"Но грамоты последние говорят…"

— Грамоты бумага, князь, неужели ты этого еще не знаешь? И на старые грамоты есть еще старше грамотки. Если на что пойдет, мы докажем, что и по грамотам Василий владеть не должен: ведь он — незаконный сын Василия Димитриевича! — Шемяка невольно остановился, лицо его побледнело.

"Как? — воскликнул Косой. — Ты говоришь…"

— То ли ты еще услышишь… — Тут, приклонившись к Косому, боярин долго шептал ему что-то на ухо. Наконец он встал, взял шапку и сказал громко: "Ну, на сей раз довольно. Добрая вам дорога, счастливый путь, князья! Пируйте весело в Москве, а я — поплетусь, куда глаза глядят… Авось еще увидимся в красный денек!"

— Но ты обещал мне дать знак, боярин? — сказал Косой.

"Забыл было…" — тут он снял с руки своей золотой перстень и отдал Косому.

Холодно поклонился ему Шемяка, ласково проводил его до порога Косой.

Когда старик затворил за собою дверь, Косой похож был на человека, оглушенного сильным ударом. В рассеянии сказал он брату: "Пора и нам в путь", — и начал искать свою шапку, которую, в жару разговора, столкнул со стола.

Тогда Шемяка прервал столь долго хранимое молчание. Лицо его было важно и печально. "Мне хотелось бы, брат, — сказал он, — чтобы прежде шапки своей поискал ты своей совести: ты чуть ли не потерял ее! Брат и друг! Послушай меня…"

— Что? — угрюмо спросил Косой. — Что? Опять шутки? Признаюсь, князь Димитрий, я не мог без гнева слышать, как ты шутил, совсем не вовремя и некстати.

"Я не шучу теперь. Не прячь себя под личину: тебе стыдно посмотреть на меня прямо, твоя душа нечиста, брат, б твою душу запали дьявольские семена и — сохрани, Боже! — какой страшный плод дадут они, если ты не успеешь избавить себя от козней дьявола!"

— Ты дурачишь себя и меня, — сказал Косой. — Что за великая беда, если я поймал старого воробья на мякине и выведал от него кое-что. Все годится при случае.

"Нет! тебе не обмануть меня: я знаю тебя, брат, — вскричал Шемяка, — и готов проклинать час, в который столкнулись мы с этим старым бесом в человеческом образе — прости меня, Господи! В столь короткое время он вложил в душу твою столько адского зелья, что его достанет на всю жизнь твою! В такой малый час злокозненный язык его изрыгнул хулы на предков наших, оклеветал честное супружество дяди Василия Димитриевича, открыл бездну кромешную зла и погибели. Неужели ты хочешь внять его советам?"

— Полно, полно! Говорю тебе, что я обманул его притворным вниманием.

"Ты обманул его? Но разве обман не есть уже грех?"

— Отмолюсь! — смеясь отвечал Косой, отряхнув шапку свою. — Пойдем, пора!

"Брат! умоляю тебя, ради второго, страшного Христова пришествия, забудь, что ты слышал здесь! Да не взойдет солнце над нами, пока злая дума не истребится в душе твоей!"

— Говорю тебе, что все пустяки — поедем!

"Хорошо, брось же этот перстень, который отдал тебе боярин!"

— Вот еще с чем подъехал! Ведь он золотой, лучше сделать из него привеску к образу.

"Брось его! — вскричал Шемяка, ухватив за руку Косого, — брось: ты обручился этим перстнем с духом тьмы!"

Тут с гневом оттолкнул его Косой и, с горящими от злобы глазами, вскричал: "Ты с ума сошел, раб князя Московского! Если в тебе нет нисколько великодушия, если ты не чувствуешь, как унижены и презрены мы, то не смей указывать тому, кто больше тебя знает! Указывай своим псарям и сокольникам!"

— Хорошо, старший брат! — отвечал Шемяка равнодушно, — но знай, что я не завидую тебе, и если слабый старик, родитель наш, на твоей стороне — Бог с вами! я не вступлюсь. Вези на свадьбу родного замыслы раздора и братоненавидения! Я еду в Москву добрым гостем и, Богом божусь, что не приму участия в твоих кознях… О лесть человеческая, о смрадное дыхание уст клеветника и наушника! Тобою гибнут князья, тобою в один час погибают годы добра…

В это время раздался глухой стук за печкою, как будто что-нибудь упало. "Что это? — вскричал Косой, — здесь кто-то есть?" Он бросился с бешенством туда, откуда был слышен стук: там лежал несчастный хозяин. "Он все слышал!" — дрожа от ярости, сказал князь. Рука его схватила кинжал, бывший у него за поясом.

