Гендибаль залился легким румянцем. О боже, если бы он действительно собирался развлечься с думлянкой, он ни за что на свете не стал бы делать этого так открыто да и выбрал бы кого-нибудь посимпатичнее. Он неприязненно смотрел на гостью.

Выглядела она довольно молодо — тяжелая работа еще не успела состарить ее. Вряд ли она была старше двадцати пяти — в этом возрасте думлянки, как правило, уже были замужем. Черные волосы ее были заплетены в косы, а это означало, что она незамужем, девственница. Надо сказать, Гендибаль не удивился. Ее вчерашнее поведение со всей наглядностью продемонстрировало, что в обиду она себя не даст, и Гендибаль сильно сомневался, что отыщется думлянин, который добровольно согласится на пытку — соединить свою жизнь с такой языкастой и задиристой особой. Да и внешность у нее была не слишком привлекательная. Правда, сегодня она явно поработала над собой, но все равно — лицо простое, угловатое, руки красные, шершавые, грубые. Фигура ее, казалось, была создана для нагрузок, а не для грации.

Она чувствовала, как и почему он разглядывает ее, и нижняя губа ее задрожала… Гендибаль почувствовал, что она вконец растерялась, что ей больно и страшно, и пожалел девушку. В конце концов, она здорово помогла ему вчера и заслуживала благодарности, как минимум.

Он сказал, старательно разыгрывая благородство и снисходительность:

— Ну что же, все понятно, в общем, ты решила прийти взглянуть на… «Мученое Место»?

Она широко распахнула темные глаза (правду сказать, довольно красивые) и сказала:

— Господин, вы только не сердиться на меня, но я прийти стать мученая сама.

— Ты хочешь стать ученой?

Гендибаль был потрясен.

— Но, милая женщина…

Он оборвал фразу, не закончив. Господи, как мог он объяснить неотесанной крестьянке, каков уровень интеллекта, обучения ментальных талантов и тренировки, необходимый для того, чтобы стать тем, кого тренториане называли «мучеными»?

Но Сура Нови не отступалась:

— Я быть читатель и писатель. Я читать быть целые книжки от начала до конца, вот как. И я сильно хотеть стать мученая. Я не желать быть жена крестьянина. Я не пойти замуж за крестьянина и рожать крестьянские дети.

Она вскинула голову и гордо проговорила:

— Меня звать, просить. Много раз. Я всегда говорить: «Не». Не грубить, но всегда говорить: «Не».

Гендибаль прекрасно видел, что она лжет. Нет, конечно, никто ее не звал замуж, но он решил не затрагивать этого вопроса.

— Но как же ты будешь жить, если не выйдешь замуж?

Нови тяжело опустила руку на стол ладонью вниз.

— Я быть мученая. Не быть крестьянка.

— Ну а если я не смогу сделать из тебя ученую?

— Тогда пусть я быть никто и так умирать. Никто не быть в жизни, если не мученая.

У Гендибаля мелькнула мысль исследовать ее сознание, дабы понять мотивы этого непреодолимого желания. Но делать этого не следовало. Оратор не имел права забавляться, врываясь в беспомощное сознание другого человека. В менталике, как и в других профессиях, существовал свой кодекс. По крайней мере, должен был существовать. Тут Гендибалю стало стыдно за тот удар, что он нанес портье. Он сказал:

— Но почему ты не хочешь быть крестьянкой, Нови?

Слегка поработав над ее сознанием, он мог запросто изменить ее отношение к браку, внушить какому-нибудь думлянскому мужлану желание жениться на ней, а ей — желание выйти за него. Ничего дурного не случилось бы. Это было бы доброе дело. Но — противозаконное, и нечего было думать об этом.

Она ответила:

— Не хотеть, и все тут. Крестьянин грубый быть. Вся жизнь работать на земля, ворочать куски земля и сам становиться все равно что кусок земля. Если я стать крестьянка, я тоже быть кусок земля. У меня не хватать время, чтобы читать и писать, и я все забывать быть. А мой голова (она приложила ладони ко лбу) стать тупая, как пробка. Нет! Мученые — другой люди совсем. Мученые быть задумчивые. (Скорее всего, решил Гендибаль, она имела в виду «умные», а не «сосредоточенные».)

