Не поработал и часа, как к нему подошел Милентий Кульчицкий. Старательно выполняя приказ организации, он с успехом входил в доверие к железнодорожному мастеру.

— Иди за мной, — сказал он Довганю, — вроде бы я проверяю твою работу.

Пошли вдоль колеи, расчищенной от снега. Наклоняясь к Петру, Милентий сказал вполголоса:

— Сегодня после работы прямо здесь, на путях, организуют облаву. На расчистку вышли самые сильные, а план вывоза людей в Германию горит. Вот и будут хватать. Тут не то, что в селе, — спрятаться негде. С трех районов жандармов и полицию собирают. Передайте людям, пусть разбегаются, не дожидаясь вечера.

Вскоре Петро встретил Сергея, который уже успел раздать листовки, и пояснил ему ситуацию. Тот сразу же пошел предупредить людей.

Хитро задуманная облава в тот день фашистам не удалась. Вместо нескольких сот здоровых парней и девчат, которых они рассчитывали задержать здесь, после полудня на дороге осталось несколько десятков стариков и старух.

Вечером в хате Волынцов царило праздничное настроение. Каленик Васильевич, чтобы не вызывать излишних подозрений соседей, пригласил подпольщиков к себе именно на 13 января. Новая власть положительно относилась к тому, когда обыватели вспоминали что-либо старое, дореволюционное — церковные праздники, частное предпринимательство, отжившие обряды. Вот старый Волынец и решил праздновать Новый год по юлианскому календарю.

Но не маленькая елочка, примощенная в углу, привлекала внимание гостей. Присутствующие с уважением поглядывали на старый велосипед, который на зиму внесли в хату. Неподалеку стояла металлическая кровать, а на подоконнике стакан с крупой и валялась баночка от обувного крема. Это, собственно, и был радиоприемник, сделанный Калеником Васильевичем. На ободе велосипедного колеса под резиновой покрышкой были уложены один к другому элементы электрической батареи, кровать служила антенной, сам «приемник» находился в стакане с крупой, а наушник — в баночке от обувного крема. Ничего ловить этим приемником нельзя было. Он только включался и выключался и со дня своего создания был настроен на Москву.

Слышимость обеспечивалась хорошая. На всем огромнейшем пространстве от Павловки и дальше к Виннице, Киеву, Минску до самой Москвы трамваи не ходят, заводы лежат в руинах, высоковольтные линии электропередачи взорваны. Помех никаких…

Когда все собрались, Каленик Васильевич включил свое «изобретение».

Довгань взял коробочку и кончиками пальцев почувствовал, что она потихоньку дрожит. Потом поднес к уху коробок, услышал сухое потрескивание и вздрогнул от неожиданности.

«Вста-вай, проклятье-ем заклей-мен-ный!..» — звучала мелодия позывных Москвы.

Звуки были отчетливые, выразительные. Их услышали сгрудившиеся возле Довганя и другие подпольщики.

«Кипит наш разум возмущенный…»

Эти звуки, как гигантский магнит, притягивали душу, наполняли ее силой. У Довганя мороз пошел по коже. Вся семья Волынцов замерла. Даже Лидия Леонтьевна, заглянув в горницу, остановилась, потупилась.

«Говорит Москва! Говорит Москва! От Советского Информбюро…»

И уже кажется, что голос этот гремит, рокочет над заснеженными просторами нашей необъятной Родины, летит над лесами и полями, над линиями окопов, будит покрытые руинами города и села.

Со слезами на глазах слушали подпольщики знакомые голоса московских дикторов. Они сообщали об успехах нового наступления Красной Армии, которое началось 7 января. Ожесточенные бои велись севернее Новгорода, под Старой Руссой, Ржевом, Юхновом… Героически сражались защитники Севастополя. В наступлении были наши войска Ленинградского, Волховского, Калининского, трех Западных фронтов. Выходит, наши не только оказывают сопротивление фашистам, а еще и наступают!

Когда закончилось сообщение, Довгань спохватился:

— Быстренько карандаш и бумагу! Надо записать.

— Не спеши, — усмехнулся Каленик Васильевич взволнованному юноше, — сегодня будут еще несколько раз повторять. Успеем.