"Что ты! — поспешно промолвил Шемяка, удерживая руку брата, — он спит и спит крепко!

В самом деле, хозяин притворился глубоко спящим, да и точно он не бодрствовал, ибо лежал ни жив ни мертв.

"Его надобно допросить, — вскричал Косой, — надобно принять его в плети!" — Грубо толкнул он ногою хозяина, но тот не пошевелился.

— Полно, полно, брат! Так ли платят за постояльство? Неужели и в уголку мерзлой хижины не хочешь ты дать бедняку местечка? Видишь ли: побоялся ли бы, скажи мне, ты этого человека, если бы не боялся черноты слов, какие были здесь говорены? Да, посмотри: вот и еще свидетели — телята, куры, поросята, кот… — продолжал Шемяка, смеясь, — а на печи, вероятно, полдюжины ребятишек, вместе с онучками сушатся…

"Ну, бес их побери! — промолвил Косой, улыбнувшись, — Пора, пора!.."

Князья поспешно пошли из избы.

"Хозяин, хозяин! — говорил дедушка Матвей, держа в одной руке горящую лучину, а другою толкая хозяина. — Что ты, Господь с тобою! Очнись, одумайся!"

Слыша ласковый голос дедушки Матвея, тихо приподнялся хозяин. В избе были товарищи дедушки Матвея, они грелись, ходя по избе и хлопая руками; дедушка Матвей совсем собрался ехать и пришел рассчитываться; хозяйка беспечно шевелилась вокруг печи, готовясь топить.

С испуганным видом и все еще не умея собрать мыслей, смотрел хозяин на старика. "А, а! Э, э! — бормотал он сквозь зубы. — Ничего не слыхал, батюшка, отец милосердный! вот тебе Бог порука, ничего!" После долгого, неясного бормотанья добился наконец этих слов дедушка Матвей, и те были произнесены дрожащим, едва внятным голосом.

— Да, опомнись, родимый! Что с тобою сделалось? Сотвори молитву, да перекрестись! — говорил дедушка Матвей. — Аль тебя соседко мучил?

Тут твердо сел на своей скамейке хозяин, словно гора свалилась с его плеч; он опомнился, глядел на дедушку Матвея, на товарищей его, на хозяйку, нимало не заботившуюся о беспокойстве своего мужа, как будто это до нее не касалось. Видно было, что хозяин вглядывался во всех и хотел удостовериться: точно ли он еще существует?

— Что с ним, родимая? — спросил дедушка Матвей у хозяйки. — Аль на него находит?

Хозяйка взглянула на мужа и, кидая в печь полено дров, хладнокровно отвечала: "А кто ж его знает? Николи не бывало!"

Тут хозяин поднялся на ноги и спросил у дедушки Матвея: "Где ж они? ужели уехали?"

— Кто?

"Князья", — прошептал хозяин.

— Давно, родимый, давно; да, вот я все тебя добудиться не смогал. Видно ты что-нибудь не по себе? Видно страшный сон испугал тебя?

"Ох, старинушка! — отвечал хозяин, — прогневался на меня Господь! Да и откуда эта беда на мою голову упала!"

— Да, что такое?

"Схожу помолиться к угоднику Божию, новому чудотворцу, Сергию игумену, а то и не уснешь ночью… Ну! уж бояре, ну уж князья! Да как это с ними люди-то живут, да как головы-то целы у них остаются!"

— Товарищ! — сказал ему тихо дедушка Матвей, — тут есть лишние бревна. — Если ты что-нибудь слышал, то, послушайся меня, старика — молчи, как могила православного!

"Ох, старинушка! Да если язык у меня пошевелится, так не роди меня мать на свете!"

— И дело; ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами. "А видно, что хорошее слышал он! — примолвил дедушка Матвей про себя. — Ох! большие люди, ох! горе нам! Легче вельбуд сквозь иглиные уши пройдет, нежели богатый в царствие небесное внидет…"