Костя слушал размеренную речь Губанова и дополнял ее своими размышлениями. «Действительно, творится невероятное с теми же братьями Дремовыми: старший смелость и решительность унаследовал от отца, ушел в партизаны, голову за Советы сложил. А что средний и младший? Дошли до бандитизма. Сознательно или случайно — не поймешь. Может быть, в них сильней проявилось наследие каиновского рода, мать-то Галина Федоровна — урожденная Каинова, хотя сама такая женщина, на которую впору только молиться».

А Губанов продолжал, обращаясь к одному Косте:

— Вот вас, архитектора, вдруг заинтересовал «дремовский клад». Что вы в первую очередь видите в золоте: личную славу, богатство, интересы государства?

— Разумеется, интересы государства, — твердо сказал Костя.

— К чему я и клоню разговор, — продолжал парторг. — Трудовой подвиг сложнее боевого. Бой — это вспышка, мгновение. Подвиг в труде — это каждодневное напряжение, осмысленная цель, раскованная инициатива, поиск и вдохновение. — Губанов хитро взглянул на Костю. — Вот я и думаю, не хочешь ли ты, молодой человек, быстренько совершить трудовой подвиг…

— Я ищу документы, свидетельства о дремовском водопаде, — вспылил Костя, — и вовсе не считаю свой труд подвигом!..

— Ну, ну, не сердитесь, — сказал Губанов. — Во время войны я хотел подвига, стремился на фронт, бомбардировал военкомат заявлениями, пока в райкоме не пресекли. Хлеб был нужен фронту. А в гражданскую я был красным партизаном.

Парторг явно акцентировал на словах «красным партизаном». Этого не мог не заметить Костя.

— А где вы партизанили? — решил он изменить тему разговора.

— Здесь, в Сибири. Ушли мы из Убугуна в начале восемнадцатого на пару с Дремовым.

— С Дмитрием? — не сдержался Костя.

— Да, с Дмитрием Дремовым. Стёпка и Ванька, его братья, как говорится, сдрейфили, хотя и грозился Митя рассчитаться с ними, если к белякам переметнутся.

В нетерпении Костя перебил собеседника:

— А как погиб Дмитрий Дмитриевич, вам известно?

— Погиб он не при мне. В госпитале я был, когда Митю семеновцы порубали. Недавно мы нашли место его гибели. Пионеры ходили в краеведческий поход и наткнулись на забытый партизанский окоп. Среди стреляных гильз, найденных в окопе, одна оказалась туго запыжованной. Вскрыли, а оттуда вывалился истлевший клочок бумаги. Пролежал в патроне сорок лет. Мы ведь уже старики…

— Что же было в записке? Не завещание ли там Дмитрия Дремова? — спросил Костя.

Михаил Иванович достал записную книжку, надел очки и торжественно прочел:

— «Помяните нас добрым словом… Нас одиннадцать партизан. Семеновские белобандиты окружили, а у нас патронов нету, пойдем в атаку в штыки…»

Голос старого партизана дрогнул. Минуту он сидел, прикрыв полусогнутой ладонью глаза.

— Неужто помогла дактилоскопия? — спросил Костя.

— Дактилоскопия тут ни при чем. Остались живые свидетели: бабка Авдотья, когда ее нынче сводили к окопу, опознала место, где тогда нашли изуродованный труп ее мужа Дмитрия, а с ним и его безвестных друзей. Только через два дня красногвардейцы выбили семеновцев из Убугуна и с почестями похоронили в братской могиле героев. Видел на площади обелиск?

Костя утвердительно кивнул головой.

— Это и есть могила Дмитрия Дремова.

«Так вот он какой, старший сын золотоискателя!» — восторженно думал Костя.

В Костином сознании утвердилась ясная мысль: «Дмитрий, больше всех знавший об отцовском кладе, не мог унести тайну с собой в могилу. Не мог! Не такой был Дмитрий! Искать! Искать! И еще раз искать!»

— А не оставил ли Дремов завещание, связанное с месторождением золота? — с надеждой в голосе спросил Костя.

— Вряд ли, — сухо ответил Губанов. — Все его завещание в записке: «Помяните нас добрым словом». А про золото, пожалуй, одни разговоры…

Костя понял, что в «дремовский клад» здесь перестали верить. Слишком много разочарований претерпели его искатели, и все это происходило на глазах убугунских жителей.

