— Конечно, гражданин прокурор, — усмехнулся вдруг Яхнов, — вы скажете, стать на тридцатом году жизни учеником столяра — это еще не бог весть какое достижение. Прайда. Но мое дело особенное. Я так увлекся работой, что даже курить перестал! А вечерами спешил в библиотеку, за что заработал прозвище «буквоеда».

Ох, как ломал я голову, размышляя о книгах, о судьбах их героев! Запоем читал классиков русской и зарубежной литературы. А все началось с Макаренко, с Антона Семеновича. Я не бывал, конечно, в его колонии, но отчетливо представляю себе этого человека. Его понимание человеческой души захватывало меня и, как видно, здорово помогало прояснению собственного сознания.

Глубоко в душу запали мне слова Никиты Сергеевича Хрущева, сказанные им на третьем съезде советских писателей, о том, что нет людей неисправимых…

Каждый из нас, заключенных, подумал тогда про себя: «Стало быть, и моя искалеченная душа еще не запродана дьяволу!..»

Порой приходилось мне тяжеленько. «Дружки» угрожали, устраивали мне бойкот.

— Видишь, по тебе плачет! — вытащив нож, сказал однажды заключенный по прозванию «Петух». — Нашелся тоже мне активист! — Но я не растерялся. Навалился на него со всей силой, успел схватить за руку и выбил из нее нож. «Петуха» наказали, а я получил благодарность.

— А вот это, пожалуйста, прочтите сами, — Яхнов протянул прокурору вчетверо сложенный потертый лист бумаги. — Это письмо «Медведя». Теперь он меня братишкой зовет. Благодарит за дружеские советы.

Прокурор развернул письмо, написанное размашистым крупным почерком.

— Много довелось мне беседовать с такими вот «медведями», — говорит Яхнов, складывая письмо. — Немало их теперь честно трудится на стройках Сибири, Урала, Казахстана, в своих родных местах.

Не только словом, но и делом старался я вытягивать из болота оступившихся людей. «Сначала исправить свой ошибки, а потом быть примером для других», — записал я для себя в дневнике.

— Взгляните и на фото, — Яхнов протянул прокурору несколько фотографий. На одной из них три молодцеватых парня с повязками активиста на рукавах размашисто шагали по лагерю. На обороте выведено:

На другой запечатлен момент, когда они настигли нарушителей режима, игравших в домино «под интерес».

— После стольких заблуждений и ошибок, — продолжал Яхнов, пряча карточки в карман гимнастерки, — я, наконец, встал во главе совета отряда.

Прошло два с половиной года. Я приобрел специальность — столяр пятого разряда. Продукцию сдавал на «отлично», а норму всегда перевыполнял. Теперь я по-настоящему мечтал о работе на свободе.

Однажды заместитель начальника колонии майор Киселев, душевный, но строгий человек, вызвал меня к себе и спрашивает, как, мол, идут дела.

«Чего ему спрашивать? — думаю. — Он же прекрасно знает, как идут мои дела!»

Не успел я ответить, как Киселев спокойно произнес:

— Завтра в суд, на досрочное освобождение.

Я вскочил с места и чуть не обнял его.

— Благодарю… очень благодарю, товарищ, нет… гражданин майор… — язык мой заплетался от волнения. Точно пьяный, пошатываясь, вышел я из кабинета.

В ночь перед заседанием суда я, конечно, не спал. «За мной столько судимостей! Нет, досрочной свободы мне не видать, — со страхом думал я. — А что, если встану перед судом, расскажу по-честному все, как было, вдруг да…»

А назавтра суд принял решение: Владимир Яхнов больше в изоляции не нуждается.

— Куда поедешь? — интересовались заключенные, провожая меня.

— В Казань.

— Напрасно. Там ты на учете. Попадешь опять, — уговаривали они. Но я решил по-своему… Надо ехать туда, где оступился, именно там доказать, что ты человек.

Со станции прямо пришел в милицию. Зашел в кабинет начальника. Уже в годах, солидный подполковник милиции приветствовал меня, вежливо предложил сесть.

— Значит, будем работать? — в упор спросил он после некоторого молчания.

