Григорий Петрович схватил двустволку и бросился к медведю. На ходу передергивая затвор винтовки, следом за ним поспешил Максим Харитонович. Не ожидая опасности, медведь встал на задние лапы, с любопытством разглядывая бегущего к нему человека. Заряд, угодивший прямо в грудь зверю, разъярил его. Уже не любопытство, а отместка обидчику подстегнули медведя. Григорий Петрович видел бурую шерсть, кровавыми клочьями повисшую на могучей груди, чувствовал отвратительный запах, вырывающийся вместе с хриплым ревом из разинутой пасти, почти физически ощущал на своем теле растопыренные когти, темным ожерельем окружившие широкие лапы. Нажав спусковой крючок перед самой мордой взбешенного зверя, геолог не услышал выстрела. Прозвучал он позже и откуда-то сбоку. Падая, подминаемый тушей мертвого зверя, Григорий Петрович не видел своего спасителя. Страшная тревога в глазах Максима Харитоновича сменилась ухмылкой.

Председательский «газик» дважды предупреждающе просигналил, но человек, стоявший посреди дороги, даже не шелохнулся.

Савва Елизарьевич, открыв дверцу машины и высунувшись до пояса, грозно крикнул:

— Что за памятник нерукотворный здесь объявился?

— Гражданин, вы здешний? — вопросом на вопрос ответил человек, стоящий на дороге, и, вдруг смутившись, извинился: — Простите, товарищ председатель.

— А, это ты, хлопец, — выйдя из машины и протянув Косте руку, дружелюбно проговорил Каинов. — Что это ты так загляделся на врачихины окна, аж сигналов не слышишь.

— Так это дом Ольги Архиповны?

— Ее, ее, по наследству от прадеда достался.

Костя будто очнулся ото сна. Ну и домина: охлупень с диковинным коньком, узорчатая причелина, украшенная кружевной резьбой, глухой забор с «царскими воротами». Этот дом показался ему уже давно знакомым, он издавна жил в его воображении. Чертовски повезло: это то, чего не хватает для научной работы, — редкий экземпляр, архитектурная находка. На какое-то время Костя забыл о «дремовском кладе», о Любе, покинутой им в городе, об экспедиции, блуждающей в тайге, не видя вокруг себя ничего, кроме высокого дома, не слыша даже сигналов автомашины.

Савва Елизарьевич торопился. И все-таки любопытство задержало его еще ненадолго.

— Я и не спросил, по каким делам приехал ты в наши края, — обратился он к Косте, протягивая открытый портсигар.

— Спасибо, не курю, — отклонил угощение Костя. — А приехал по архитектурным делам, научный работник я.

— Ну что ж… Вечерком заходи в правление, покалякаем. Может, чем полезен буду.

— Заранее признателен, — прижимая руку к сердцу, раскланялся Костя и долго еще стоял возле Ольгиного дома в клубах едкой пыли, взвихрявшейся под колесами беспрерывно снующих автомобилей.

Из очарования его вывел звонкий голос Тани:

— Здравствуйте, Константин Васильевич! Как хорошо, что вы сами нашли наш дом. Пойдемте, я вас завтраком накормлю.

Костя попытался отказаться:

— Спасибо, Танюша, я уже перекусил в Доме колхозника. Да и неловко заходить к вам, Ольга Архиповна будет недовольна.

— А ее и дома нет. Она уехала на срочный вызов в Хармыган. Проездит не меньше двух дней. Даже бабушку и тетку прихватила с собой погостить у родственников. В доме я совсем одна.

— Тогда пойдемте.

Пока Таня жарила яичницу, Костя неторопливо обошел комнаты, занося в блокнот их расположение, изучил устройство сеней, обследовал потолочные балки, слазил в подполье, с улицы зарисовал узоры на карнизах и облицовочные украшения окон. Наконец ему потребовалась лестница и электрический фонарик, чтобы осмотреть стропила и чердачные перекрытия.

— Потом, потом, — запротестовала Таня. — Глазунья готова, прошу к столу.