Губанов достал пачку «Севера», пальцами размял тугую папиросу и, глядя мимо Кости в темный проем окна, зажег спичку.

На улице послышался шум автомашины, тормознувшей у самого крыльца, стук дверцы и тяжелые шаги в коридоре.

В контору вошел Савва Елизарьевич. Председатель быстро, одним взглядом окинул присутствующих и позвал к себе в кабинет Губанова.

— Остальные по домам, — скомандовал он, хотя остальными были только Костя и Таня.

— Мне бы с вами поговорить, Савва Елизарьевич, — с мольбой в голосе попросил Костя. — Приглашали ведь…

— Потом, потом, хлопец. Не до высоких материй мне сегодня, райисполком повышенное задание по хлебосдаче преподнес. Надо с партийным секретарем посоветоваться.

Костя и Таня вышли из конторы.

Сашка рядом с ботинком не оказалось, порванные шнурки объяснили причину, почему ботинок так поспешно расстался со своим владельцем.

— Ну, раз сам взял след, веди дальше, — предложил Семен. Вглядываясь в окружающие предметы, Игорь осторожно пошел вперед. Скоро они вышли туда, где и увидели сидящего у дерева Сашка… Дерево, падая, к счастью, уперлось в землю сучьями. Сашка только слегка прижало стволом да укололо мелкими ветвями, которые к тому же задрали рубаху на голове. Ничего не видя, только чувствуя тяжесть и острую боль, Сашко решил, что медведь настиг сто, рвет и душит.

Где-то он слышал, что при нападении медведя нужно притвориться мертвым. Сашко затаил дыхание, и сразу стало легче. Долго лежать в неудобной позе неподвижно было трудно, Сашко шевельнулся. Нападения не последовало. Тогда он еле заметными движениями стал высвобождать из-под туловища руку. На это потребовалось по меньшей мере полчаса. Еще больше времени ушло на то, чтобы освобожденной рукой сдвинуть с головы рубаху. Открыв один глаз, а затем второй, Сашко понял, что никакого страшного зверя нет и поблизости, а перепугался он оттого, что придавило его упавшим деревом. Выкарабкаться из-под лесины не составило труда. Возвращаться к ручью в наступившей темноте было невозможно: Сашко потерял направление. Тут же на месте пришлось заночевать. Утром Сашко решил, что самое верное — ждать, когда за ним пришлют проводника. Искать дорогу самому — это значит еще больше удаляться от лагеря, усложнить поиск Семену Сумкину.

Мучила жажда, и Сашко решил спуститься к ручью, звонкий тенорок которого заманчиво манил издалека. Сашко наклонился к воде. Одной рукой опершись о берег, он в другую, сложив ее лодочкой, набирал полную пригоршню воды и опрокидывал в рот. Утолив жажду, Сашко оторвал руку от опоры и вдруг насторожил взгляд. То, на что он опирался, оказалось не камнем. «Скребок. Старательский скребок», — промелькнуло в голове Сашка. Точно такой же он видел в институтском музее на кафедре геологии: заржавленный, истлевший от времени. Сашко бросился вдоль ручья, торопливо оглядываясь, разыскивая дополнительные подтверждения того, что здесь добывалось золото.

«Шурфы. Один… Другой… Третий… — Сашко лихорадочно подсчитывал количество шурфов. — Все как в книжке — и продольные, и поперечные», — радостно отметил он. Нетерпение охватило его. Бежать навстречу своим спасителям — снова собьешься с пути. Ждать, когда они пожалуют сюда, невмоготу.

«А дремовский ли здесь «клад» захоронен? — вдруг усомнился он. — Для чего Дремову понадобилось делать проходки, ведь он не заявлял участка? А черт его знает для чего! Придет начальство, разберутся».

Он ждал у ручья до полудня, пока не подоспели к нему на выручку Семен и Игорь.

— Оставайтесь здесь, а я пойду за профессором, — оценив обстановку, распорядился Семен.

В ожидании остальных членов экспедиции друзья обследовали оба берега ручья в том и в другом направлении, убеждаясь все более и более, что здесь в давние времена велась добыча золота. Чего-нибудь большего не мог сказать даже Игорь — отличник курса, парень с аналитическим мышлением.

И друзья с нетерпением ждали профессора, его помощника Головина, незаменимого в решении практических вопросов, а с ними и решительного поворота в поисках экспедиции.