Они так и не нашли тело Джейка и не похоронили его. Не было могилы, на которую можно было бы прийти. Его дух теперь обитал рядом с каньоном, у камня, где Джеймс оставил сына одного всего на тридцать секунд, чтобы заарканить бычка. Теперь, когда прошло столько времени, Джеймс знал, что Джейк не вернется. Но все равно он не собирался оставлять сына каньону, не собирался больше бросать его одного ни за что.

Вдали показались постройки ранчо. Джеймс жил в бревенчатом доме чуть в стороне, но сейчас решил заехать к отцу и направился прямо по тропе к большому белому кирпичному дому с остроконечной крышей. Земля была иссушена. Весь день Джеймс поглядывал на небо, но грозовые тучи собирались и исчезали, не пролив ни капельки дождя. По пути к источнику, который давал начало речкам, поившим землю на его ранчо, он видел камни, которые никогда раньше не выступали из воды. Завтра он поедет жечь плотины, чтобы они не забрали ту немногую влагу, которая попадет в каналы, если пройдет дождь.

Осадив лошадь, Джеймс спешился и подвел ее к загону. До него донесся запах с кухни, где готовила Луиза. Луиза Райдел была совсем не похожа на мать Джеймса, Розалинду Такер, как была бы не похожа любая другая женщина. Джеймсу никогда не хотелось, чтобы кто-то пришел на смену его матери, но, наблюдая, как отец постепенно теряет почву под ногами, в конце концов был даже рад появлению в их жизни Луизы. Она не была его мачехой. Луиза и Далтон никогда не заговаривали о свадьбе, но жили вместе уже двадцать лет.

Скинув шляпу, Джеймс стряхнул с себя дорожную пыль, которая покрывала его одежду и тело; даже во рту он ощущал ее вкус. Кожа на руках стала коричневой и сухой, пальцы болели от поводьев. В воздухе не было ни намека на влажность. Джеймс подвел воду к ранчо за деньги, и поилки были полны. Нагнувшись, он осторожно зачерпнул воды, выпил, затем зачерпнул снова и смочил шею. До него донесся стрекот саранчи из крон деревьев и пение какой-то птицы.

Джеймс хорошо знал всех здешних обитателей, но никогда раньше не слышал такой птицы. Он замер на месте и стал озираться вокруг. Обычно пение доносилось из чапараля[4], и он пригляделся внимательнее, чтобы попытаться рассмотреть певца в сухих зарослях кустарника и кактуса. Но эта песня доносилась из дома и напомнила Джеймсу звук, который он нечасто слышал за пятнадцать лет.

Прошло столько лет, а ему до сих пор мерещился плач ребенка. Но тут из-под крыши крыльца выпорхнули две птички юнко и примостились на тополиной ветке. Они, громко щебеча, опустились на колодец, а затем снова взлетели на крыльцо. Покачав головой, Джеймс глубоко вздохнул. Он услышал, как в доме работает радио и гремит посуда. Аромат с кухни теперь чувствовался очень явно.

— Что это за шум, черт возьми? — произнес Далтон Такер, появившись на крыльце. Это был человек среднего телосложения, он ходил немного прихрамывая. В детстве он переболел полиомиелитом, и одна нога у него была короче другой.

— Птицы, пап.

— Строят гнездо на крыльце, будь оно неладно? В октябре?

— Я сам поверить не могу.

— К тому же это зимние юнко. Посреди засухи. Похоже, зима будет суровая, вот увидишь, сын, — произнес старик, покачав головой, — птицы чувствуют. Эта засуха покажется тебе цветочками по сравнению с тем, что будет дальше. Зимние юнко гнездятся на крыльце… Сегодня утром был иней?

— Был.

— В реках воды нет, зато иней повсюду. Еще и птицы под крышей. Год будет снежный. Попомни мои слова — засыплет под самую крышу. — Далтон закашлялся и подошел к перилам, чтобы сплюнуть.

Он выглядел сбитым с толку. Лицо покраснело и напоминало вяленое мясо, но голубые глаза были живые и озорные. Именно таким — энергичным, живым, как эти глаза, настоящим ковбоем — Джеймс вспоминал его в последнее время. Далтон снова сплюнул на землю и повернулся. Увидев Джеймса, он вздрогнул.

— Господи, ты меня напугал, — произнес Далтон.

— Я не хотел, — медленно проговорил Джеймс.

— Ты чего тут делаешь? — спросил Далтон Такер, будто только увидел Джеймса.

