

сбросив избы, как телогрейки,

с паклей вырванною в пазах?

Почему тебя областная

неказистая колея,

не познанием соблазняя,

а непознанным увела?

Почему душа ночевала

с рощей, ждущею топора,

что дрожит, как в опочивальне

у возлюбленной зеркала?

Соблазненный землей нелегкой,

что нельзя назвать образцом,

я тебе не отвечу логикой,

просто выдохну: соблазнен.

Я Великую Грязь облазил,

и блатных, и святую чернь,

их подсвечивала алмазно

соблазнительница — речь.

Почему же меня прельщают

Музы веры и лебеды,

у которых мрак за плечами

и еще черней — впереди?

Почему, побеждая разум —

гибель слаще, чем барыши,—

соблазнитель крестообразно

дал соблазн спасенья души?

Почему он в тоске тернистой

отвернулся от тех, кто любил,

чтоб распятого жест материнский

их собой, как детей, заслонил?

Среди ангелов-миллионов,

даже если жизнь не сбылась,—

соболезнуй несоблазненным.

Человека создал соблазн.

ПАРОХОД ВЛЮБЛЕННЫХ

Пароход прогулочный вышел на свиданье

с голою водой.

Пароход работает белыми винтами.

Ни души на палубе золотой.

Пароход работает в день три смены.

Пассажиры спрятались от шума дня.

Встретили студенты под аплодисменты

режиссера модного с дамами двумя.

«С кем сменю каюту?» — барабанят дерзко.

Старый барабанщик, чур не спать!

У такси бывает два кольца на дверцах,

а у олимпийцев их бывает пять.

Пароход воротится в порт, устав винтами.

Задержись, любимый, на пять минут!

Пароход свиданий не ждут с цветами.