— Только так! — подтвердил я, а сам подумал, передавая ему документы: «Сейчас начнет читать мораль».

Но он молча пробежал глазами документы. «Столяр пятого разряда, четыре благодарности. Ни одного нарушения режима», — прочитал вслух.

— Видно, дело пошло на исправление?

— Теперь твердо, не сомневайтесь.

Взяв трубку, он набрал номер:

— Петр Иванович Газизов из милиции беспокоит.. У меня вот сидит хороший специалист. Столяр он… Да, вернулся, — с подъемом проговорил он, но потом упавшим голосом сообщил мне: — Не требуется.

Он еще куда-то звонил, представлял «хорошего специалиста», но все безуспешно.

«Опять неудача, — думал я. — Зачем только я приехал в Казань?»

Начальник вырвал из блокнота листок, что-то торопливо написал и, передавая мне, сказал:

— Сходите в исполком, к товарищу Максакову. Не беспокойтесь, работа для вас найдется.

Через полчаса я нерешительно заглянул в приемную к секретарю Бауманского райисполкома.

— Проходите пожалуйста! — пригласил меня человек, оторвавшись от работы.

Альберт Султанович внимательно прочел определение суда, характеристику, многое выяснил устно.

— Работа будет, — коротко сказал он и, подняв трубку телефона, стал набирать номер.

— Специалист у меня имеется. Из заключения вернулся… Это ничего, ничего… Мне он очень понравился. Столяр пятого разряда. Да, у него книжка… Что вы?.. Хотите, сам за него поручусь… — Улыбаясь и шутя, он тут же написал мне еще одну записку и дал адрес. По адресу я разыскал нужную организацию.

— Кто тут начальник? — спрашиваю.

— Пройдите сюда, товарищ, — услышал я в ответ.

«Товарищ? Неужели я, как и все, товарищем стану?» — у меня комок подступил к горлу, пока я шел к столу и выкладывал свои документы.

— Инвалидность? — испытующе посмотрел на меня, оторвавшись от документов, инспектор отдела кадров.

— Да вы не беспокойтесь! Я еще постою за себя. Пока не жалуюсь на болезнь, — заверил я, а сам подумал: «Может, это просто придирка? А за ней последует и отказ?»

Но инспектор строго сказал:

— Завтра на работу. Вот вам направление в общежитие. Пока устраивайтесь… Нужны деньги?

«Какие, — думаю, — еще деньги?»

— Я их еще не заработал! — говорю.

— Это авансом, на расходы…

Я вышел из конторы. В голове никак не укладывались все события этого дня: «Я на свободе. В Казани. В течение дня мне дали работу, в кармане направление на жительство, хотя я еще даже не прописан в городе… Здорово, наконец, повезло мне…»

Яхнов помолчал.

— Вот и вся моя история, гражданин прокурор.

И снова прокурор (в который уже раз) перелистывает дело.

«Да, начал трудиться Яхнов, всего себя отдает работе. Вот и в характеристике отмечено, что неплохо справляется с производственными заданиями».

«Как же все-таки с ним быть?» Прокурор опять взвешивает все «за» и «против». «Как ни рассуждай, а совершенное на днях Яхновым — все-таки преступление. Правда, нет вредных последствий — убыток потерпевшим не причинен. Но ведь не от Яхнова зависело, что в кармане, куда он лез, не было денег».

«Может быть посоветоваться с коллективом? — размышлял прокурор, глядя на понуро сидевшего перед ним Яхнова. — Пожалуй, да. Пусть пройдет еще через одно испытание!» — решил он.

— Вот что, Яхнов, ваше дело мы вынесем на коллектив. Посмотрим, что там скажут. А пока можете идти.

Яхнов вздрогнул, как от острой боли. На коллектив?! Это значит, все товарищи по работе узнают! Да, нашел прокурор решение — лучше бы уж сразу в тюрьму… Яхнов исподлобья, недружелюбно покосился на прокурора, словно хотел сказать: «Ну и помог же ты мне! Спасибо за такую «помощь», а я-то думал, ты добрый, чуткий человек!» Потом тяжело поднялся и, так и не расправив опущенных плеч, вышел из прокуратуры.