— Теперь следи внимательно, — сказала Деви. — Я сейчас буду вынимать глину изнутри. Это самое трудное. Стенки горшка должны быть все одинаковой толщины. Иначе горшок лопнет, когда я буду его обжигать.

И снова засновали удивительные руки горшечницы. И снова точно и безошибочно скребок формировал внутреннюю стенку горшка. Для меня это было непостижимо. Я впервые видела, чтобы руки работали так быстро и точно. Наконец, горшок был готов. Он стоял перед Деви сырой, еще хрупкий, поражающий своей совершенной формой. Деви осторожно взяла его обеими руками и вынесла из-под навеса на солнце. Там уже сушилось около десятка горшков разных размеров.

— Теперь пусть сушится, — сказала она. — Когда высохнет, я его обожгу.

— А на чем? — поинтересовалась я.

― На огне, — ответила Деви. — На очаге, на костре, на чем хочешь. Но надо, чтобы был огонь. Запомнила? А теперь я покажу тебе мой готовый горшок.

Она исчезла в соседней хижине и вскоре появилась, неся бережно в темных ладонях небольшой горшочек, отливающий чистым красновато-розовым цветом обожженной глины.

— Посмотри, — улыбнулась она, — какой он легкий и звонкий. — Она ударила согнутым пальцем по горшку, и он издал чистый мелодичный звук. — Только женщины урали могут делать такие горшки. — На, возьми этот горшок себе. Покажи его своим женщинам. Может быть, кто-нибудь и захочет у меня поучиться.

Теперь этот горшок стоит у меня, в моей московской квартире, но пока никто из знакомых мне женщин не изьявил желания научиться делать такие…

Деви научила делать горшки ее бабушка. Бабушка была знаменитой горшечницей. Урали до сих пор помнят ее. Когда Деви была совсем маленькой, бабушка сажала ее рядом, и девочка завороженно следила за ловкими бабушкиными руками. Бабушка показывала Деви как разминать глину, как работать скребком. Свой первый горшок Деви сделала, когда ей было семь лет. Горшок был неровный, скошенный на одну сторону. Они с бабушкой стали его обжигать, и горшок лопнул. Деви плакала от обиды. Ей было жалко себя и горшок. Бабушка успокаивала Деви, говорила, что, когда та станет большой, она научится делать красивые горшки, и они не будут лопаться от огня. И Деви снова сидела с бабушкой, помогала ей и училась. Училась долго и настойчиво. Она полюбила глину, которая казалась ей чем-то живым, подолгу любовалась обожженными горшками и вслушивалась в их мелодичное звучание. По этому звуку бабушка научила ее определять качество глины и добротность обжига.

А потом Деви сделала первый настоящий горшок. Ей было тогда двенадцать лет. Бабушка бережно унесла его в хижину и поставила на самом видном месте. Мать Деви тоже была горшечницей, но она не умела так хорошо учить, как бабушка. Потом бабушка умерла. Деви к этому времени уже стала известной мастерицей. Она сама сделала для бабушки погребальную посуду — «ветту катти». Маленькие горшочки и плошки, в которые налили воду и положили рис, чтобы дух бабушки был сыт. «Ветту катти» поставили на бабушкину могилу, и очень многие урали приходили посмотреть на эту посуду: до того она была красиво и искусно сделана. Потом многие из племени стали заказывать «ветту катти» только Деви. Но она больше уже никогда не смогла сделать таких красивых горшочков и плошек, как те, что стояли на могиле бабушки. Деви рассказывала, что Падикен, который был уже и тогда жрецом, сделал все, чтобы дух бабушки не покинул сразу место погребения. Падикен и выбирал это место. Оно ему привиделось во сне. Место на склоне горы, поросшем высокими деревьями. Падикен первый бросил горсть земли в могилу и защитил этим самым бабушку от злых духов. Хотя Падикен ничего и не понимает в горшках, но, по мнению Деви, он знает много других полезных вещей. Это он, Падикен, разбросал вокруг могилы бабушки колючки, чтобы дух ее не последовал за родственниками.

Теперь у Деви есть две дочери, и она их обучает горшечному мастерству. Как и ее бабушка, Деви любит и умеет учить. Вот так и идет это искусство от бабушки к внучке, от матери к дочери.

За горшок Деви дают обычно два литра риса или приносят что-нибудь нужное в хозяйстве. Иногда местные крестьяне покупают у Деви ее изделия. За маленький горшок — семьдесят пять пайс, за большой — две рупии. Ее горшки ценят очень многие.

― А ты видела когда-нибудь гончарный круг? — спросила я Деви.

