Так и не пришлось Гришеньке увидеть отца, благородного Лепина, не был допущен, конечно, мог бы подловить на улице, когда тот во ФБОН чапает (трусит, любо-дорого смотреть), где будет писать свои знаменитые, бессмертные эссе. Искренний, самолюбивый, амбициозный с большим норовом мальчик (о таком сыне можно только грезить), доверчивое юношеское сердце, у него бледный вид, уязвлен, оскорблен в лучших чувствах, рана неизлечима, долго помнить будет, прощай честолюбивые воздушные замки — шагать по жизни рядом с отцом! мальчик дал безоглядного стрекача вниз по лестнице, с тех пор о нем ни вести, ни повести ныне и до веку, особая тема, волнующая, может ужасно увлечь нас в сторону от магистрального вектора сюжета. Вернемся к Ирке.

3. Теургия

Вообще-то было бы большой и непростительной ошибкой относить Ирку к безумным визионеркам, страдающим избытком болезненного воображения, напротив, она вполне трезвый, нормальный человек, нормальная истовая баба, не предрасположена к сексуальному визионерству и сексуальной мистике, тот неожиданный, жуткий выход в астрал, если брать его в чистом виде, вне наваждений и воспоминаний, был единичным таинственным случаем в ее нормальной жизни, был исключением, но (начинаются — но) для нее это самое интенсивное, сверхэротическое, непостижное уму переживание не прошло даром, бесследно и незаметно, она обожглась и злокозненный ожог уверенно продолжал ее тревожить, угнетать, когтить, язвить, поражена раскаленной стрелой лукавого, мучить всю жизнь, невразумительный и внятный ожог; при плохом женском самочувствии нечто возникало и продолжало свое бытие совсем вне ее, помимо ее воли, заболевала, то-то и ужасно, страшно, мучительно: ожог, канальство сатанинское, бесовский ошпар, она распускается, размагничивается, сдается небытию! Влияло, притягивало, наполняло горячие грезы, и все это следует уже на первой стадии назвать яркой галлюцинацией: вновь и вновь Лепин являлся явственно, она видит вновь, как наяву, его ополоумевшее лицо, эти страшные куриные сине-молочные белки глаз, она становилась сама не своя, душу захватывал мерзкий неуемный греховный пламень саднит и лютой тигрой терзает чресла, помрачает рассудок, полный паралич воли, она оказывается вся в кипящей и неистовой смоле похоти, все дальнейшее уже происходит вне ее головы, вне сознания, вне чресл, на серьезном, солидном расстоянии появляется, восхищается из небытия нечто обманчивое, неясное, размытое, противоречивое, сомнительное, это нечто все больше проясняется, туман как бы рассеивается, обнаруживается и нарастает бесспорность и достоверность, это — мундштук папиросы, густо и царапающе неприлично замазанный помадой, она осторожно, опасливо зыркает на него, отводит глаза, в галлюцинации происходят алхимические трансформации, теургия, теургия на всех парах, обретается структура, окурок начинает действовать как обезволивающий магнит, перед которым душа ее беззащитна, исподволь нарастает истома: в этот окурок восхищается ее личность и сливается с ним, она непостижимым образом покидает свое бренное женское тело, которое осталось распростерто, растерзано, бездыханно на кровати, сужается, уменьшается в размере на глазах, маленькая кукла, она не связана с этой куклой, начинается головокружение, гаснет, уплывает сознание, самоощущение, тяга, тянет к нисхождению, новое тело начинает жить, пульсировать, имманентная пульсация, она шалеет, соскальзывает и падает, свободное падение, вечное грехопадение, ускорение, квадрат ускорения, в мутную пучину бездны, начинает ощущать себя мундштуком папиросы (Рассел находчиво и остроумно возражал кому-то, что боль в пальце отнюдь не доказывает существования камня, о который вы споткнулись, но не доказывает существование и пальца: болит, и еще как, криком кричишь, отрезанная нога), она вся и целиком в окочуре, перетекла, превратилась в мундштук, шла колдовская — о которой читали мы в волнующих детских волшебных сказках, не верили, что такое случается, она исходит в окурок, исхождение — жесткая обстоятельная объективизация иллюзии, становление (редукция?), генезис, динамично манифестируется новое бытие, новый властный феномен, манифестируется новая материальная скорлупа, внешнее одеяние, агрессивная предметность, при этом ее личность испытывает дикое наслаждение; неизвестно сколько времени это продолжается, она вне времени, вне субъективного времени, а когда выходила из транса, слезала с грез, очухивалась, отбой, все назад! трезвела, приобретала способность к тихому, трезвому самонаблюдению и зрелому, трезвому рассуждению, сама уже не верила, как на такое она пустилась, решилась, разве то было с ней, этого не могло быть! отвергала здравым смыслом, в то же время не знала, как отделаться от солепсистского безумия, боялась его, не хотела быть и оставаться чинариком, замазанным дешевой помадой, позорным, грубым символом, без напряжения прочитывающимся, отчетливо и внятно, как некий мощный обрубок, мощный мужской торс без рук, его ужасные прерогативы, вот голова (головка — так обычно она именуется; блатные частенько эту часть причинного места татуируют, рисунок естественен, прост, сам собою напрашивается: глаза, нос, рот, вдохновенные бывают татуировки, затейливые, высокого художественного уровня, этот изобразительный жанр не исследован искусствоведами, можно было бы выделить две школы, одна сугубо символическая, тяготеющая к условности, другая — реалистическая), итак — головка, лиловая, бесовско-квазиврубелевская тональность, пурпурно-серая блоковская гамма колеров, обрубок чудовищной силы, чудовищной власти над ее душой, дьявольский, созданный исключительно для блуда, непрерывного, вечного блуда, повергающий в ужас ее робкую, нежную, растерянную душу, так можно и остаться надменным обрубком, навсегда потерять свое женское тело, окончательно там материализоваться, душа переселяется на вечное жительство в обрубок, в обрезок (квинтэссенция ее глубочайшего проникновения в тайны бытия, в тайну творения из ничего, жемчужина смелого эссе, что есть вещь?

