Категорически несогласен. Современный человек вполне способен дорожить любовью, и если общество будет помогать в этом людям, то расцвет любви может наступить и в наши дни». (Преподаватель философии. Горький, клуб молодежного общения «Я и ты», май, 1987).

«Видовой, родовой — зачем переусложнять, придумывать какие-то названия? Человек есть человек, пусть он белый или негр, древний римлянин или наш современник. Все одинаково млекопитающие, все относятся к роду гомо сапиенс, а лишние эпитеты только запутывают дело». (Политехнический, июнь, 1979).

Верно, переусложнять так же плохо, как и переупрощать, но в подходе к человеку упрощений, пожалуй, куда больше, чем усложнений.

Отступим чуточку назад, вспомним: человек — это пересечение всех мировых сил, которые правят жизнью, а любовь — зеркало человека. Значит, чтобы понять судьбы любви, надо понять суть человека и его мировые судьбы.

В нынешнем запутанном мире путь к простоте ведет только через сложность — через распутывание этой сложности, через попытки понять, из каких простых волокон она сплетена. Это неверно, что все гениальное просто: просты, пожалуй лишь частицы гениального целого, а само это целое сверхсложно. Простота майского восхода, соловьиной трели, пушкинской строки — это лишь внешнее выражение их глубинной сверхсложной гениальности. А какая простота у «Махабхараты» и Библии, у творений Леонардо да Винчи и Толстого, Бетховена и Чайковского?

То же, наверно, касается и любви человека. Если мы поймем разницу между видовым и родовым человеком, мы получим важный ключ к судьбам любви и к судьбам мира. Нам будет проще понять сложную и мучительную загадку — почему любви тяжело в нынешнем мире, и что надо, чтобы ей стало легче…

«Родовой» человек — это и есть «общечеловек», гомо сапиенс, представитель всего человечества: негр и белый, древний римлянин и современник. От всех других живых существ, других родов жизни он отличается тем, что он — личность, индивидуальность, причем разносторонняя.

Именно многосторонность отличает человека от животного, Фейербах, по-моему, точно говорил об этом: «Человек не есть отдельное существо, подобное животному, но существо универсальное, оно не является ограниченным, и… эта универсальность захватывает все его существо»[32].

Чем слабее в человеке личность, разносторонность и чем сильнее узость, безликость, тем дальше он, видимо, от родового состояния, тем меньше он человек. Ибо человек не вынес свою человеческую природу из животного царства, и она вырастает, зреет в нем с ходом истории.

Да, теперешний человек «видовое», не родовое существо; человечество еще далеко не единый род, оно разделено на «виды» — нации, классы, группы, которые занимаются только физическим или только умственным трудом, только производством или только управлением. От этого в людях куда больше звучат «видовые», чем родовые струны — классовые, национальные, профессиональные…

Пожалуй, главные свойства человека — именно как человека, родового существа — это его общечеловеческие, родовые свойства. Человек новой цивилизации и будет, видимо, таким родовым существом, общечеловеком.

Социально-видовые деления родились вместе с разделением труда и собственности, с рождением классов. И наверно, так же исторически, как родились, они и умрут — когда умрут классы. Впрочем, угаснут, конечно, не все видовые деления, а только те, которые враждебны родовым, сужают человека, не дают ему стать разносторонним. Навсегда, конечно, останутся различия биопсихические, такие, как холерик — флегматик, очень надолго останутся различия национальные, еще дольше, может быть навсегда, — расовые; они не враждебны родовым свойствам людей, а служат их естественным воплощениям.

Что такое эти общечеловеческие, родовые свойства? Наверно, не только любовь и гуманизм, не только тяга к творчеству, красоте, свободе. Это и стремление к полноте жизни — к многостороннему и цельному развитию своего «я», к многостороннему и глубокому союзу с другими людьми.

Разносторонняя жизнь разума и чувств, разностороннее развитие способностей и насыщение потребностей, разностороннее и свободное общение между людьми — это, наверно, и есть главные родовые свойства человека, и они идут от самой его общественной природы.

Маркс называл «самоцелью», то есть высшим идеалом человека, «целостность развития», «абсолютное выявление творческих дарований человека», жизнь, при которой «человек воспроизводит себя не в одном каком-нибудь определенном направлении, а производит себя во всей целостности…»[33].

Во времена классового разделения труда человек не может быть целостным и разносторонним. Такое разделение превращает людей во флюсообразных «видовых» существ, на всю жизнь приковывает их к одному занятию.

«Вместе с разделением труда, — писал Энгельс, — делится на части и сам человек. Развитию одной какой-нибудь деятельности приносятся в жертву все прочие физические и духовные способности. Это калечение человека возрастает в той же мере, в какой растет и разделение труда»[34].

Сейчас такое калечение достигло предела. Специализация все больше сужается и все больше ведет людей к профессиональному идиотизму — делает их умными в одной области и идиотами в других. Ее дробящее, рассекающее влияние все больше проглядывает во всех действиях, мыслях, чувствах человека, во всем образе его жизни — в том числе и в любви.

Пожалуй, главный ее вред в том, что она вычленяет в человеке один узкий сектор — профессиональные умения, и отсекает их от самого главного в человеке — от его души, нравственности — ядра его «я». Она растит профессиональные свойства человека в отрыве от его человеческих свойств, отчужденно от них, и тем самым разрушает человеческую личность.

Современный труд чаще всего состоит из дробных, частичных операций: человек делает деталь машины, частицу расчетов, изо дня в день совершает все те же однообразные наборы действий. Для такого труда нужны в основном технические умения, типовые и обезличенные, он не вовлекает в себя личность человека, его душу.

В самих технических основах современного труда заложено отчуждение личности. Потому-то и здесь, в этом устое индустриальной цивилизации, нужна коренная революция.

Будет ли человек личностью или стандартным существом, будет ли он частичным или универсальным — это вопрос жизни и смерти для человечества. Мы живем сейчас в переломные времена, когда на арене истории начинают появляться как бы первые черновики этого будущего человека. Начинается переход — долгий, мучительный — от видового человека к родовому, — начинаются подступы к совершенно новой эре в жизни человечества.

Возможно, и у любви будет другая судьба в этом новом мире. Родовому чувству тесно в видовом человеке, как тесно дыханию в узкой груди, стиснутой корсетом. Когда человек станет родовым, в нем, наверно, изменится вся эмоциональная жизнь, вся психологическая почва для чувств. Родовому чувству будет в нем уже не тесно, а просторно, и оно, пожалуй, впервые станет жить в нем свободно и не скованно…

Путешествие в утопию.

У любви есть одно чрезвычайное свойство, которое отличает ее от влюбленности и других влечений. Модель этих влечений — я-центризм — легко, видимо, вписывается в рамки всех человеческих неравенств. А модель любви — тяга к равновесию с другими людьми — враждебна модели неравенства. Сама подспудная материя любви, сама ее тайная тяга к равновесию двух «я» бессознательно восстает против человеческих перегородок, барьеров, неравенства…

Возможно, любовь — это как бы далекое эмоциональное предвосхищение той новой цивилизации, того великого социального равенства, которое может настать на земле, Таким бессознательным предвосхищением она, видимо, была всегда — с тех пор, как она появилась на свет. Как машина времени, она переносила людей в утопию, на смутные и мимолетно живущие островки будущих идеальных нравов, Возможно, что и великие социальные идеалы сами вырастали — пусть отчасти — из той человечнейшей модели отношений, на которой всегда стояла любовь.