"Наше место свято!" — воскликнул Юрья, плюнув и крестясь.

— Ну, я, пожалуй, скажу это про себя, ибо уверен, что без воли Божией волос с головы моей не погибнет. Но благоразумие велит отвращать только явные беды и опасности. Где же ты видишь эти явные беды?

"Где! Еще мало…"

— Москва спокойна, крепкая стража бережет Кремль, огневщики ездят по всей нашей трети, у Володимировичей тоже…

"Москва спокойна! А что было давеча? У меня поджилки затряслись, как сволочь московская заорала и бросилась на княжеское угощение".

— И что же? Схватила, съела, выпила и пошла по домам!

"А так ли должно? Ей надобно было дождаться череду, и когда бы велели ей, тогда бы и могла повеселиться!"

— Грех нашим душам будет, если толпа безоружной сволочи устрашит нас, когда у нас тысяча воинов стоит под оружием.

"Да, будто тем и кончилось? Вот, объездчики извещают, что во всей Москве шумят и гамят, и не спят…"

— Изволь, я сейчас поеду сам в объездную и ручаюсь тебе за Москву! Завтра Масленица — как же не шуметь народу? И зачем же его поили?

"Ну, а вести Петра Федоровича? Слышал? Точно боярин Иоанн теперь у Юрия Димитриевича в Дмитрове, откуда наших дьяконов взашей прогнали?"

— Вести эти еще недостоверны. И что за беда? Мы сами виноваты: зачем мы совались в Дмитров? Надобно теперь поговорить со стариком, да и уладить все посмирнее. Чего боитесь вы боярина Ивашки? А дети Юрья Димитриевича и не думают о вражде!

"Все это подлог, боярин! — сказал воевода Ростовский. — Скрывается страшный заговор… Князь Юрий готовит людей, боярин Иоанн сгинул где-то… Где ж ему быть, если не у князя Юрия? Не верьте никому! Город весь наполнен злодеями Великого князя. Хоть пытать меня велите — одно буду говорить: умру, умру за Великого князя!"

— Если никому не верить, так начнем с тебя, боярин, и не поверим тебе. Заговор у тебя в голове: надобно же ее чем-нибудь набить, если Бог уродил ее без мозгу?

"Бояре, что же это? Меня же за усердие ругают и поносят!"

— Я не поношу тебя, но говорю, что ты первый сплетничаешь и наушничаешь и последний к бою.

"Как! что это?" — зашумели другие.

— От твоих и подобных твоим наговоров смуты и вражды в князьях! Где заговор? Где он скрывается? Пойдем, покажи!

Шум поднялся между боярами. В это время вбежала в палату Софья Витовтовна. Щеки ее покраснели, глаза пылали.

Сказав, что София была дочь неукротимого Витовта, что с дикостью литвянки она соединяла горячую кровь русской женщины, мы изобразим Софию вполне. Часто сам строгий супруг ее уходил от нее, когда она развязывала свой язык. Теперь, шестидесяти лет, она еще была здорова, крепка. Большие черные глаза ее еще не потеряли своего блеска, и щеголеватая одежда, в которой было какое-то смешение русского и литовского одеяния, показывала, что Софья не думала еще отрекаться от мира. К этому присовокупляла она горячую материнскую любовь к Василию Васильевичу, единственному, оставшемуся у нее сыну. В порывах нежности к сыну своему это была львица, у которой отнимают дитя.

— Что вы, собрались здесь, бояре? — спросила она, удерживая гнев свой. — Что значит это собрание?

"Государыня, Великая княгиня! — отвечал Юрья Патрикеевич, вставая со смущением со своего места, — мы, рабы твои и Великого князя, собрались ради твоей и его государской пользы, думать о делах его, государевых".

— А кто велел вам собираться, не сказав мне? Ради каких польз осмелились вы здесь своевольничать и шуметь, в моем княжеском дворе? — София обводила кругом глазами, как будто требуя ответа; бояре молчали.

"Великая государыня, княгиня…" — сказал Юрья Патрикеевич, в замешательстве.

