и, как огонь,

чуть просвечивает ладонь Твоя. Твоя ладонь.

Не исчезай

из жизни моей.

Не исчезай невзначай или сгоряча.

Есть тысячи ламп.

И в каждой есть тысячи свеч,

но мне нужна

Твоя свеча.

Не исчезай в нас, Чистота,

не исчезай, даже если подступит край.

Ведь все равно, даже если исчезну сам,

я исчезнуть Тебе не дам.

Не исчезай.

НЕ ПИШЕТСЯ

Я — в кризисе. Душа нема.

«Ни дня без строчки», — друг мой точит.

А у меня —

ни дней, ни строчек.

Поля мои лежат в глуши.

Погашены мои заводы.

И безработица души

зияет страшною зевотой.

И мой критический истец

в статье напишет, что, окрысясь,

в бескризиснейшей из систем

один переживаю кризис.

Мой друг, мой северный,

мой неподкупный друг,

хорош костюм, да не по росту.

Внутри все ясно и вокруг —

но не поется.

Я деградирую в любви.

Дружу с оторвою трактирною.

Не деградируете вы —

я деградирую.

Был крепок стих, как рафинад.

Свистал хоккейным бомбардиром.

Я разучился рифмовать.

Не получается.

Чужая птица издали

простонет перелетным горем.

Умеют хором журавли.

Но лебедь не умеет хором.

О чем, мой серый, на ветру

ты плачешь белому Владимиру?

Я этих нот не подберу.

Я деградирую.

Семь поэтических томов

в стране выходит ежесуточно.

А я друзей и городов

бегу, как бешеная сука,

в похолодавшие леса

и онемевшие рассветы,

где деградирует весна

на тайном переломе к лету...

Но верю я, моя родня —

две тысячи семьсот семнадцать

поэтов нашей федерации

стихи напишут за меня.

Они не знают деградации.

СВЕТ ДРУГА

Я друга жду. Ворога отворил,

зажег фонарь над скосами перил.

Я друга жду. Глухие времена.

Жизнь ожиданием озарена.

Он жмет по окружной, как на пожар,

как я в его невзгоды приезжал.

Приедет. Над сараями сосна-

заранее озарена.

Бежит, фосфоресцируя, кобель.

Ты друг? Но у тебя — своих скорбей...

Чужие фары сгрудят темноту —

я друга жду.

Сказал — приедет после девяти.

В соседних окнах смотрят детектив.

Зайдет вражда. Я выгоню вражду —

я друга жду.

Проходят годы — Германа все нет.

Из всей природы вырубают свет.

Увидимся в раю или в аду.

Я друга жду, всю жизнь я друга жду!

Сказал — приедет после девяти.

Судьба, обереги его в пути.

ТОСКА

Загляжусь ли на поезд с осенних откосов,

забреду ли в вечернюю деревушку —

будто душу высасывают насосом,

будто тянет вытяжка или вьюшка,

будто что-то случилось или случится

ниже горла высасывает ключицы.

Или ноет какая вина запущенная?

Или женщину мучил — и вот наказанье?

Сложишь песню — отпустит,

а дальше — пуще.

Показали дорогу, да путь заказали.

Точно тайный горб на груди таскаю —

тоска такая!

Я забыл, какие у тебя волосы,

я забыл, какое твое дыханье,

подари мне прощенье,

коли виновен,

а простивши — опять одари виною...

В человеческом организме

девяносто процентов воды,

как, наверное, в Паганини

девяносто процентов любви!

Даже если — как исключение

вас растаптывает толпа,

в человеческом

назначении

девяносто процентов добра.

Девяносто процентов музыки,

даже если она беда,

так во мне,

несмотря на мусор,

девяносто процентов тебя.

ВОДНАЯ ЛЫЖНИЦА

В трос вросла, не сняв очки бутыльи —

уводи!

Обожает, чтобы уводили!

Аж щека на повороте у воды.

Проскользила — боже! — состругала,

наклонившись, как в рубанке оселок.

Не любительница — профессионалка,

золотая чемпионка ног!

