На любом хайдарабадском базаре вы найдете целые ряды лавок, торгующих реликвиями и молитвенными принадлежностями. В них можно приобрести молитвенные шапочки и коврики для намаза, зеленые лоскуты с изречениями из Корана и цветные картинки с изображением Мекки и других святых мест, Коран и четки. В Хайдарабаде и в его окрестностях повсюду могилы и мавзолеи святых. Сколько святых, столько и праздников.

Однажды мой знакомый, работавший сборщиком налогов и Нагаркарнуле, предложил мне поехать с ним и его женой посмотреть Урс. Урс — праздник в честь местного святого. До Нагаркарнуля мы добрались к вечеру. Отсюда предстояло проехать еще миль двадцать до места, где должно было состояться торжество. Нам сказали, что лучше выехать попозже, так как Урс начнется ночью. Пока отдыхали мои гостеприимные хозяева, я решила пройтись и посмотреть Нагаркарнуль. Это был маленький и пыльный поселок. Я быстро прошла короткую улицу, на которой расположены контора сборщика, небольшой кинотеатр, школа и несколько лавок. За улицей начинались поля и заросли пальм. Я подошла к пальмовой роще и услышала гул голосов, среди деревьев мелькали огоньки. «Наверно, здесь деревня». Но хижины в «деревне» были очень странные — на колесах. В повозках спали дети. Около повозок лежали быки, мирно пережевывая жвачку. Тут же рядом у костров сидели мужчины и женщины. На кострах что-то варилось. Я решила, что это какое-нибудь бродячее племя. У неяркого костра на самой опушке рощицы сидели на корточках двое: мужчина и женщина. Ночь была прохладная, и они набросили на плечи грубые домотканые одеяла.

― Откуда вы? — спросила я.

Женщина испуганно подалась от костра, а мужчина, помедлив, ответил:

― Из деревни.

― А далеко ваша деревня?

― Миль сто, а может быть, и больше.

Я подсела к костру. Женщина, подвинувшись, робко предложила мне вареный рис, горкой лежавший на банановом листе.

― Куда же вы едете?

― В Рангапуру, на Урс, — ответил мужчина.

Огонь костра освещал темно-смуглые лица моих собеседников. Постепенно из темноты рощи выходили фигуры, завернутые в одеяла. Они с интересом разглядывали меня.

― Мы уже едем три дня, — вмешалась в разговор женщина. — И останавливаемся на ночлег где придется. Вот сегодня нас ночь застала около Нагаркарнуля. Отсюда до Рангапуры недалеко. Утром мы будем там.

― Правда, — сказал мужчина, — к самому началу праздника мы не поспеем, но ночью ехать опасно: Мы едем всей древней.

― Вы, что же, все мусульмане?

― Нет, нет, — ответило мне сразу несколько голосов. — Большинство индусы.

— Но ведь святой мусульманский.

— Это правда.

Рядом со мной на корточки опустился пожилой крестьянин. Седые, опущенные книзу усы резко выделялись на темно-коричневом, иссеченном мелкими морщинами лице. На голове крестьянина был белый тюрбан. От этого он был похож на негатив.

— У нас в Телингане всегда так, — сказал крестьянин. На мусульманские праздники ходят и индусы. А на индусские — мусульмане. А как же иначе? Мы ведь одна деревня. И работаем вместе и всегда помогаем друг другу.

Он помешал палкой в костре, и пламя ярко вспыхнуло.

В полночь наш джип выехал из Нагаркарнуля. На небе стояла неполная луна, и ее призрачный свет освещал быстро бегущую дорогу и заросли деревьев по обочинам. Дул порывистый прохладный ветер. Ухали и протяжно кричали ночные птицы. Машина взобралась на пригорок. И вдруг внизу в долине замелькали тысячи, десятки тысяч огней. Одни горели на месте, другие двигались группами в разных направлениях. Предчувствие чего-то необычного охватило меня. Джип стал спускаться в долину. Постепенно я стала различать, что неподвижные огни — это множество костров, а движущиеся ― факелы. Глухие звуки барабанов неслись со всех концов долины. Она была запружена людьми, повозками, быками. Пляшущие огни костров причудливо освещали расположившихся прямо на земле людей. Это были крестьяне окрестных деревень. Их собралось около тридцати тысяч. Многие спали, завернувшись в одеяла. Наша машина осторожно пробиралась между бесчисленных повозок, быков, костров. Вскакивали потревоженные спящие, отъезжали в сторону повозки.

