Из «Донесения Начальника Влади-

мирского губернского жандармского

Управления».

Он случившимся тяготился,

золотой заложник истории!

В середине шестидесятых

он от дел мирских удалился.

Сбросил имя. Стал Полисадов

настоятелем Алексием.

Настоятель был прогрессивен.

Сгоряча собор перестроил.

Церковь теплую свел с холодной

аркой циркульной, бесколонной,

полстены проломив при народе.

Арка ахнула переходная,

как глубокий вздох о свободе!

А над аркой, стену осиля,

повелел написать Алексия.

И сказал, как в зеркало глядя:

«Чья взяла, собор на Посаде?»

Задержалось эхо с ответом.

Человек расквитался с историей.

Он стоял, свободы отведав.

Он казался себе Егорием

с пятиглавою аллегорией.

Был он воин. Он был мужчина.

Распрямилась жизни пружина.

Звал художников '. Знался с Уваровой 2.

Своим весом спасал арестованных.

Магдалина, что обмирала, вышла в Омске за генерала.

Уварова Прасковия Сергеевна (1840—1924) — графиня.

Например, когда пару монахов

(Агафангела и Епимаха)

обвинили в расклейке листовок.

Было страху!

Революция только заваривалась.

Но уже завезли в ограду

камень редкого Лабрадора

цвета выцветшего граната —

камень с именем «Полисадов».

И Уварова губы кусала.

И вздохнуло эхо фасадов:

«Чья взяла, Андрей Полисадов?»

Похоронен он у собора

на Посаде.

XV

Чья ты маска, Андрей Полисадов?

дух мятежный семьи Багратов?

друг и враг шамхала Тарковского?

христианский варьянт мюрида?

на соборной стене осадок?

Золотой мотылек бестолковый

залетел на твой светоч адов.

Ты в миру Андрей Полисадов,

а до мира, а после мира?

Смысл бессмертный и безымянный,

жила под Муромом, принимала участие в реставрации Благовещен-

ского собора, с 1884 г. председательница Императорского Архео-

логического об-ва, автор 174 работ, из них главные — «Могильники

Сев. Кавказа», М., 1900, и «Кавказ» [трехтомник), М., 1887—1904

(Историческая энциклопедия).

что хотел ты а земных времянках,

став Андреем и Алексием?

Почему из людского стада

духи Грузии и России

тебя выбрали, Полисадов?

Почему против воли пиита

то анафемою, то стоном

голос муромского архимандрита,

словно посох, рвет микрофоны?

И влечет меня, и влечет меня

что-то горнее, безотчетное,

гул низинный Еершин грузинских...

Может, мне Каландадзе кузина?

XVI

Ты прости мне, Грузия, что я твой подкидыш.

Я всю жизнь по глупости промолчал. Как примешь?

Бьется струйка горная в мою кровь равнинную.

Но о крови вспомним мы, только в грудь ранимые.

Вот зачем отец меня брал на ГЭС Ингури,

где гора молитвенна, как игумен.

Эта кровь невольная в моих темных жилах

вместо «вы» застольного «мы» произносила.

«Наши!» — говорю я, ощущая пульсом,

как мячи пульсируют в сетку ливерпульцам.

«Это наши пропасти, где мосты мизинцами,

это наши прописи рыцарства грузинского.

Может, есть отдельные короли редисе,

но делился витязь шкурою единственной

с Александром Сергеевичем, Борисом Леонидовичем,

тер щекой сердечною мокрые ланиты.

Вновь ночные фары — может, мои кровинки —

на горе рисуют полосы тигровые».

И какой-то тайною целомудренной

тянет сосны муромские к пицундовским.

XVII

Когда сердце устанет от тины

или жизнь моя станет трудней,

календарь на часах передвину

на тринадцать отвергнутых дней —

перейду из Пространстза во Время,

где Ока и тропинка над ней.

И тогда безымянный заложник

выйдет в сумерках на косогор,

как слепую белую лошадь,

он ведет за собою собор.

И, обнявши за белую шею,

что-то шепчет на их языке —

то, о чем рассказать не сумею.

А потом они скрылись к реке.

