Лонг был тогда весьма влиятельным человеком — лидером демократического большинства.

Вернувшись в Новый Орлеан, Гаррисон внимательно прочёл все 26 томов доклада комиссии Уоррена. Его поразили многие противоречия, явные ошибки, заметные умолчания.

И он стал работать.

И странное дело, из конторы окружного прокурора не была ещё сообщена ни одна малейшая подробность по существу дела, ещё не известен был прессе ни один документ или свидетель, которыми располагали следователи окружной прокуратуры, но газеты, журналы, телевизионные компании уже заявили, что все, о чем говорит и будет впредь говорить Джим Гаррисон, — ложь, самореклама.

Насчёт, саморекламы первой написала газета «Нью-Йорк таймс». Ровно через неделю после того, как стало известно о самостоятельном расследовании Гаррисона, газета сообщила, что Гаррисон, конечно, преследует карьерные интересы: «добивается кресла губернатора Луизианы, сенатора в Вашингтоне и даже, может быть, вице-президента США».

— Реклама? — переспрашивает Марк Лейн. — Такая «реклама» может только уничтожить его, разрушить всю его политическую карьеру. Он мне сказал как-то: «Марк, я не знал бы никаких забот, если бы объявил, что Освальд — участник коммунистического заговора. Мне много раз намекали, что я должен „обнаружить“ коммунистический заговор. Вот тогда я мог добиваться любого кресла, вплоть до вице-президентского. Но, к несчастью для моей политической карьеры, заговор был организован не коммунистами, а антикоммунистами». Так обстоит дело с «саморекламой».

Вслед за этим крупнейшие американские журналы, еженедельные и двухнедельные, с тиражом от трех до восьми миллионов экземпляров, крупнейшие телевизионные компании с аудиториями по 20–40 миллионов человек обрушили на читателей и зрителей статьи с продолжениями и многосерийные программы.

В них доказывалось, что расследование в Новом Орлеане — «фарс», «выдумка», «бессмысленная затея», «заговор», «ярмарка», «контрзаговор» и тому подобное.

Газеты, радио, телевидение начали коллективно разрушать новоорлеанское расследование еще до того, как Гаррисон смог представить публике свои доказательства.

Кампания была направлена против личности самого Джима Гаррисона.

Приёмы были довольно простыми. В газетах начали печатать снимки Гаррисона, сделанные в момент, когда он мигал, зевал, сморкался, кашлял или, чихал. Создавался, так сказать, зрительный образ. Потом появились словесные намеки на то, что окружной прокурор в Новом Орлеане «психически неуравновешен». И наконец, опубликовали сообщения, что Гаррисон был в своё время уволен из армии по причине психического заболевания.

И это несмотря на то, что во время войны Гаррисон служил пилотом в артиллерийских войсках и демобилизовали его с почётом, наградив «Воздушной медалью»; несмотря на то, что никаких документов о «психическом заболевании» не было и нет.

Ему предложили созвать пресс-конференцию и опровергнуть ложь, но он отказался. «Если бы я отвечал на все обвинения в мой адрес, — сказал он, — мне не осталось бы ни минуты для работы».

Марк Лейн рассказывал мне:

— Несмотря на свой большой жизненный опыт, этот человек наивен и доверчив. Он не поверил вначале, что газеты и журналы сознательно и планомерно создают образ «психически ненормального Гаррисона». Потом, когда убедился, очень тяжело переживал. Приказал не приносить в офис журналы и газеты со статьями о нем, чтобы не расстраиваться. Но разве изолируешь себя от всего этого?

Его дети учатся в школе. Слышат насмешки. Приходят домой, плачут, рассказывают.

Звонки по телефону, угрозы. Он меняет номера телефонов. Всё равно узнают и снова звонят.

