— Говори, говори, отче, да не намекай, — ответил рассерженный Ладас. — На меня намеки не действуют, знай это!

— Значит, собрались мы сегодня для того, чтобы о божьей помощью выбрать односельчан, которым доверим это святое таинство. Говорите откровенно, пусть каждый выскажет свое мнение. Архонт, ты первый староста, ты и первый говори, а мы послушаем.

— Иуда у нас есть! — вскочил капитан. — Лучше Панайотароса Гипсоеда, мы никого не найдем! Человек он дикий, рябой, сильный, настоящий орангутанг; одного такого я видел в Одессе. И самое главное, у него борода и волосы как раз такие, какие нужны: рыжие, как у черта!

— Не твоя очередь, капитан, — сказал поп строго. — Не торопись, уважь других. Ну, так как же, мой архонт?

— Что же тебе сказать, отче, — ответил первый староста. — Я хочу только одного: пусть мой сын, Михелис, изображает Христа.

— Не пойдет, — грубо прервал его поп, — твой сын богат и очень уж толст, слишком хорошо ему живется, я Христос был беден и тощ. Не подходит он, уж ты меня извини! Да и вообще, годится ли Михелис для такого трудного дела? Его кнутом исхлещут, наденут ему на голову терновый венец, поднимут на крест — Михелис этого не выдержит! Хочешь, чтобы он захворал?

— А самое главное, — снова вскочил капитан, — Христос был белокур, а у Михелиса шевелюра и усы черны как смоль!

— Магдалина у нас есть, — вмешался Ладас, хихикая, — вдова Катерина. Все у грешницы налицо: она и распутница, и красивая, да и волосы у нее белокурые и длинные, до самых колеи. Я видел однажды, как она причесывались на дворе, — тьфу, будь она проклята! Эта девка и митрополита в искушение введет!

Капитан открыл было рот, чтобы снова брякнуть какую-то грубость, но поп строго посмотрел на него, и безбородый прикусил язык.

— Плохих мы находим легко, — сказал поп. — Иуду, Магдалину, а хороших? То-то оно и есть! Мне кажется, нужно сделать скидку. Где же мы найдем — согрешил я, господи, — человека, который был бы похож на Христа? Хотя бы приблизительно, хотя бы только телом своим? Много дней и недель я думаю об этом, много ночей не сплю. И как будто бог сжалился надо мной — я нашел.

— Кого же? — спросил недоверчиво старый барин. — Говори, мы послушаем.

— С твоего разрешения, архонт мой, нашел я его среди твоих людей; этого человека и ты любишь. Пастух твой, Манольос! Он спокойный, разговорчивый, грамотный — как-никак бывший монастырский служка. У него и глаза голубые, и борода негустая, цвета меда. Таким рисуют Христа! К тому же верующий; каждое воскресенье спускается с горы, чтобы послушать обедню — и, сколько раз он ни причащался, я всегда отпускал ему грехи, ибо никаких недостатков у него не находил.

— Он какой-то неземной, — пропищал старик Ладас. — Ему являются видения!

— Это хорошо, — убежденно заметил поп, — и вы это запомните! Главное, чтобы душа была чиста!

— Он выдержит и побои, и боль от тернового венца, и крест он сможет нести. Ну а то, что он еще и пастух, совсем хорошо, ведь и Христос пасет человеческие стада, — добавил учитель.

— Я ему разрешаю, — сказал первый староста, немного подумав. — Ну, а сын мой?

— Он подходит для Иоанна! — воскликнул поп восторженно. — У него есть все, что для этого нужно: полный, черноволосый, глаза продолговатые, как миндалины, вдобавок из хорошего дома — таков был и любимый ученик Христов.

— В роли Иакова, — сказал учитель, робко посмотрев на своего брата попа, — будет хорош, как мне кажется, — лучше я не нашел! — Костандис, хозяин кофейни: он диковат, сухощав, неразговорчив и упрям. Именно таким рисуют апостола Иакова.

— Да и жена у него такая, всю душу из него выматывает, — снова вставил слово капитан. — Апостол ведь тоже был женатый. Что ты на это скажешь, мудрец?

— Не играй со святынею, безбожник! — рассердился поп. — Ты не на своем корабле, где мог отпускать грубые шуточки среди матросов, — тут у нас таинство происходит!

Учитель приободрился.

