Вот и нынешние его друзья, из оленьего хозяйства, без лишних слов выходили совершенно незнакомого человека, поставили на ноги, ничего, как говорится, не требуя взамен. Даже благодарности. Удивительное проявление братства, какого он никогда и нигде прежде не встречал.

Как только Каштан крепко стал на ноги, он захотел быть полезным людям. Тело его жаждало физической работы. Он принимался за все — трудился вместе с оленеводами, с загонщиками, заготавливал на зиму корма, ходил на починку сорокакилометровой изгороди, сделанной из металлической сетки, помогал парням отделять оленей-рогачей от оленух и молодняка, ездил по поручению Свиридова на его мотоцикле в Светлый Яр и поселок Чага.

В середине июля, воспользовавшись погожими днями, работники хозяйства готовили корма для оленей. Накосили много душистой сочной травы и нарубили лозу.

Юрий с шофером Володей Малковым совершал рейсы с поля к хранилищу, которое здесь почему-то называли павильоном.

Мчался грузовик. Каштан, обнаженный до пояса, сидел в кузове на груде свежескошенного сена, вдыхал его запахи и радостно подставлял себя ветру. И при этом даже напевал «Чунга-Чангу».

Павильон загрузили почти до самой крыши. Юрий через верхний люк спрыгнул на пружинистый сенной ковер. «До чего же славно! Вот где надо ночевать-то!» — подумал он.

…Он жил в каком-то удивительно кипучем темпе. Уже с утра он принимался за самую трудную работу.

— Эка в тебе панты играют! — со своей постоянной добродушной улыбкой заметил Серега Чанышев.

Когда Юрий впервые очнулся здесь, в оленнике, ему почудился голос, декламирующий детскую считалочку: «А и Б сидели на трубе…» Это живо напомнило ему московскую больницу и чувство безысходности, завладевшее им тогда.

И Каштан подумал: неужто снова при смерти?

Но на этот раз в нем не было покорности неизбежному. Бешеное желание выжить неукротимо поднималось в нем.

Выжил.

В небе от края и до края громоздились черно-синие угрюмые тучи. Воздух загустел, напряженно шелестели деревья. Потом взорвались и яростно стеганули по земле молнии, да такие, каких Каштан сроду не видел. Ему казалось, что земля расколется от могучих огненных ударов, а у людей лопнут перепонки от обвального грохотанья грома. Дух захватывало от этого свирепого разгула стихий.

Юрий стоял на крыльце под навесом и, ощущая радостное возбуждение, вдыхал запах грозы. Еще несколько ослепляющих вспышек распороли небо, и вновь прокатилось по нему чудовищное громыханье.

А вслед за этим хлестанул ливень.

Струи воды с ровным гулом неслись к земле, шлепались, подскакивали, растекались.

Из-за плотной дождевой завесы неожиданно вынырнул грузовик Володи Малкова. Ныряя в лужи, он подкатил вплотную к крыльцу.

Открылась дверца кабины, и оттуда, согнувшись, вышел человек в просторном брезентовом плаще до пят. Лицо его было закрыто наброшенным на голову капюшоном.

Володя тоже вылез и спрыгнул прямо на крыльцо. К удивлению Каштана, на ногах шофера не было обуви. Однако разутый Малков, сделав галантный жест, сказал своему пассажиру:

— Вот сюда, пожалуйста! На крылечко.

Каштан посторонился, пропустив приезжих в сени, а затем вслед за ними и сам зашел туда.

Спутник Володи стряхнул с ног один сапог, а затем и другой. Обескураженный Каштан увидел на этих освобожденных от большущих сапог ногах — изящные дамские босоножки.

Володя истинно джентльменским жестом помог гостье освободиться от громоздкого, толстого, как фанера, плаща.

Каштан взглянул — и сердце его подпрыгнуло.

Перед ним стояла Полина.

Смущенная, словно провинившаяся девочка.

На ней был летний сарафан. Дождем вымочило волосы, шею и лицо.

В больших серых глазах Полины Юрий уловил тревогу и ожидание.

— Понимаешь, — тихо проговорила она, — в Светлане было ясное небо, вот я и оделась так легкомысленно. А в Чаге — гроза. Спасибо Володе, он выручил — дал свой плащ и сапоги.