Наконец мы добрались до мавзолея «святого». Надгробие могилы было покрыто куском зеленой ткани. Под надгробием покоился «святой», умерший 200 лет назад. Сегодня ночью — его день рождения. Вокруг надгробия сидели седобородые мусульмане в тюрбанах и в фесках. На их лицах искренняя печаль, глаза закрыты. Правоверные скорбели. Скорбящие сменяли друг друга. У входа в мавзолей образовалась толпа. На площадке рядом с мавзолеем примостился певец — кавали. Он пел под громкий аккомпанемент табла и в своей песне прославлял деяния святого. Перед кавали стоял микрофон, и репродукторы далеко по долине разносили песню. Глаза поющего были полузакрыты, лицо в экстазе обращено к небу. Пение привлекало своей необычностью. В нем не было музыкального единообразия. В песне слышалось что-то дикое и необузданное. Вибрирующий голос певца то замирал в какой-то печали, то каскадом радости и торжества обрушивался на слушателей, то взмывал к небу безысходной жалобой, то вновь замирал в умиротворенной грусти. Две тонкие девичьи руки били в табла, повторяя разорванный ритм песни. Девочке было лет четырнадцать. В такт уверенным ударам звенели запястья. Мне сказали, что кавали поет уже три часа и пропоет до утра.

Повозки, палатки, шатры образовали целые улицы на пустовавшем до этого месте. От мавзолея через всю долину тянулась широкая главная «магистраль». Вдоль нее торговцы поставили свои временные палатки и лотки. «Улица» и палатки были ярко освещены ацетиленовыми лампами. В палатках и просто на земле продавались священные реликвии: неясные куски ткани, четки, сандаловые палочки, сухая краска для знаков каст. На наскоро сбитых прилавках лежали фрукты, сладости. Переливались всеми цветами радуги ткани, блестела обувь, сверкали дешевые украшения: стеклянные бусы и браслеты, серьги, кольца для рук, ног и носа. Святой в эту ночь обеспечил порядочный доход деревенским торговцам. У их палаток все время толпился народ. Женщины покупали цветные браслеты, садились на землю и примеряли кольца для ног. Дети не отходили от лотков с ядовито раскрашенными и покрытыми пылью сладостями. Бойко торговали продавцы нехитрых, сделанных руками деревенских мастеров, игрушек. В боковых «уличках» горели костры, на них готовили пищу. На главной освещенной «улице» стояли шатры местных богатеев и чиновников.

Чем дальше от центра, тем меньше света и огней. «Окраины» тонули в полумраке. Но именно там сосредоточилась основная масса приехавших на праздник крестьян. Даже здесь социальные отношения оказались выше «равенства» перед Аллахом. На «окраинах» около тусклых костров расположились быки, повозки, взрослые и множество детей. Там уже не было «улиц» и торговцев. Звуки барабанов и песня кавали доносились туда приглушенно и неясно.

Вдруг до меня донесся нестройный гул толпы. Я пошла на шум. Прямо на меня двигалось шествие. Колеблющийся свет факелов освещал полуобнаженные бронзовые тела мужчин, яркие праздничные сари женщин. У многих уши были отягощены тяжелыми серьгами, в носах сверкали кольца, звенели браслеты на руках. Под несмолкающий бой барабанов люди протяжно пели: «Ла-илла-иль-Алла, Ла-илла-иль-Алла» («Нет бога, кроме Аллаха»), и так без конца. Впереди шествия в каком-то диком фанатичном танце кружились дервиши, одетые в живописные лохмотья. Пламя факелов стыло в их неподвижно расширенных глазах. Пляшущие ничего не видели и не замечали. Они натыкались друг на друга, задевали зрителей. Беспорядочные взмахи рук, неподвижные взгляды, полубезумные блуждающие улыбки. В какой-то миг мне показалось, что они все пьяны. Но это было не опьянение, это был экстаз. Вот, один из танцоров упал на землю и забился в судорожном припадке. Процессия, не останавливаясь, шла вперед. Время от времени к пляшущим присоединялись женщины племени банджара. Они не были мусульманками, им просто хотелось потанцевать на празднике. Вихрь пляски крутил их яркие короткие юбки, развевал наброшенные на плечи шарфы. Звенели бусы, задорно и осмысленно сверкали глаза танцовщиц. Здесь не было экстаза. Живое человеческое веселье играло в их движениях. «Земные» танцы смелых и красивых банджара оскорбляли религиозные чувства мусульман. Банджара палками периодически изгонялись из праздничной процессии. Но они мгновенно и незаметно опять просачивались в круг танцующих дервишей.