Отныне подпольщики каждый день будут слушать Москву, слово в слово записывать сообщения Совинформбюро, а потом общими усилиями составлять тексты листовок. Их будут десятки, сотни, изготовленных на основе советских радиопередач, отпечатанных на машинке, написанных от руки. В то время, когда геббельсовская пропаганда поддерживала в своих вояках надежды на молниеносную войну, для фашистов эти листовки были страшны, как бомбы.

Населению оккупированных областей вдалбливалось в головы, что война уже практически закончена. Официально в фашистских газетах, которые издавались на украинском языке, утверждалось, что гитлеровские войска дошли до Урала и Москва давно в их руках. В результате из этого следовало, что оказывать какое бы то ни было сопротивление, саботировать распоряжения гитлеровской администрации бессмысленно. Советские люди, которые остались на оккупированной гитлеровцами территории, должны им покориться, ибо, утверждалось, у них просто нет другого выхода.

А в листовках рассказывалось об ожесточенных боях на всех фронтах, героизме советских воинов, про развитие партизанского движения, создание антигитлеровской коалиции великих держав, про людоедские планы Гитлера по уничтожению «излишнего» славянского населения. И люди, читая эти листовки, приходили к выводу, что единственная возможность сберечь Советскую Родину, будущее своего народа — это бороться.

Торба, которую Милентий носил через плечо, к вечеру стала порожней. Он сказал мастеру «ауфвидерзеен»[7] и пошел домой, как всегда, через всю станцию, чтобы пройти мимо блокпоста. Часовые его уже не трогали — знали в лицо. В этот день возле переезда меняли стрелку и работу закончили поздно.

Без приключений добрался Кульчицкий до блокпоста и, задыхаясь от волнения, полез к окну второго этажа. Взобравшись на подоконник, спрыгнул вовнутрь.

В помещении было темно, на полу лежал снег. Милентий на ощупь нашел ящик с толом. Холодными брусками загрузил торбу, потом сунул туда связку бикфордова шнура и долго искал запалы. Наконец, шаря ладонями по полу, нащупал металлические палочки. Горстями стал сыпать их за пазуху. Потом бросил туда еще два бруска тола.

Милентий знал, что нынче он пришел сюда в последний раз, и потому хотел взять как можно больше взрывчатки. В течение всей зимы он время от времени выносил отсюда один-два бруска тола. Гриша помог ему подобрать ключ к замку, каким были заперты двери блокпоста. Но несколько дней назад на дверях рядом с замком появилась еще и свинцовая пломба. Нарушить ее было опасно, однако оставить работу незавершенной он тоже не мог. Он не подумал раньше и до сих пор выносил только тол, полагая, что маленькие запалы всегда вынести успеет.

Как только прошел патруль, Милентий выбрался на подоконник и свесил ноги. Одной рукой взялся за трос, а другой промахнулся. Потерял равновесие и свалился на землю. В то же мгновение послышалось немецкое «хальт!»[8].

Очевидно, услышав шум, патрульный не понял, в чем дело, и закричал на всякий случай.

За блокпостом начиналась лесопосадка, по ту сторону за железнодорожными путями росли молодые елочки, а за ними начинался уже настоящий лес. Милентий, не чувствуя боли, бросился к спасительным елочкам.

Патрульные услыхали топот, Темноту вспороли два узких луча карманных фонарей. И едва Милентий выскочил из-под вагона, чтобы спрятаться за следующим товарняком, в глаза ему ударил свет. Ослепленный, он споткнулся и упал, больно ударив ногу. Очевидно, это неожиданное падение его и спасло.

Громыхнул выстрел, потом другой. Не поднимаясь, юноша пополз по шпалам под вагонами. Лучи фонарей метнулись вдоль состава, а Милентий, перебравшись через второй рельс, прыжками бросился к посадке. Петляя меж елочек, побежал, прикрывая локтем глаза от веток.

Катя Белая и Оля Слободянюк устроились посудницами в немецкую столовую на станции Калиновка-вторая. Это нужно было для установления связи с военнопленными, которых каждый день под конвоем приводили из лагеря сюда на работу. Столовая обслуживала только немцев, однако, работая на территории станции, девушки всегда имели возможность поговорить с военнопленными, передать им необходимые сведения и документы. Немец-повар был доволен работой девушек, тем более что выполняли они ее за кусок хлеба и тарелку супа. Девушки попросили повара взять к себе еще и Сергея Волынца, которому пришла повестка, чтобы явился для выезда в Германию. А работая на станции, он мог спастись от фашистской неволи.