Он сказал мне как-то, — продолжал свой рассказ Марк Лейн: «Я рад, что раньше не имел представления, куда все это зайдёт и где я окажусь. Если бы знал, может быть, и не решился. Но всё произошло постепенно, шаг за шагом. Теперь же я рад, что вошёл во всё это…»

Наш разговор с Марком Лейном происходит в луизианском кафе на берегу Миссисипи. Официанты в длинных, почти до пят, не очень чистых фартуках — как половые в старом русском трактире — подают дамам в вечерних платьях отличный кофе с горячими пончиками. (У высшего новоорлеанского света и заезжих туристов считаемся хорошим тоном заканчивать вечер в грязноватом луизианском кафе, где сахарницы нанизаны на собачью цепь, накрепко вделанную в стену.)

Рядом фырчит вентиляторами большой пивной завод. На крыше огромная вывеска: «Дом пива Джэкс». В ста метрах от кафе притаилась Миссисипи. Ее нё слышно совсем. Только тянет свежестью…

Джим Гаррисон принял корреспондента Сергея Лосева и меня у себя дома в Новом Орлеане. В дверь кабинета, где мы сидели, то и дело заглядывали его многочисленные ребятишки, а белобрысая трёхлетняя дочка тут же играла с огромными, 46-го размера, отцовскими башмаками. Отец сидел за мирным письменным столом, на полках стояли книги (им собрана отличная библиотека по психологии фашизма), в комнате было очень мирно и уютно, если не считать тревожной ручки пистолета, торчавшей из кобуры на поясе хозяина и напоминавшей, что все в этой жизни не так просто.

— Сейчас, оглядываясь на прошлое, я понимаю наконец, как наивен был тогда, — говорил нам Гаррисон. — Я не представлял себе тогда, какую власть имеет ЦРУ в этой стране.

У нас были финансовые затруднения. Не хватало людей для ведения следствия. Поэтому, когда приходили люди и предлагали помощь, мы наводили о них лишь самые поверхностные справки, и если люди на первый взгляд казались честными, мы использовали их услуги. Представьте себе, приходит человек, который называет себя журналистом и даже показывает опубликованные в разных журналах статьи, подписанные его именем, и говорит: «Можете ничего мне не рассказывать и ничего не показывать — я просто хочу вам помогать». Ну как не принять?

Таких было несколько. Мы не сразу начали замечать, что между ними есть связь, единство, организованность. Честно говоря, я понял это последним, потому что привык верить людям. Потом обнаружилось, что они снабжали нас показаниями, которые уводили расследование в сторону. Запутывали следствие. Давали нам ложные нити и ложных свидетелей, которые могли лишь скомпрометировать всё дело.

Кроме меня в офисе работают только три следователя. Мы не могли разрываться на части. Нам привносили письменное свидетельство человека, будто бы реального человека с реальным адресом, с телефоном в телефонной книге и даже с оплаченным телефонным счётом, на его имя. А потом оказывалось, что это были лживые адреса и фальшивые счета. Ведь ЦРУ ничего не стоило снабдить своего агента фальшивым телефонным счётом.

В офис проникали разные люди. Один из них, был агентом довольно высокого ранга. Возможно, он руководил всей операцией против следствия.

Мы разоблачили его через несколько часов, после того как он начал уничтожать наше досье и почти сделал это. Он удрал на машине ночью. Остальные скрылись вместе с ним, как тени. Значит, они были связаны с ним.

Конечно, лестно, что представители одной из самых могущественных сил в мире — ЦРУ — так испугались меня, но это малое утешение. За два года они смогли похитить у нас почти всё досье…

…И вот, несмотря на это, Джим Гаррисон не бросил начатого дела. Продолжал его супорством и всей возможной энергией. Откуда он черпал силы, поддержку?

Что говорить, большую роль сыграли личные качества окружного прокурора.

— При всей их осторожности и дальновидности, — говорил нам Джим Гаррисон, — люди из ЦРУ совершили одну ошибку: часть своего заговора против Кеннеди они планировали на территории Нового Орлеана, которая подлежит юрисдикции моей окружной прокуратуры. Единственно, что я могу посоветовать им в следующий раз, — планировать свои дела в других городах, а не в Новом Орлеане, — и добавил с улыбкой: — Если, конечно, я еще буду тогда у дел.

Но окружной прокурор все-таки действовал не совсем один.

У него была поддержка сенатора Лонга (никто, правда, не знает, в чем конкретно она выражалась).