Каждый уходил, обменявшись приветствием. Князья Верейский, Можайский и Туголукий сидели молча. Когда князья остались одни и Косой обратился с приветствием к ним, Туголукий схлопнул руками и преважно воскликнул: "Эдакая почесть, Господи ты, Боже мой! Истинно отказался бы от хлеба-соли на три дня, только бы пожить в таком почете! Да и какой же ты мастер, князь Василий Юрьевич, представлять знатного князя! Недаром говорят, что тебе бы надобно быть Великим князем, а не молоденькому нашему Василию Васильевичу. Ты молодец собой, да ты же и старший в княжеском роде, после отца твоего, князя Юрия, да после дяди Константина, да после Василия Васильевича!"

Слова эти были выговорены так скоро, что Косой не успел предупредить их, сказаны так неожиданно, что он не успел обдумать — шуткою или сердцем отвечать на них; наконец, попали в цель столь удачно, что он совсем смешался и с изумлением смотрел на глупого князя и его товарищей.

Иоанн Можайский перебил безрассудные речи Туголукого. "Полно, князь Иван Борисович, — сказал он. — Если госпожа твоя, Великая княгиня Софья Витовтовна, услышит, что ты говоришь — она тебя башмаками по щекам отхлопает, чтобы ты лишнего не врал".

"Да, — вскричал Туголукий, — дождется твоя княгиня и хуже моих речей! Смотри, чтобы ее самое не схлопнули с места. Нет уж, князья, нечего говорить, а она совсем зазналась! Ладу никакого не приладишь. Когда это слыхано, чтобы в княжеском совете никто из-за бабы словечка молвить не смел?..".

— Князь Иван Борисович точно имеет право жаловаться на княгиню, мою любезную тетушку, — сказал Косой важно. — В самом деле: заставлять ездить верхом, без ужина и целую ночь, человека — нет, еще не человека, а князя весом в 15 пуд — это бессовестно! Но несправедливость не оправдывает однако ж тебя в вольных речах, князь, и воля твоя, а я должен передать княгине Софье все, что ты говорил; прошу меня не путать!

Лицо Туголукого, всегда красное, побагровело: это значило, что он покраснел. "Ах, Господи, да что я сказал такое? — вскричал он. — Я повторил, что многие говорят, а слышанного зачем не говорить? Разве Господь дал нам только уши, а языка не дал? Разве мы этот дар Божий будем пренебрегать? Ведь это грех: пренебрегать даром Божиим? — Однако ж, прощайте, князья! — примолвил он, принимаясь за шапку, с робким видом, — мне пора. Ведь меня, чай, уж ждут у господина моего, Великого князя Василия, и у матушки его, Великой княгини Софьи Витовтовны — прощайте, счастливо вам оставаться". — Он ступил несколько шагов, Косой и князья, смеясь, кланялись ему и провожали. Вдруг Туголукий оборотился и тихо молвил Косому: "Ведь ты никому не скажешь, князь, что я здесь говорил? Так, ей-Богу, сорвалась с языка дурь…"

— Никому, никому, — отвечал Косой, презрительно улыбаясь, — ведь я знаю и все это ведают, что ты верный раб Великого князя и близкая родня ему по жене твоего брата, дядюшка-простодум…

"То-то же!" — сказал Туголукий, смеясь рабским смехом и как будто гордясь своим уничижением. Он ушел немедленно.

— Каков? — сказал Косой князьям;- а ведь я не ручаюсь, что он не бездельничает и что он не был прислан нарочно?

— Князь Роман! — вскричал потом Косой, хлопая огромными своими руками. Явился молодой человек из свиты Косого. — Ты будешь здесь; примешь, кто приедет, и скажешь, что я пошел в мыльню. Пойдемте, князья.

Косой увел князя Верейского и князя Можайского, через переходы, в дальнюю комнату.

— Здесь мы свободны, князья, — сказал он. — Обнимите меня прежде, а потом поговорим душевно.

"Мы думали, — сказал ему Иоанн, — что найдем у тебя брата, князя Димитрия Юрьевича, Где же он? Ведь он приехал?"

— Да, мы вместе ехали, в одних санях, но душами были розно. — Он остановился в кремлевском дворе своем.

"Что же родитель твой? Где он?"

