— Да откуда? — машинально ответила Таня. — Темно же было, а он пьяный, перегаром разит… Я вырвалась и убежала.

— Даже не подозреваешь, кто бы это мог быть?

— Откуда? А почему вам это нужно?

— По одной простой причине. Ты — элита нашего поселка. И если какой-то козел набрасывается на тебя, он завтра набросится на жену моего босса Разуваева, на мою жену… Да он просто сумасшедший. Ты участковому ничего не сказала, урод почувствует себя безнаказанным. Это плохо, понимаешь?

— Понимаю. Но я ничего не успела разглядеть, так перепугалась… вырвалась и побежала, — значительно тише сказала Таня, подойдя к калитке.

— И никаких подозрений?

— А зачем мне врать? Если б знала, я бы к Потапу пошла и все рассказала. А так… и рассказывать нечего.

— Это плохо, Таня. Участковый ничего не знает, а какой-то маньяк будет шастать по Карьеру и пугать женщин, а может, и не только пугать. Поверь, это никому из нас не нужно. Ладно, там, с какими-то другими случаются всякие происшествия, но если с тобой… Тут надо что-то делать.

— Я правда не поняла, кто это…

— Ладно, мы постараемся найти его и успокоить. Спасибо, Таня. И пусть этот разговор останется между нами, ладно?

— Ладно… Спасибо, что вы тоже… помогаете Ивану.

— Мы помогаем и тебе, и себе тоже, я ведь все объяснил. Спокойной ночи, Танюша.

Гусляров позвонил Разуваеву, доложил о проделанной работе, из чего вытекало — ни Роман Клейн, ни Потап к гибели Мошки не причастны. Точно, был кто-то третий, но кто? Домой возвращаться не хотелось, и Гусляров на своей «семерке» поехал к Краснову, в надежде, что хоть пара телок у того в хате имеется. Надо ж было чуток расслабиться после трудного дня и вечера!

Но хата Краснухи была темна. Ставни наглухо закрывали окна, света не видать, но и предположить, что Краснуха столь рано лег спать, тоже было трудно. Гусляров стукнул в калитку, потом еще раз. Сперва выскочил пес Билл, залаял, но, узнав Гуслярова, отправился в свою будку. Потом из хаты вышел хозяин, покачиваясь, подошел к калитке.

— Ты чего нажрался, как зюзик, Краснуха?

— Страшно, — пробормотал Краснов.

Гусляров это понял по-своему, но говорить не стал.

— Потом разберемся. Телки есть?

— Нет.

— Ни одной?

— Нет. Ты же слышал, что приказал Варвар? Да я и сам не хочу.

— Ну так вызвони пару, расслабиться нужно. Варвару я сам все объясню потом.

— Нет, он запретил.

— Идиот! Он запретил коммерцию! А если пара — одна тебе, одна мне, так все в норме. Давай, Галю и Гулю вызови. Ты по мобильнику можешь говорить?

— Нет, мне бабы не нужны. Слышь, Гусляр, я понял, что имел в виду Потап, когда талдычил про третьего игрока. Он же не дурак, Потап, соображает… И он видел, знает…

— Ну расскажи, что ты понял! — разозлился Гусляров. — И позвони хоть одной Гале, пусть подскочит на полчаса, а то мне что-то совсем тоскливо стало.

— Нет, звони сам, а я — зап… пираюсь наглухо.

Гусляров понял, что разговаривать с ним бесполезно, глухо заматерился, сел в машину и поехал домой. Он почти не сомневался, что первоначальное предположение Варвара было правильным — Краснуха взял товар, он же и убрал Мошку, чтобы запутать дело. Такой громила мог запросто догнать Мошку на улице и топориком почти срубить башку. А потом вернуться. Где он был вчера, когда Мошка пошел домой, Гусляров не помнил. Вроде бы — дома, но мог и выскочить, запросто мог. А теперь, значит, чего-то боится, козел! Понятно, чего!

И злило душу не столько очевидное предательство Краснухи, сколько отказ вызвать нужных баб и устроить ему хоть полчаса разгрузки. Козел, да и только!