— Недурным Петром, представляется мне, будет Яннакос: узкий лоб, кудрявые серебристые волосы, короткая борода; он то сердится и тут же успокаивается, то вспыхивает и гаснет, как трут. Но добрая душа! Лучшего Петра в нашем селе не нахожу.

— Только малость на руку не чист, — сказал старейшина, покачивая тяжелой головой. — Но ведь он торговец, чего ж от него ждать? Это не мешает.

— Говорят, — снова пропищал Ладас, — что он убил свою жену. Удавил ее.

— Ложь, ложь! — закричал поп. — Меня об этом спрашивайте! Однажды съела покойная горшок недоваренного гороха и обожралась, потом на нее напала жажда, выпила воды полный кувшин — очень пить хотела, бедняжка, — раздулся у нее живот и лопнул. Не бери на себя греха, дед Ладас!

— Так ей и нужно, — сказал капитан. — Вот что вода делает, лучше пила бы раки.

— Нам еще нужны Пилат[15] и Кайафа[16],— продолжал учитель. — И мне кажется, их трудно будет найти.

— Лучшего Пилата, чем твоя милость, архонт, нам не найти, — сказал поп елейным голосом, обращаясь к первому старосте. — Не хмурься, Пилат был тоже большим архонтом и имел твою внешность: представительный, дородный, чисто вымытый, со складками на подбородке. И человек он был хороший: сделал все, что мог, чтобы спасти Христа, но в конце концов сказал: «Я умываю руки», — и тем избавился от греха. Согласись, архонт, что ты придашь величие таинству. Подумай, какая это будет слава для нашего села и сколько людей соберется, как только они узнают, что великий архонт Патриархеас будет изображать Пилата!

Тот гордо улыбнулся, зажег трубку и не сказал ни слова.

— Чудным Кайафой будет дед Ладас! — сорвался с места капитан. — Где мы найдем лучшего Кайафу? Ты ведь рисуешь, отец, так не можешь ли сказать, как изображают Кайафу на иконах?

— Ну, — сказал поп неуверенно, — примерно таким, как дед Ладас! Кожа да кости — словом, скелет, с впалыми щеками, с желтым носом…

— И под носом у него был стригущий лишай? — продолжал задира капитан. — И он не давал воды даже своему ангелу? И держал свои туфли под мышкой, чтоб не стерлись подошвы?

— Я уйду! — рассердился Ладас и поднялся с тахты. — Будь Кайафой ты, капитан Спаномария![17] Разве не нужен хоть один безбородый?

— Я останусь про запас, — сказал капитан, посмеиваясь и делая вид, будто закручивает усы. — Мы, старики, смертные люди. Может, конечно, статься, что за год кто-нибудь из вас двоих — ты, Ладас усатый, или твоя милость, Пилат, — отправитесь на тот свет. Вот тогда я и займу ваше место, чтоб не расстроилось таинство.

— Ищите другого Кайафу, вот что я вам говорю! — закричал скряга. — Мне еще нужно землю поливать, я ухожу!

И направился к выходу. Но поп шагнул к двери и загородил ее, расставив руки.

— Куда же ты идешь, ведь народ собирается! Не уходи, не позориться же из-за тебя!

И прибавил мягче:

— Ты тоже должен принести какую-нибудь жертву, уважаемый староста. Подумай об аде. Многие грехи тебе зачтутся, если ты нам поможешь в этом богоугодном деле. Лучшего Кайафы мы не найдем, не упрямься! Бог это запишет в своих книгах.

— Кайафой я не буду! — закричал испуганно дед Ладас. — Ищите другого! И в книгах, о которых ты говоришь…

Но он не успел закончить своей речи: по лестнице уже поднимались односельчане, и поп открыл им дверь.

— Христос воскрес! — поздоровались вошедшие (было их человек десять), прикладывая ладони к груди, потом к губам и к голове, и выстроились вдоль стены.

— Воистину воскрес! — ответили старосты и снова уселись на тахтах, поджав под себя ноги.

Архонт вынул портсигар и угостил вошедших сигаретами.

— Мы приняли решение, дети мои, — сказал поп. — Вы пришли вовремя. Добро пожаловать!

Поп похлопал в ладоши, вошла Марьори.

— Марьори, — сказал он, — угощай молодцов! Принеси каждому по красному яйцу. С наступлением пасхи!