На лекциях он сидел неподвижно, подавшись вперед. Если рядом шушукались девчата, он свирепо смотрел на них, и болтушки, подтолкнув друг друга локтями, замолкали. При первом знакомстве в студенческом общежитии ребята узнали, что по паспорту этого сероглазого диковатого сибиряка зовут Фотеем, но тут же перекрестили его, утверждая, что таких имен не бывает.

Рядом с молчаливым Сергеем, намертво по вечерам прилипавшим к книге, легко работалось и жилось. И вообще он был так незаметен, что заметно выделялся на курсе. Сергей не носил галстука, не поддерживал вольных разговоров насчет девчонок, философски относился к тому, что зимой в общежитии была холодина, хоть волков морозь. Затащили его один раз на танцы. С застывшим лицом он постоял у стены; потом, увидев, как несколько пар зашлись в «трясучке», сбежал, громыхая сапогами.

Весной Сергей сдал сессию досрочно, чтобы поскорее уехать домой. Возвратился таким же отчужденным и недружелюбным, в тех же сапогах и кителе.

Однажды в курилке ему сказали:

— Послушай, Серж, ты несовременен. Почему не сменишь китель?

— Он у меня один, — вспыхнул Сергей. — А от ваших «современных» пиджаков самые смирные кони из хомутов полезут…

Стоявший подле розовощекий студент с выпуклой грудью фыркнул в кулак, одобрительно глянув на Сергея. А один раз в перерыве какого-то собрания Сергей услышал с амфитеатра аудитории знакомые звуки: бурундук, шустрый таежный зверушка, посвистывает так весной — призывно, приглушенно и таинственно, будто ветер в сухом дупле перекатывает кедровый орешек.

Сергей обшарил глазами ряды. Сложив ладони у рта, бурундука имитировал тот самый розовощекий спортсмен с бугристыми мускулами под тенниской. Сергей протискался к нему.

— Ты откуда, паря?

— Из Ачинска. А ты?

— С Алтая. — Сергей протянул руку. — Шипупов.

— Виталий Парфенов. С наших мест, значит? А я давно к тебе присматриваюсь.

Омичи, иркутяне, читинцы — короче говоря, сибиряки, переехав Урал, считают друг друга если не родней, то по крайней мере односельчанами, и двух-трех слов им вполне хватает, чтобы завязать знакомство.

— Кого знаешь на факультете? — опросил Виталий.

— Да почти никого.

— Зря! Золотые ребята есть. Вон, видишь, в очках паренек сидит, газету читает, будто полотенцем утирается? Володя Ульянов. Ты не гляди, что очкарик, голова у него работает, как электронная машина. Система! А Володьку Ивахненко знаешь с вашего курса? Скромница, но кипит весь — к настоящему делу рвется. А вот идет Лешка Исаков, дружок мой. Хочешь познакомлю?..

Постепенно потянулись к Сергею ребята. Их привлекало, что он после техникума успел поработать лесничим и лучше других знал лес, что он самостоятелен и категоричен в суждениях, что брал из книг и лекций не все подряд, а с выбором, только нужное ему. Потом Сергея и Виталия выбрали в факультетское бюро, где Шипунов стал секретарем. Правду сказать, не идеальный был секретарь. Начинал сразу много хороших дел и вскипал, выходил из себя, сели не получалось. Был чересчур прямолинеен и подходил к людям с очень уж высокой меркой. Кроме того, рубил: скажет, упрется — и не сдвинешь его. Слишком многое хотел переделать по-своему, и от этого на факультете нередко возникали конфликты.

— Темы, что мы разрабатываем в научном студенческом обществе, — сказал Шипунов как-то на бюро, — лесному хозяйству не нужны.

Все ошалело уставились на него. Поднялся щупленький председатель НСО Володя Ульянов, поправил очки с толстущими стеклами.

— Я поддерживаю Серегу. Обосновать?..

И обосновал. Да так, что вскоре поехали все к специалистам-практикам Ленинградской области, чтобы узнать самые жгучие проблемы лесхозов. Составили вопросник, отпечатали его на бланке НСО, разослали в другие области.

Сергея вызвали в деканат.

— Вы вмешиваетесь не в свои функции, Шипунов!

— В свои. Надо, чтобы крепла связь академии с производством.

