— По старинному поверью, — откликнулась массажистка, — мурлыкающий кот предвещает всяческие напасти.
— Вот тебе и на! Я уже и кот!
— С завтрашнего дня начнем лечебную гимнастику, и тогда, Юрий Петрович, вам придется не мурлыкать, а скулить от боли.
— То есть стану уж не котом, а барбосом? Так надо понимать?
Она закончила массаж, подошла к умывальнику, стала мыть руки.
С любопытством глядя на девушку, он спросил:
— А у специалиста по массажу и лечебной гимнастике есть имя?
— Имя — Оюна. Фамилия — Сахьянова.
— А что это имя означает?
— Хотите попутно с лечением учиться бурятскому языку?
— А почему бы нет? Непременно попрошу ваше начальство, чтобы вы давали мне уроки вперемежку с массажем.
— И не пытайтесь, если не хотите навлечь на себя гнев моего дедули.
— А при чем тут ваш дедуля?
— При том, что деда моего зовут Чимид.
Каштан был обескуражен:
— Вы внучка Чимида?
— Вот именно.
Остановившись у двери, она сказала:
— Буду вам очень признательна, Каштан-ахай, если ни в течение часа не станете подниматься с постели.
— А вы уверены, Оюна, что ко всему прочему я еще и — ахай?
— Какие же могут быть сомнения? Слово «ахай» мы, буряты, почтительно добавляем к имени, когда обращаемся к пожилому мужчине. Это уважительное обращение, Каштан-ахай.
— Ах, к пожилому?! Ну тогда добавляйте. Весьма вам благодарен.
— А вот будь вы пожилой дамой, я с той же учтивостью называла бы вас Каштан-абгай.
Лицо Оюны было серьезно, но в глазах прыгали насмешливые искорки.
— Так, пожалуйста, — бросил Каштан, — мы, пожилые люди, воспримем это с пониманием. Лично я счел бы за честь именоваться Каштан-абгай.
— Рада за вас. Такую широту взгляда не часто встретишь в наше время.
Оюна вышла.
А у Юрия от разговора с ней остался легкий звон в ушах. И что-то вроде слабого головокружения.
Надо же! Какие, однако, девицы проживают в Чиндалее! Он-то представлял экзотических дикарочек. Вот вам и дикарка с парижской прической и столичной лексикой!
Надо бы попробовать нарисовать Оюну. Она напоминает лань. Гибкая, грациозная, норовистая. А в глазах — чертики. Передать все это на бумаге, конечно, трудно. Но до чего же хочется!
Он попросил старшую сестру Соелму купить бумагу, краски и карандаш. Соелма сказала о его просьбе директору совхоза Очирову, который как раз уезжал на сессию Верховного Совета в Улан-Удэ.
Вернувшись из города, Цырен Галсанович принес Юрию набор красок, кистей, бумаги, альбомов, карандашей. У Каштана от такого богатства глаза разгорелись. Здесь были даже его любимые — темпера и гуашь.
В ответ на слова благодарности Очиров сказал:
— Я ведь это делал не совсем бескорыстно, Юрий Петрович, а с надеждой на то, что в будущем, когда поправитесь, поможете нам художественно оформить стенды и прочую наглядную агитацию…
Конечно же, Юрий готов был охотно сделать все, о чем попросят приютившие и душевно обогревшие его чиндалейцы.
15. ГОЛУБАЯ ТРАВА АЯ-ГАНГА
Лечение шло успешно.
Старый Чимид трудился над каштановским позвоночником подобно мастеру, отлаживающему и настраивающему музыкальный инструмент. Чимиду ассистировала Оюна.
Упражнения для позвоночника, которые она заставляла делать Каштана, хоть и были болезненными, но постепенно вырабатывали подвижность и гибкость. А специальный массаж оживлял кровеносную и лимфатическую системы. И с каждым днем их живое биение было все ощутимее.
Общаться с Оюной было непросто. Каштану нравились неожиданные повороты ее мысли, парадоксальные замечания и ответы, предугадать которые было невозможно.
И внешность ее была необычной. В черных глубинах загадочных восточных глаз что-то светилось — то ли лукавство, то ли настороженность, то ли неприязнь. В ее движениях не было и намека на рисовку и манерность, а проявлялась естественная грация.