— Я без тебя знаю, что я твоя государыня! — вскричала София гневно, — крамольник, старый ленивец! Как смел ты скрывать от меня замыслы врагов? Если бы не боярин Старков уведомил меня, половина Москвы горела бы, а в другой вы все еще спали бы…

Старков, успевший уже подслужиться извещением княгине о совете боярском, униженно поклонился,

Смело стал тогда говорить Ряполовский. "Не отвергаю усердия боярина Старкова, но он напрасно тревожил тебя, государыня, и возмущал радость нынешнего праздника. Слухи, ничем не подтверждаемые, пустая молва, когда все предосторожности приняты, не должны пугать тебя, и твои бояре бодрствуют, Великая княгиня!"

— Ты и при мне осмеливаешься, боярин Ряполовский, говорить твои безумные речи? Старков мне все сказал. Ты стакался со злодеем нашим, князем Юрьем, ты хочешь предать меня и моего сына!

"Государыня! — отвечал почтительно Ряполовский, — умей различить верного слугу от наушника и льстеца!"

— Наушника? Разве у меня есть наушники? — Она быстро оборотилась к ростовскому воеводе.

— Говори, Петр Феодорович, что ты сказал боярам?

"Я говорил им то, что мне донесли верные люди. Князь Юрий в Дмитрове, боярин Иоанн у него, они выгнали наших московских наместников и сбирают войско".

— А в Москве, государыня, — сказал Старков, — носятся страшные слухи. Верные доносчики видели, как у князя Василия Косого собирались воины и князья.

"Туголукий мне сказывал, — поспешно прибавил Ощера, — что Косой при нем сегодня, поутру, говорил о тебе вольные речи".

— Толпа мятежников ходила сегодня по улицам, — сказал Старков, — и пела песню: Государыня Масленица, и уж конечно не Масленицу разумели своевольные, а что-нибудь совсем другое…

"Вы все это слышали?" — спросила София у бояр. Они молчали. "Слышали, — повторила София, — и дремали?"

— Государыня! — сказал Ряполовский, — умоляю тебя успокоиться. Все это пустые слухи. Москву крепко охраняют верные воины, вести о пребывании боярина Иоанна в Дмитрове неверны…

"Я давно видела твою верность, изменник! — вскричала София. — Ты узнаешь, чем платят вам за подобные дела".

— Воля твоя над моею головою, — отвечал Симеон, — но польза твоя дороже мне моей жизни.

"Молчи!" — вскричала София. В это время вошли еще несколько бояр, князь Константин Димитриевич, князья Иоанн Можайский, Михаил Верейский и Василий Боровский.

— Что, что сделалось? — спрашивали они. — Нас вызвали тихо, скрытно. Что такое?

"Государь братец, князь Константин Димитриевич! на тебя надежда и на вас, мои други, добрые князья! Гибнет сын мой, гибну я, гибнет Москва!"

— Государыня тетушка, Великая княгиня! — воскликнули Иоанн и Михаил, — готовы кровь за тебя пролить и за нашего Государя, Великого князя!

"Все, все ляжем головами!" — воскликнули князья и бояре.

— Я безопасна, видя вашу любовь, — сказала княгиня, — и не буду беспокоить мое милое дитя, Василия Васильевича.

"Но, Государыня сестрица, — сказал князь Константин, говоривший между тем с боярами, — я еще не вижу большой беды. Если брат Юрий опять что-нибудь затевает, так разве в первый раз ему бегать от московской рати? Пошлем на клятвопреступника завтра же всю силу московскую".

— Кто начальствует Москвою сей день? — спросил Иоанн Можайский.

"Басенок, — отвечал Юрья Патрикеевич, — а в Кремле князь Василий Баба с литовскими копейщиками".

— Басенок! Как можно было поручить такому молодому малому Москву! — вскричал Иоанн Можайский.

"Юрья Патрикеевич только сидит, да зевает в боярской Думе", — сказала София.

— Честь Басенка не помрачена доныне ни одним словом клеветы, — возразил Ряполовский, — даже от врага его произнесенным, а храбрость и верность бородою не меряются.

"Удалите крамольника! — вскричала Софья. — Бояре! возьмите Ряполовского. Посадить его в Чудов и поставить стражу!"

— Воля твоя, Великая княгиня! Но умирая в муках на площади, я буду тебе вернее ростовского твоего наместника, смутника и клеветника!

"Прочь его!" — загремела София. Ряполовского вывели.