— Много на себя берете, Шипунов! Короче говоря, мы дали команду вернуть из лесхозов ваши подпольные листки…

Сергей выбежал из кабинета.

А весной в одной из центральных газет началась дискуссия о судьбе русских лесов. Академия зашумела. Из аудиторий разговоры переносились в коридоры, курилки, комнаты общежитий, а когда спорщики стали повторяться, в Ленинград пришла газета, в которой была напечатана острая статья Шипунова о рубке ленинградских лесов, о недостатках в подготовке лесоводов. Ребята горячо поздравили Сергея.

Но в бюро дела не клеились. Слишком много Сергей брал на себя, всего не успевал, горячился и дождался злой карикатуры в стенгазете. Друзья устроили ему в общежитии взбучку. Сергей выслушал их, поплевал на окурок, враждебно спросил:

— Все?

— Брось, Серега. — Володя Ивахненко укоризненно посмотрел на товарища. — Ну и псих же ты! Мы ведь не для себя собрались…

— А я разве для себя стараюсь? — Глаза у Сергея были злыми. — Только вот не получается пока. Я ведь хочу, чтобы мы из академии людьми вышли. Я же знаю, что со многими будет — расползутся по тихим лесничествам, поросят, курей разведут, ребятишек полную избу. А у меня своя мечта есть…

— Да остынь ты, Серега! — примирительно сказал Виталий Парфенов. — Что за мечта?

— Без нее я не смог бы жить! — Сергей вдруг успокоился, посветлел глазами, еще не зная, рассказывать или нет. Припомнились редеющие родные леса, чьи-то стихи о любимом дереве, запавшие в душу с детства, спросил: — Что вы, ребята, знаете о сибирском кедре?..

Вы видели когда-нибудь сибирский кедр? Редкого человека не взволнует его величавая, царственная осанка. Не оторвать глаз от пышного убора могучих деревьев, что стоят, как писал Мамин-Сибиряк, «точно бояре в дорогих зеленых бархатных шубах». Коренные сибирские жители издревле холили красу родных лесов, охраняли и разносили славу кедра по белу свету, шли на смерть, чтобы защитить его. Некоторые племена обожествляли кедр точно так же, как древние римляне — лавр, индусы — баньян, славяне — дуб, а полинезийцы — кокосовую пальму. Русские первоселы восприняли у аборигенов эту любовь к кедру и бережно пронесли ее через годы и события до наших дней. Они отдали должное торжественно-элегической красоте этого дерева, создав пословицу «В сосняке — трудиться, в березняке — веселиться, в кедраче — богу молиться».

Но сибиряки берегли кедр не только потому, что это дерево своим видом воистину лечит душу, настраивая ее на высокий лад. В кедровых лесах живет драгоценный соболь. Это нервное и гордое создание, умирающее иногда в руках зверолова от разрыва сердца, не может продолжить рода, если нет кедровых орешков. В кедрачах обитает и белка, плодовитость которой и качество шкурки прямо зависят от урожая орехов. Бесконечными обозами вывозили в старину из кедровников Сибири «мягкую рухлядь», которая долгое время была меновой ценностью и предметом монарших даров. Выполняя роль своеобразного биологического регулятора, кедр прикармливает почти все население тайги — соболя, белку и горностая, бурундука и мышь-полевку, медведя и барсука, ронжу и кабана.

Под густым хвойным пологом алтайской и саянской тайги рождается, живет и умирает прекрасное творение сибирской природы — благородный олень, который находится со своим покровителем в отношениях, исполненных удивительной гармонии и целесообразия. Маралий корень — невзрачное, скромное растение, охотно заготовляемое медиками и поедаемое благородным оленем, — берет соки только из почвы, сдобренной многолетней работой «священного» дерева. И каждую весну марал отращивает на своем лбу бесценный дар — панты. Все хищники тайги — медведь, соболь, волк, рысь, ястреб, росомаха, ласка — стремятся отведать это диковинное и редкостное кушанье. Могучий зверь в муках растит свою красу и гордость. Он испытывает смертельную боль, если на нежные кровяные отростки подует даже легкий ветерок, и здесь одно спасение — густой кедрач. Чудовищная пытка — хоть одна дождевая капля, и снова марал ищет защиты у своего покровителя, потому что из всех таежных деревьев только кедр не пропускает дождя.