где причина и корень вещей?

что есть материя? — так, пучок, пук! мы пук, мы пук, мы пук цветов сорвали, пучок сил, но эти силы можно заговорить, если вы обладаете тайным знанием, это умели в прошлом маги и чародеи, перед нами колоритное, смелое эссе, выражаю восторг, из чинарика, измазанного помадой, ее интуиция формировала новую философию, новую онтологическую концепцию, обилие юрких и бесстрашных мыслей, загадок, вопросов, не имеющих легкого ответа, ум за разум у нас при чтении заскакивает, не зря грудастая Ирка пошла на философский факультет!), не выйти из эротической авантюры, начиналось паническое бегство в разные стороны от самой себя, от пучины вечной погибели, в голове неразбериха, дрянь и шальная круговерть. Как отделаться от прилипшего дьявольского жуткого наваждения, скрыться, заныкаться, вот и стала рожать девок, на время уходило наваждение, рожала, не простаивала, восемь девок родила, за что хвала ей, молодец, от наваждения так и не отделалась, с наваждением можно жизнь прожить и не тужить, медленно текущая какая-то там патология, эка диво?

XIV. Еще парадокс: воля оказалась для Кузьмы страшнее лагеря

После этого длинного отступления, в котором мы видим и прояснение и оправдание главной линии повествования, хотим шарахнуть: нет и нет, Кузьма, пусть в лагерях полно чудес, включая и непорочное зачатие, все, все в лагерях было, но положа руку на сердце, если честно, лагерь не место широких дружб, здесь иначе, здесь иначе, как у Джека Лондона, ни один закон ни божий, ни человеческий не действует севернее какой-то там е.аной широты, здесь свои, иные, очень хлесткие заповеди: падающего подтолкни! умри сегодня, а я умру завтра! у.би ближнего, а то однажды он у.бет тебя дважды!

Шаламов прав, лагерный опыт связан с унижениями и поражениями, с раздраем твоей личности, сплошная оголтелая редукция, деградация, не всякий опыт полезно приумножать, надломиться запросто можно, рухнуть — полетишь, набирая ускорение, лиха беда начало, в черную дыру! в черную жуткую психическую пропасть! Лагерь — сплошной буек, игра в буек! слышали о такой игре? трам-бам-бам! в туза тебя, молоденького паренька, со вкусом жарят легко ранимого охламона Женьку Васяева, всю дорогу от вахты до Лесозавода метелили просто так, лупили все, кому не лень, распалялись, охваченные темным чувством, душу отводили, умри сука! умри сегодня, а я умру завтра! выкладываются старатели, ну потому что из стиля сильно выламывался, выбивают пустое, ленивое, прекраснодушное тюремное самосознание, нелеп, иконный лик, инстинктивно и конвульсивно искал пятый угол, сбили с ног, сыграл, рухнул, добили бы, его ангел хранитель материализовался в виде начальника конвоя — только что прочитавшим молитву: шаг вправо, шаг влево считается побегом, конвой стреляет без предупреждения! спас! а бедный, бледный, как смерть, после восьми месяцев следственной тюрьмы, шалавый юноша долго ощущал в недрах души это злое, сокрушающее, холодное семя, семя лагеря, издавал беззвучный крик, сломлен, иссякла былая и всякая там психосоматическая энергия, другим стал, станешь! какая там бескомпромиссность, осталась сплошное рефлекторное, физиологическое цеплянье за жизнь, в душе труха, такой братский страстный пистон поставил ему лагерь, сплошной компромисс и унизительный компромат, какая тельняшка? не блефуй, не забывай свои протоколы допросов, на папке надпись: Хранить вечно! а под каждой страницей твоя подпись, “ протокол допроса написан с моих слов и прочитан мною”, взбодрит Кононов, вспомни ночные допросы, допросы с пристрастием и на Лубянке, и в Лефортовской тюрьме, прогнул тебя Кононов, однозначно, одной левой прогнул, редукция на полном ходу и никаких танцующих походок, когда вертухай ведет тебя утром с допроса, какофония по всему фронту. забыть все это потребность есть, быстрее, как можно быстрее, к сожалению, глубоко засело, не изглаживаться из памяти, не должно изглаживаться, это твой главный духовный багаж!