— Видела в одной деревне, — махнула она пренебрежительно рукой. — Но разве может сравниться горшок, сделанный на круге, с моим? В моем остается тепло моих рук. И от этого рис, сваренный в таком горшке, будет вкуснее, а молоко, вскипевшее в нем, слаще. А ты говоришь круг. Нет, пусть мужчины им забавляются. А у нас, женщин, работа посерьезнее.

Мы ели рис, сваренный в горшке Деви. И я могу подтвердить, что он был очень вкусным.

Солнце стояло уже низко, когда я стала прощаться с Деви. Она коснулась осторожно тонкой рукой моего плеча и, доверчиво заглянув мне в глаза, сказала:

— Ты приходи опять. Я тебя буду учить. Научишься делать красивые горшки, и все твое племя будет на них смотреть и радоваться.

— Хорошо, — обещала я. — Если у меня будет время.

Но я знала, что этого времени у меня не будет.

Милях в двух от деревни Падвеличам мы встретили несколько урали. Они несли высокую корзину для зерна. Впереди шел человек, ее сделавший. Они направлялись к Деви, чтобы выменять корзину на два горшка.

По дороге Падикен долго молчал, а потом неожиданно спросил:

— Ты слышала, что обо мне сказала Деви?

— Она о тебе много говорила, — осторожно ответила я, стараясь понять, куда клонит Падикен.

— Она сказала, что я знаю много полезного.

— Ну конечно, — согласилась я.

Падикен, видимо, все еще переживал свой утренний разговор с женой.

— Так я тебе еще раз докажу, как я много знаю, — не успокаивался почему-то жрец.

— А как докажешь? — заинтересовалась я.

— Я тебе покажу погребения урали и кое-что расскажу. И пусть эта женщина, моя жена, не говорит, что от меня нет пользы.

Я согласилась посмотреть погребения, а Падикен все еще ворчал себе под нос что-то насчет «этой женщины»! В деревню он вернулся совершенно разобиженным на жену, которая успела уже забыть этот оскорбивший Падикена разговор.

…Мы идем по большой горе. Впереди Падикен, а за ним я. На горе ни единого деревца, поэтому она открыта всем ветрам и солнцу. На небе ни облачка, и в его близкой синеве стоит ослепительный раскаленный шар. Раскален шар, раскалено все вокруг. Сквозь горячую красноватую почву горы местами пробивается жесткая иссушенная солнцем трава. Порывы жаркого ветра налетают на гору. На какое-то время затихают, а потом вновь обретают силу. Хочется пить, но на этом безлесном гребне горы не видно ни ручейка, ни родника. Все иссушено безжалостным солнцем. Еле заметная в сухой траве тропинка то поднимается, то спускается. Как качели, вверх — вниз, вверх — вниз. И кажется, что мы качаемся вместе. Впереди, не убывая, тянется красноватый гребень и только время от времени меняет свои неверные, дрожащие в раскаленной мгле очертания.

Где-то внизу маняще зеленеют склоны, но наш путь лежит почему-то здесь. Когда кончится этот гребень, я не знаю и не уверена, знает ли об этом Падикен. Сегодня он необычно молчалив, мне тоже не хочется разговаривать. Так мы идем уже второй час. Впереди Падикен, за ним я. Время от времени Падикен вздыхает, я тоже. Но от этого заповедное место не становится ближе. Оно где-то там, внизу, за этой горой. А гора все не кончается. Я теряю счет времени, и мне кажется, что я вот так всю жизнь шла через эту раскаленную мглу и буду идти теперь до конца жизни. Но мне уже все безразлично. И от этого безразличия я не замечаю, как тропинка начинает опускаться и, наконец упирается в зеленую стену зарослей.

Я поднимаю голову — и не верю своим глазам. Зеленые деревья, тень, прохлада. Где-то рядом журчит прозрачный ручеек. Падикен в задумчивости стоит перед этой зеленой стеной. В ней нет ни прохода, ни просвета. Сплошное переплетение ветвей, разросшихся кустов и лиан. Падикен берется за свой секач-вакатти, и мы начинаем медленно продвигаться сквозь эту колючую, цепляющуюся за нас стену. И только по уклону земли я понимаю, что мы движемся круто вниз. Не видно ни неба, ни солнца. Вокруг только зеленые, призрачные сумерки, земля неожиданно исчезает из-под ног, и я вижу почти отвесный обрыв, упирающийся основанием в небольшую котловину. Цепляясь за кусты, мы скользим по этому обрыву и оказываемся на дне котловины. Деревья здесь растут редко, кустов почти нет. Я снова вижу небо и раскаленное солнце в нем.