— Был в Галиче, а теперь должен быть ближе. Но — он устарел, князья, устарел! На брата Димитрия я не полагаюсь нисколько. Он не так глуп, как Туголукий, но думает совершенно по-туголуковски. Меньшой брат, со своею красивою рожицею, также никуда не годится: он способен только увеселять старика моего игрою на гуслях. Презабавное дело! Сидят двое, один играет и поет, другой молчит, слушает, гладит сынка по русой его головке и плачет от радости!..

"Законный наследник, старший в роде!" — вскричал Михаил.

— Когда у него под носом рвут город за городом! — примолвил Иоанн.

"Устарел, друзья! говорю вам, устарел! Авось его золотой язык боярина Иоанна Димитриевича порасшевелит. Что за голова, князья! Что за ум! Не видавшись с ним, напрасно возбуждая отца и ссорясь с братьями, я ничего не хотел начинать и не начал бы, пока сам не поговорил с вами, князья, не посмотрел сам, что делается в Москве".

— Здесь все идет — Бог знает как! — сказал Михаил Верейский. — Вот сам увидишь. Володимировичи теперь ног под собою не слышат, особливо князь Боровский, с тех пор, как сестра его сделалась невестою Василия. Управление пошло совсем через руки баб. Туголукий не обманул тебя, сказав, что в советах голоса всех покрывает голос старой княгини, тетки. Вот старуха, князь Василий Юрьевич! Настоящая Витовтовна! И покойный дядя едва ладил с нею, а теперь никто сладить не может. Одной только еще слушается старицы, княгини Евпраксии, которая, как застучит своим монашеским костылем, так все умолкает. Молодежь ездит на охоту с князем, пирует, гуляет, и — мы с ними же!

Косой ходил, не говоря ни слова.

— Слышал ли ты, — продолжал Михаил, — что сделалось с дядею Константином Димитриевичем?

"Нездоров?"

— Нет! в монахи идет.

"Как! в монахи?"

— Да, после свадьбы, мы едва ли не будем праздновать его княжеское постриженье. "Лучше быть первым в монастыре, чем последним в Москве", — недавно говорил он мне. Теперь почти всегда живет он на Симонове, украшает эту бедную обитель и, показывая ее гостям и посетителям, приговаривает: "Есть чернцы и на Симонове". "Я тебя понимаю, дядя, — проворчал Косой. — Я сам пойду в монахи, если… Но, тем лучше: он с плеч долой, отец стар, одна ступенька и… — Он обратился к князья ям. — Сказал ли вам князь Роман, что я встретился с боярином Иоанном, и все, что я говорил с ним? Это моя правая рука".

— Все знаем. Теперь, не достает только нашего Гудочника.

"Он уже здесь, — отвечал Косой. — Перстень боярина вызвал его, как беса из тьмы кромешной. И настоящий бес! — Где таких людей умеет сыскать боярин Иоанн?" — Тут Косой отворил боковую дверь и оттуда вышел ночной собеседник дедушки Матвея, старик, бывавший везде и знающий так много.

"Добро пожаловать, Иван Гудочник!" — сказал Иоанн, пожимая руку старика.

— Здорово, Ванюша! — прибавил Михаил. — Что ты принес к нам?

"Все, что нужно, князь Михаил Андреевич! Челом бью тебе и тебе, князь Иоанн Андреевич, от князя Тверского и из Новгорода от князей Василия Георгиевича и Феодора Георгиевича".

— Давно ли ты виделся с боярином. Иоанном Димитриевичем? — спросил Можайский.

"В последний раз я видел его в Твери, откуда хотел он ехать в Зубцов. Но я слышал, что он был после того скрытно в Москве и теперь должен быть у князя Юрия Димитриевича. Время не терпит".

— Ну, что ты думаешь? — сказал Иоанн. — Когда начинать? Как начинать?

"Это зависит еще от многого, что должно предварительно решить. Новгород, Тверь готовы. Суздаль — вы знаете, вспыхнет, как зелье пороховое, когда вы только скажете. Москва начинена всякими горючими снарядами и стоит только поднести огонь. Ярославль, Рязань — об них нечего и говорить: при удаче они ваши, при неудаче — они против вас, а пока дело уладится — они станут молчать".

— Мои и братнины дружины в три дня сядут на коней, — вскричал Иоанн.

"Пока боярин Иоанн Димитриевич не известит меня о решении князя Юрия Димитриевича, — сказал Гудочник, — я не начну ничего".