эпилог

Мой муромский мюрид, простимся, мой колодник!

Я обещал собор. Я выстрадал собор.

Меж теплой стороной и стороной холодной

сквозит в стене дыра пробитая тобой.

Я говорю с тобой из теплого собора.

Зачем второй раз жить? А первый раз зачем?

Лампадкой ты горишь в мозгу Золотарева,

в мозгу моих друзей, читателей поэм.

Любая жизнь — собор. В моей — живые башни.

Одну зову я «Ты», другую — «Родион»,

и безымянный звон над башней самой зряшной,

собор — не Пантеон.

Распущен мой собор на волю, за грибами.

Горюют, пьют, поют. Назначен в сердце сбор.

Одна из башенок мотор разогревает.

Все это мой собор.

Меньшую башенку экзаменатор топит.

По баллам недобор для нашенских сорбонн.

Но в сердце у нее тысячелетний опыт —

куда профессору!..

Все это мой собор.

Бродите по земле, собор нового типа!

Между собой моей вы связаны судьбой.

За счастье вас любить — великое спасибо.

И это мой собор.

Пускай летят в собор напрасные каменья.

Из праздных тех камней сработаем забор.

Живу я, как пою — пою я, как умею.

Свобода — мой собор.

Однажды ошибаются саперы.

Шумит любовью жизнь. Но не лови ворон.

Горят огни лампад вселенского собора

и без лампад огни в соборе, во втором.

АВТОАРХИВНЫЕ ЗАМЕТКИ К ПОЭМЕ

В 1959 году в стихотворении «Прадед», описывая

Полисадова, я наивно знал лишь нашу семейную легенду

о нем. Что я знал тогда?

Мать моя помнила мою прабабку, дочь Полисадова.

Та была смуглая, властная, темноокая, со следами высо-

когорной красоты.

«Прапрапрадед твой — Андрей Полисадов, — писала

мне мама, — был настоятелем одного из муромских мо-

настырей, какого, не помню. Бабушка говорила, что его

еще мальчиком привезли, как грузинского заложника,

затем, кажется, он воспитывался в кадетском корпусе,

а потом в семинарии. Когда дети Марии Андреевны при-

ехали в Киржач, все говорили: «Грузины приехали.,.»

Помню, как, шутливо пикируясь с отцом, мать называла

его «грузинский деспот».

Приехав в Муром, опрашивая людей, разыскивая

ускользающую нить, я чувствовал себя а'ля Андроников,

только речь шла не о ком-то чужом, пусть дорогом —

поэте ли, историческом персонаже, — а речь шла о тебе,

о твоем прошлом, о судьбе. Было кровное ощущение

истории. Мне везло. Оказалось, что собор, в котором

служил Полисадов, — ныне действующий.

В ограде я обнаружил чудом уцелевшее нелриме-

ченное никем надгробье, с оббитыми краями и обло-

манным завершением. На камне было имя Полисадова

и дата смерти. Странен был цвет этого розоватого Лаб-

радора со вкраплениями — «со слезой». Он всегда ме-

няет цвет. Я приходил к нему утром, в сумерках, в ясные

и ненастные дни, лунной ночью — цвет камня всегда был

иным. То был аметистовый, то отдавал в гранат, то был

просто серым, то хмуро-сиреневым. Это камень-на-

строение. Или это неуловимый цвет изменчивого вре-

мени?

Постепенно все прояснялось. Родился Андрей Поли-

садов в 1814 году. Списки высланных после Имеретин-

ского восстания, подписанные Ермоловым, хранят имена

репрессированных. В 1820 году был доставлен во Вла-

димир и тут же усыновлен.

Имя, которым нарекли мальчика, не было случайным.

Святой Андрей считался покровителем Грузии и России.

Проповедник Андрей Первозванный, сжимая в руке

гвоздь от распятия, достиг Западной Грузии и распро-

странил там христианство.

Древний список Картлис Цховреба, грузинская жем-

чужина, повествует, как он «перешел гору железного

креста». Далее летописец прибавляет: «Есть сказание,

что крест тот воздвигнут самим блаженным Андреем»

(стр. 42).

О том же мы читаем в дреанеславянском шедевре