— Мученый человек, — продолжала Нови, — читать книжки и еще работать с эти… с эти… я забывать, как это называть.

Она сделала руками какие-то манипуляции, которые ничего не сказали бы Гендибалю, если бы он не имел возможности проследить за мыслями девушки.

— Микропленки, — кивнул он. — Откуда ты знаешь про микропленки?

— В книжки, — гордо объявила она, — я читать быть много разные умные вещи.

Гендибаль больше не мог бороться с искушением узнать о ней больше. Какая необычная думлянка! Такая местная жительница встретилась ему впервые. Думлян никогда не вербовали, но если бы Нови была помоложе, было бы ей лет десять…

Какая досада! Нет-нет, он не причинит ей вреда, не побеспокоит ее, но грош ему цена как Оратору, если он откажется от исследования необычного сознания и ничего о нем не узнает!

Он сказал:

— Нови, я прошу тебя минуточку посидеть спокойно. Не волнуйся. Ничего не говори. Ни о чем не думай. Постарайся уснуть. Думай, что засыпаешь. Понимаешь?

Страх снова объял ее.

— Это зачем все делать, Господин?

— Затем, что я хочу посмотреть, как сделать тебя ученой.

В конце концов, неважно, что она там вычитала в книжках, — важно было понять, знает ли она, что такое на самом деле быть «мученой».

Очень осторожно, почти с ювелирной тонкостью он коснулся ее сознания, как будто прикоснулся ладонью к полированной металлической поверхности, даже не оставив на ней отпечатков пальцев. Так… Ученый для нее был тем человеком, который только и делает, что читает книжки. Зачем, для чего он их читает — ни малейшего представления. А для нее самой быть ученой означало… Образы в ее сознании показывали ту работу, к которой она привыкла, — принести, унести, приготовить еду, убрать, помыть посуду, выполнить приказ. Но где, вот что главное! Здесь, в Университете, где было так много книжек, где у нее будет время читать их и чему-то — неважно и непонятно чему — научиться. Следовательно, она хотела стать… служанкой. Его служанкой.

Гендибаль нахмурился. Взять себе в служанки думлянку — неотесанную, безграмотную, грубую. Нет, немыслимо.

Нужно было взять и отказать ей. Очень просто — отказать, поработать немножко над ее сознанием, дабы она отказалась от своих глупых намерений и удовлетворилась судьбой крестьянки, сделать это так, чтобы она и не ощутила никакого воздействия, словом, так, чтобы Деларми не подкопалась. И дело с концом.

А вдруг сама Деларми ее и подослала? Может быть, ее хитрый план в том и состоит, чтобы Гендибаль запятнал себя вмешательством в сознание думлянки, был пойман за руку и подвергнут импичменту?

Смешно. Похоже на параноидальный бред. Кто заметит? Совсем ничтожное вмешательство, чуть-чуть видоизменить направление мыслей — и все…

Да, против буквы закона, но вреда-то ведь никакого, да и не заметит никто.

Он помедлил.

Назад. Еще. Еще…

Боже! А он чуть было не пропустил!

Что же это такое — самообман?

Нет! Теперь он все видел яснее. Крошечная мысленная связка дезориентирована — дезориентирована искусственно. Да как тонко, только одна связочка задета!

Гендибаль вынырнул из сознания думлянки. Тихо окликнул ее:

— Нови.

— Да, Господин, — проговорила она, открыв глаза.

— Ты сможешь работать со мной. Я сделаю тебя ученой…

— Господин, — вне себя от радости воскликнула она.

Он сразу заметил: она была готова пасть к его ногам. Гендибаль крепко взял ее за плечи.

— Нет, Нови, не надо. Сиди на месте, слышишь, сиди! — Он говорил с ней, как с полуприрученным животным. Как только понял, что она уяснила приказ, отпустил ее. Мышцы у нее были — ого-го! Он сказал: — Если хочешь стать ученой, и вести себя надо соответственно. Это значит: ты всегда должна быть спокойна, говорить тихо, вежливо и делать только то, что я тебе буду говорить. И еще: ты должна научиться говорить так, как разговариваю я. Тебе придется встретиться с другими учеными. Боишься?