Джеймс просто стоял. Он был на шесть дюймов выше своего отца, а в плечах — шире почти вдвое. Далтон прищурился, будто старался что-то припомнить. Он пытался сопоставить приезд Джеймса домой с тем, сколько сейчас времени, и тем, что зимние юнко вьют гнездо под крышей на крыльце. Чем больше он думал, тем выглядел все более расстроенным. Джеймс заметил, как его глаза потускнели, когда эта головоломка отказалась сложиться.

— Пора ужинать, папа, — произнес сын. Старик что-то вспомнил, и выражение его лица стало вновь рассеянным. Джеймс отвернулся. — Где Луиза?

— Луиза?

Джеймс по-прежнему наблюдал за отцом. Он столько раз хотел, чтобы его отец навсегда забыл о существовании Луизы Райдел, но сейчас испугался. Далтон тоже выглядел напуганным, а чувство страха всегда будило в нем медвежью злость. Его глаза загорались, а ладони сжимались в кулаки. И чтобы защититься, он всегда наносил удар первым.

— Почему бы тебе не говорить нормально по-английски, — бросил Далтон. — Хватит нести эту бессмыслицу, когда ты знаешь, что я не понимаю ни слова. Повтори снова, будь любезен.

— Я спросил тебя… — начал медленно Джеймс.

— Черт побери, — произнес Далтон, шмыгнув носом. На кухне подгорал маисовый хлеб. Запах был резким и сладковатым, похожим на запах карамели. Джеймс вбежал в дом и увидел, что вся кухня в дыму. Противень в духовке был охвачен огнем. Джеймс схватил рукавицу, сунул руку в духовку и выбросил горящий кусок в раковину.

В соседней комнате заплакал ребенок. Иногда Луиза сидела со своей маленькой внучкой, Эммой, ребенком своей дочери Рут. Чертыхаясь, Далтон потопал в ту комнату. Должно быть, его оставили следить за духовкой и присматривать за девочкой, но он забыл об этом из-за птиц.

— Что это? Где Далтон? — спросила Луиза Райдел, вбегая на кухню с подсолнухами в руках.

— Хлеб загорелся, — ответил Джеймс, — как мне показалось. Ты оставила папу следить за едой и Эммой?

Луиза посмотрела на черный противень. Ее лицо мгновенно потускнело. Протянув Джеймсу цветы, она взялась соскребать обуглившиеся остатки, а потом выбросила их вместе с размокшим куском сгоревшего хлеба в мусор.

— Не говори со мной таким тоном, Джеймс Такер. — Я вышла на минутку, чтобы собрать немного цветов.

— Да, точно. Ты не должна выпускать ее из виду, — резко ответил Джеймс. — Ни на минуту. Дом мог сгореть дотла.

— Ты учишь меня, как быть бабушкой?

— Мой отец не может позаботиться о себе, не говоря уже о ребенке.

— А теперь послушай-ка, — начала Луиза, и ее глаза засверкали от гнева.

— Я забыл, что должен был делать. — Далтон появился с Эммой, сидящей у него на руках. Это была очень хорошенькая маленькая девочка с золотистыми волосами. Она улыбалась на руках у Далтона, будто пожар, как и ссора, совершенно ее не волновали. — Проклятие. Когда я почуял, что хлеб подгорел, то вспомнил, что должен был присмотреть за этим маленьким ангелочком.

Джеймс промолчал. Его отец перепутал последовательность событий, но теперь это было уже не важно. Эмма схватила Далтона за уши, стараясь заглянуть ему в глаза. «Бывало, так же раньше делала Сейдж», — подумал Джеймс. Она обожала своего деда, и он души в ней не чаял.

— Не волнуйся, дорогой, — проговорила Луиза — загорелая, статная женщина, как всегда, выглядевшая превосходно. На ней была темно-синяя юбка, светло-сиреневая блузка и фиолетовые ботинки. В ушах поблескивали серебряные сережки, а на шее красовалось бирюзовое ожерелье. Ее длинные золотисто-каштановые волосы были заплетены в аккуратную косу. Подняв голову, Луиза лучезарно улыбнулась, чтобы успокоить Далтона Такера.

— Не волноваться? — спросил Далтон, которым Эмма занялась уже вплотную. Ей было два с половиной года. Она была совсем светленькой, полной противоположностью темноволосой Сейдж, и Джеймс размышлял, скучает ли его отец по своей внучке. Помнит ли вообще он ее…