После короткого, двухминутного секса жена отвернулась к ковру на стенке и тихо засопела, а Гусляров лежал с открытыми глазами, пытаясь понять, что же происходит в поселке. Дочка Соколова не знает, кто к ней вязался, а человек убит. Кем, почему? Если Мошка предал, понятно, за что его убрали, но как понять поведение Краснухи, который дрожал от страха? Завтра же ему придется объяснить это, не понимал, что ли? Понимал и честно сказал, что боится. Сам себе приговор подписал. Да просто бред какой-то! Предал — так должен делать вид, что все нормально, а он — боится. И говорит об этом прямо!

О жене Гусляров не думал. Он давно к ней охладел, сразу после того, как узнал, что она беременна. Но женился, думая, что рождение ребенка что-то изменит в его жизни. Не изменило, дочка была все время с мамой и папу не очень-то любила. И папа относился к ней с прохладцей. Теперь ей три года, а смотрит на него волчонком — видимо, когда его нет, мама доходчиво объясняет дочери, кто такой папа. Ну и как после этого заниматься серьезным сексом с такой бабой? Да никак. А он и не занимался, так, сбрасывал напряжение, когда с другими не получалось.

Отчетливый скрежет в ставню окна отвлек его от тоскливых мыслей. Гусляров встал с кровати, подошел к окну, выглянул в него — во дворе никого не было. Вряд ли это показалось… Еще один скрежет — теперь кто-то царапал створки ставни другого окна, с торцевой части дома, за углом. Скрежет был настолько явственным, что сомневаться не приходилось — кто-то хочет, чтобы он вышел из дома.

Хочет — получит. Гусляров надел тренировочный костюм, достал из ящика стола пистолет — разрешение на него имелось, — вышел на веранду, внимательно осмотрел двор — никого. Осторожно приоткрыл дверь и, как учили в армии, выпрыгнул на бетонную дорожку, ведущую к калитке, присел за кустом сирени, держа перед собой пистолет и отслеживая все, что могло двигаться во дворе. Ничто не двигалось. Только вдруг распахнулась калитка, заскрипели несмазанные петли, и снова тишина.

— Ну, падла, ты плохо соображаешь, с кем имеешь дело, — негромко сказал Гусляров.

Резко выпрямился, в несколько прыжков достиг ворот, прижался плечом к влажным дубовым доскам, держа на прицеле черный зев распахнутой калитки. А за ней — ни звука, ни шороха. Но кто-то же открыл ее!

Гусляров приблизился к калитке, остановился, стащил с ноги кроссовку, бросил ее на улицу. Выстрела не последовало, а должен быть — если киллер ждал, когда он выйдет из калитки, среагировал бы на любое движение чисто машинально.

Ничего подобного! И намека на какое-то движение за воротами не было.

Холодный бетон во дворе обжигал босую ступню. Гусляров видел тротуар слева от калитки — там никого не было. Справа от калитки были массивные дубовые ворота, за которыми он и стоял. Там прячется? Может, в нескольких сантиметрах от него, отделенный только дубовыми досками? Ждет, что он выйдет на улицу?

Гусляров на цыпочках придвинулся еще ближе к калитке, выбросил на улицу руку с пистолетом, мгновенно выстрелил вдоль ворот. И снова ответом ему была тишина. Он вышел на улицу, огляделся и глухо заматерился. Из соседних домов доносились звуки музыки, люди еще расслаблялись, а на темной улице — ни единой живой души. Кроссовка белым пятном выделялась на темной гравийной дороге улицы. А нога уже окоченела от холода, температура была не больше пяти градусов, а скорее — два-три. Он вышел на дорогу, взял кроссовку, присел, стал натягивать ее на покрасневшую ступню и тут же услышал свистящий звук за спиной. Резко обернулся, увидел прямо перед собой огромного черного пса с красными, горящими в темноте глазами. Да нет, это был не пес, каждый пацан в Карьере знал, как выглядит оборотень, столько было слухов и сплетен… Не пес, это ясно. Но, выходит, он снова есть? Ну и как это понимать? Официальные источники талдычили — был маньяк, его уничтожили, да кто ж им верил? Каждая старушка в поселке знала — был оборотень, но его тоже уничтожили. Так вот же он!

И тут же Гусляров понял причину страха Краснухи — догадался, падла! Но даже не намекнул! И Потап знал, не случайно же сказал Варвару — есть третий игрок, и его следует уважать. А Потап не только не уважал местных и районных бизнесменов и «крутых», он их вообще за людей не считал. Да только Варвар, грамотей хренов, не понял.