С чердака Костя смотрел на сгорбленные крыши старых домов, покосившихся банек, длинных сараев, сеновалов. Крытые почерневшими от времени дранинами, они выглядели мрачно. На фоне темных крыш, словно воскресный день среди будней, выделялись редкие светлые островки шиферной кровли.

— Это сельсовет и правление колхоза, — показывала Таня, стоявшая рядом с Костей на чердаке, — а это дом председателя.

Но Костю уже не привлекали крыши. Он вглядывался поверх них в далекие Саяны. Светлый прозрачный воздух скрадывал очертания горных вершин, сливался с вечными снегами, осевшими на острых пиках. Казалось, горы обезглавлены и начинаются с середины, с глубоких безжизненных кратеров.

Мглистая дымка опоясала подножие хребта, струилась в распадки, клочьями цепляясь за гигантские выступы на горных склонах.

Где-то там кочует от привала к привалу Максим Харитонович со своими помощниками, оставляя после себя лишь следы костров да колья от палатки. А может быть, он сию минуту стоит на берегу заветного ручья, торжественно вознеся руки к зениту, словно подставляя их под струи золотого водопада, набирая полные пригоршни желтого металла. Старик, наверное, улыбается, как бы желая сказать всем своим незримым оппонентам: «Кто был прав? А все-таки «дремовский клад» существует!»

Костя так уверовал в свои предположения об удачливом завершении поисков профессора Котова, что на какое-то мгновение отрешился от своих надежд открыть загадку водопада. Архитектурные находки вновь увлекли историка.

— Танюша, светите мне фонариком, а я буду рисовать, — сказал он, устраиваясь как можно удобнее с блокнотом на коленях.

Таня покорно выполняла Костины просьбы: резвый лучик фонаря, как солнечный зайчик, перебегал со стропильных ног на потолочные балки, ввинчивался в пересечения вертикальных стоек и подкосов, равнодушно скользил по шершавой поверхности глинобитной заливки. Костя менял позицию, и снова светлый лучик метался по чердаку.

— А что там в углу навалено? — спросил Костя, заканчивая зарисовки и складывая блокнот.

— Я и сама толком не знаю. Посмотрим.

— Э, да тут священные реликвии! — удивился Костя.

— Точно, — подтвердила Таня. — Помню, как-то Ольга брала отсюда иконы и лампадку для спектакля в клубе, да, видно, не все унесла, еще остались.

Ради любопытства Костя разглядывал мученические лики святых, поднося иконы к чердачному окну. Иссушенные постом лица, опущенные долу глаза, молитвенно сложенные руки, мишура и позолота, полированные рамы с запыленными стеклами и навсегда въевшийся дух ладана. Единственный раз Костя был в церкви по поручению комсомольской организации института — убедиться, что действительно один из комсомольцев венчается с «рабой божьей» по-православному. И снова пахнуло на него духом, донесшимся как будто из потустороннего мира. Икона, которую он держал, вывалилась из рук. Рассохшееся дерево разлетелось в щепки, изображение Николая-чудотворца отделилось от рамки, святой сердито смотрел из-под нависших седых бровей на вероотступника.

Ругая себя за неловкость, Костя стал собирать развалившуюся по частям икону.

Неожиданно руки его натолкнулись на кусок мятого картона, таившегося за спиной чудотворца.

— Это еще что за штука? — спросил Костя, расправляя на коленях находку.

— Н-не знаю, — почему-то испуганно ответила Таня, не отводя фонарика от Костиных рук.

— А ну-ка мигом вниз! — опережая спутницу, устремился Костя к лестнице.

Надпись, нанесенную на кусок картона, понять было трудно: какие-то черточки на ней сходились и расходились, кружки и крестики, расположенные без всякой системы, еще больше запутывали загадку. Как быть? Может, здесь изображена схема, указывающая дорогу к «дремовскому кладу»? В следственном материале по делу братьев Дремовых есть показания, что такой рисунок был сделан отцом и владел им только старший брат Дмитрий. После неудачного похода братьев в Тургу мать их Галина Федоровна спрятала рисунок за икону, но в последующем ни Степан, ни Иван не могли его найти, хотя перед выходом с отрядом Голикова перерыли весь дом.