Вечерами Юрий делал бесчисленные наброски углем, карандашом и шариковой ручкой, пытаясь передать черты лица Оюны, пластичность ее фигуры, характерный поворот головы. Но это никак не удавалось ему.
Гораздо легче было рисовать старого Чимида. Каштан сделал несколько акварельных портретов и однажды в присутствии Оюны подарил Чимиду. Старик долго рассматривал их. Потом проронил несколько фраз по-бурятски.
Оюна перевела:
— Дедушка говорит, что душа его скоро переселится в новое бытие и забудет краткосрочную земную юдоль. Но вот теперь останется след от пребывания Чимида на земле. И еще дедушка сказал, что вы, Каштан-ахай, ухватили отсвет души в его облике. А значит, вы не только мастер своего дела, но и обладаете чутким сердцем.
Чимид, внимательно слушая Оюну, одобрил ее перевод:
— Так, так, внучка… Верно сказала, внучка…
Потом он снова стал что-то говорить по-бурятски.
Оюна перевела:
— Дедушка Чимид сказал, что в мае разрешит вам не только ходить, но и заставит скакать на лошади, грести на лодке, пилить деревья… А пока, говорит он, вы должны весь март и апрель заниматься с Оюной упражнениями и массажами. Он же будет наблюдать за процессом выздоровления.
Чимид кивнул, поднялся и, бережно держа портреты, степенно удалился.
Раздевшись до пояса, Каштан сел на стул, лицом к спинке и положил голову на руки. Оюна принялась массировать. Негромко сказала:
— Примите мои сочувствия, Каштан-ахай.
Он удивленно приподнял голову:
— Ахай готов принять сочувствия, как только узнает, по какому поводу.
— Смотрите, как лихо вы крутите шеей! Боли при этом не ощущаете?
— Ощущаю музыку небесных сфер… А все же объясните— по какому поводу сочувствие?
— Но ведь это же сущее для вас наказание — застрять в забытом богом поселке на такой долгий срок! Городскому человеку это вынести трудно. А вам придется пробыть здесь весь апрель и май. Вот я и сострадаю.
Юрий хмыкнул, Оюна спросила:
— У вас жена есть?
— Конечно. Даже несколько.
— Значит, в скором времени надо ожидать нашествия ваших жен в Чиндалей, — вздохнула она.
Когда сеанс кончился, Каштан, натягивая свитер, сказал:
— Оюна, у меня к вам просьба.
— Уже догадалась, что за просьба: провести сеансы тибетского массажа вашим женам.
— Дались вам мои жены! Похоже, что вас ужасно волнует эта тема. А?
— Вот уж ни капельки! Просто я хорошо знаю столичных дамочек. Их хлебом не корми, только сделай тибетский массаж… Ладно, выкладывайте вашу просьбу.
— Сможете уделять мне по часику в день? В течение недели.
— Уделять вам по часику? Зачем это?
— Хотел бы рисовать вас.
— Вам же дедушка не позировал, а портреты вы сделали. Вот и меня рисуйте заочно.
— Я пробовал. Ничего не получается. Можете убедиться.
Он подал ей несколько листов с набросками. Она быстро просмотрела их и вернула.
— У меня к вам ответная просьба, Каштан-ахай. Выполните ее, соглашусь позировать.
— Слушаю вас, Оюна.
— Убедительно прошу не называть меня на вы. Мне неудобно. Да и в бурятском селении не принято, чтобы старший по возрасту, солидный, женатый мужчина обращался к девчонке на «вы».
— Главное, что — женатый…
— Я говорю совершенно серьезно. Меня дедушка даже отругал за то, что я позволяю вам называть себя на «вы». Хотите, чтоб он меня еще и выпорол?
— Боже упаси! Моя задача — уберечь вас от наказания!.. Все! Отныне называю тебя на «ты»… А теперь изложи свою просьбу.
Она улыбнулась:
— Так это и есть моя просьба, Каштан-ахай. Вопрос улажен.
— Значит, будешь позировать?
— А куда денешься? Посмотрела ваши наброски. На них я — мымра мымрой. Раскосая. И скулы как у каменной бабы в степи. Уж вы разгулялись вовсю, когда дело дошло до азиатских глаз и скул. Это, доложу я вам, типичное проявление великодержавного шовинизма — так карикатурно изображать бедную бурятскую девушку.
Каштан, откинув голову, расхохотался.