Каштан смотрел на Полину с улыбкой и молчал, потому что говорить был не в силах. А она продолжала:

— Когда ехали, мне все время казалось, будто молнии метят прямо в нас. А Володя только посмеивался.

— Это я с перепугу смеялся, — заметил шофер, — А сам от страху дрожал. Но приходилось перед вами, Полина Александровна, форс держать.

Юрин наконец справился с волнением и сказал:

— Рад вас видеть, Полина. Я, честно говоря, растерялся. Простите, ради бога. Сейчас я быстренько чай приготовлю. Обождите минутку!

Он метнулся в свою каморку, вернулся с полотенцем, подал Полине. Снова убежал.

Володя, натягивая сапоги, врастяжечку произнес:

— Ну, стало быть, у меня опять завтра рейсик на Чагу. Так что, пожалуйста, Полина Александровна, располагайте.

— Спасибо, Володя. Непременно поеду с вами. Переночую, а завтра — обратно.

— Вот и ладно. Всего вам хорошего!

— Спасибо, Володя.

Малков ушел.

Появился в сенях Каштан и сказал:

— Идемте ко мне. Прибрал как мог. И пусть вас не смущает моя келья.

Когда они оказались в тесной каморке вдвоем с Полиной, Юрий вновь заметил выражение виноватости, смущения и грусти на ее лице.

— Я приехала, Юра, чтобы попрощаться, — тихо проговорила Полина. — Через три дня мы с Леночкой уезжаем к себе домой, во Владивосток… На Аракутан я решила не возвращаться, потому что все там будет напоминать мне о Викторе. Во Владивостоке у меня квартира. Буду работать в морской поликлинике. Я уже списалась с ними… Вот. Что еще я хотела тебе сказать, Юра? Меня огорчило, что ты сбежал не попрощавшись. Я говорю это не в упрек. Каждый человек волен поступать по-своему. Просто мне было тяжко все это время.

— Простите меня, Полина. Я действительно поступил по-свински. Мой дурацкий характер всему виной…

Но я все время вспоминал о вас с теплом и благодарностью.

— Знаю, Юра. Я это чувствовала. Иначе бы не приехала.

Ливень внезапно прекратился. Клубящиеся тучи унесло в сторону моря. И скоро даже и следа от них не осталось. Небо стало синим. Засверкало солнце. Белесый дымок поднимался от земли.

Полина заметила на тумбочке стопу ватманской бумаги. На верхнем листе — рисунок, изображавший оленя в прыжке. Полина потянулась к стопке и спросила:

— Можно взглянуть?

Каштан пожал плечами:

— Пожалуйста. Это наброски. Рука отвыкла рисовать. Задубела. Ничего не получается. Понимаете, в олене столько грации, столько музыки в каждом движении. Гармоничность. А на бумаге — бездарная школярская линия. Обидно.

Полина перебирала листы. Один из рисунков рассматривала особенно долго:

— А вот здесь, по-моему, удалось поймать движение. И поворот головы, и глаза переданы удивительно. Они живые.

Он вздохнул:

— Когда увидите оленей в натуре, то поймете, как это убого.

Они шли по оленнику, и Полина говорила:

— Ты опять поразительно изменился, Юра. Снова вижу тебя совсем другим.

— И какой же я сейчас?

— Так тебе и скажи, — улыбнулась она.

— Но все-таки?

— В тебе появилась ладная мужицкая надежность. Веет хорошим мускульным потом. Понимаешь? Ты стал бронзовым. Вон даже походка крепкая, обстоятельная… Не верится, каким я тебя видела в марте.

Каштан водил Полину по оленнику. Познакомил со своими товарищами.

Потом на свиридовском мотоцикле повез к морю.

Мотоцикл, неистово ревя мотором, вылетел из распадка на побережье. Земля здесь нависала над океаном. Через ворога залива морские воды уходили в беспредельность.

Безлюдный пляж усеян выброшенными морем корягами. Залив был пустынен.

Полипа и Юрий сели на песок. Она сняла каску, и ветерок шевелил ее волосы. Каштану хотелось погладить их, но он не решался.

Полина задумчиво вглядывалась в морскую даль. Он спросил:

— Может, искупаетесь?

Она помотала головой.

— Накупались мы с тобой, Юра. На всю жизнь.