Я горжусь твоей слепой свободой,

обмирающею до кишок,—

золотою вольницей увода

на глазах у всех, почти что нагишом.

«Как же, вот сейчас видала —

в облачках она витала.

Пара крылышков на ей,

как подвязочки!

Только уточняю: номер Зв'/г-- »

Горизонты растворялись

между небом и водой,

облаками, островами,

между камнем и рукой.

На матрасе — пять подружек,

лицами одна к одной,

как пять пальцев в босоножке

перетянуты тесьмой.

Пляж и полдень — продолженье

той божественной ступни.

Пошевеливает Время

величавою ногой.

Я люблю уйти в сиянье,

где границы никакой.

Море — полусостоянье

между небом и землей,

между водами и сушей,

между многими и мной;

между вымыслом и сущим,

между телом и душой.

Как в насыщенном растворе,

что-то вот произойдет:

суша, растворяясь в море,

переходит в небосвод.

И уже из небосвода

«то-то возвращалось к нам

вроде бога и природы

и хожденья по водам.

Понятно, бог был невидим.

ТОЛЬКО треугольная чайка

замерла в центре не-ба,

белая и тяжело дышащая, —

как белые плавки бога...

В юры я подымаюсь рано.

Ястреб жестокий

парит со мной,

сверху отсвечивающий —

как жестяный,

снизу —

мягкий и теневой.

Женщина

в стрижечке светло-ореховой,

светлая ночью, темная днем,

с сизой подкладкою

плащ фиолетовый!..

Чересполосица в доме моем.

ТБИЛИССКИЕ БАЗАРЫ

Долой Рафаэля!

Да здравствует Рубенс!

Фонтаны форели,

Цветастая грубость!

Здесь праздники в будни.

Арбы и арбузы.

Торговки — как бубны,

В браслетах и бусах.

Индиго индеек.

Вино и хурма.

Ты нынче без денег?

Пей задарма!

Да здравствуют бабы,

Торговки салатом,

Под стать баобабам

В четыре обхвата!

Базары — пожары.

Здесь огненно, молодо

Пылают загаром

Не руки, а золото.

В них отблески масел

И вин золотых.

Да здравствует мастер,

Что выпишет их!

ФАРЫ ДАЛЬНЕГО СВЕТА

Если жизнь облыжная вас не дарит дланями —

помогите ближнему, помогите дальнему!

Помогите встречному, все равно чем именно.

Подвезите женщину — не скажите имени.

Не ищите в Библии утешенья книжного.

Отомстите гибели — помогите ближнему.

В жизни чувства сближены, будто сучья яблони,

покачаешь нижние — отзовутся дальние.

Пусть навстречу женщине, что вам грусть доставил**

улыбнутся ближние, улыбнутся дальние.

У души обиженной есть отрада тайная:

как чему-то ближнему, улыбнуться — дальнему...

ПОВЕСТЬ

Он вышел в сад. Смеркался чао.

Усадьба в сумраке белела,

смущая душу, словно часть

незагорелая у тела.

А за самим особняком

пристройка помнилась неясно.

Он двери отворил пинком.

Нашарил ключ и засмеялся.

За дверью матовой светло.

Тогда здесь спальня находилась.

Она отставила шитье

и ничему не удивилась.

СОН

Мы снова встретились. И нас

везла машина грузовая.

Влюбились мы — в который раз.

Но ты меня не узнавала.

Меня ты привела домой.

Любила и любовь давала.

Мы годы прожили с тобой.

Но ты меня не узнавала!

ЗАМЕРЛИ

Заведи мне ладони за плечи,

обойми,

только губы дыхнут об мои,

только море за спинами плещет.

Наши спины — как лунные раковины,

что замкнулись за нами сейчас.

Мы заслушаемся, прислонясь.

Мы — как формула жизни двоякая.

На ветру мировых клоунад

заслоняем своими плечами

возникающее меж нами —

как ладонями пламя хранят.

Если правда, душа в каждой клеточке,

свои форточки отвори.

В моих порах

стрижами заплещутся

души пойманные твои!

Все становится тайное явным.

Неужели под свистопад

разомкнёмся немым изваяньем —