Телефон в самом деле вскоре зазвонил. Парторг встрепенулся от резкого, пронзительного звонка потянулся рукой к трубке.

— Здравствуй, товарищ Тищенко! Ты что же это — приехал, навел тут панику и ничего народу не объяснил. То есть как это объяснил? Почему же люди волнуются? Кто волнуется? — Парторг со значением посмотрел на Ваняту и добавил: — Есть такие… Не зря тебе звоню…

Платон Сергеевич переложил трубку к другому и, склонив голову, твердо сказал:

— Завтра на правлении колхоза субчика этого Трунова слушать будем. Вот-вот. Приезжай сам, поможешь разобраться… То есть как это — нет времени? Найдешь, если захочешь. А то я ведь и в райком могу позвонить. Мне это ничего не стоит. Вот именно… До завтра, в общем. Будь здоров!

Платон Сергеевич положил трубку и, продолжая мысленный разговор с прокурором покачал головой.

— Времени у него, видите, нет! Черт знает что! Аж руки от злости дрожат. У тебя такое бывает? Вот видишь я тоже за тобой замечал. Колючий ты какой-то, как еж. И Сотник тебе чем-то не угодил, и Пыховы… Так, брат, со всем светом перессориться можно.

— Я с Пыховыми не ссорился. Кто вам сказал?

Платон Сергеевич задвинул ящик стола, щелкнул ключом, подошел к Ваняте.

— Сиди сиди. Сейчас проверим — еж или нет.

Он коснулся ладонью Ванятиной щеки, перешел на другую потрогал тонкими теплыми пальцами подбородок. Ванята невольно улыбнулся, посмотрел снизу вверх на парторга.

— Странно! — сказал парторг. — Колючек еще нет. — И рассмеялся вместе с Ванятой. — Пошли ко мне чай пить, — пригласил он. — Конфетами угощу. Целый склад у меня. В больницу натаскали.

Ночь накрыла землю черной душной попоной.

В избах светили во всю силу огни, собирались кучками, брели в одиночку по закраинам полей и где-то там вдалеке сливались с неярким блеском звезд. Парторг шел, обняв Ваняту, угадывая в темноте тропку.

— Ты, Ванята, смелей ходи по земле, — сказал он. — Мнет тебя жизнь, ломает, а ты держись. Так-то! Думаешь, зря я тебе рассказываю? Нет… Растет человек, и ему про все надо узнать — и про жизнь и про смерть. Хитрить нам и в кошки-мышки играть нечего. Верно? Какая твоя точка зрения?

Ванята молчал. В вопросах парторга уже были готовые ответы, а придумать что-нибудь свое он не умел. Кстати, они уже подошли к дому парторга, и разговор погас сам собой.

Платон Сергеевич жил в маленьком рубленом доме. Кровать возле стенки, стол с кучей книжек и бумаг, диван; на стене висела на длинном ремне полевая сумка и, наверно, уже просто так, для вида — бинокль.

Парторг усадил Ваняту, а сам начал готовить угощение. Ванята разглядывал украдкой нехитрое холостяцкое жилье — крохотный приемник на тумбочке, стакан с тремя красными гвоздиками, корявая морская ракушка, фотографии в фанерной, затейливо выпиленной лобзиком рамке. На карточке была снята женщина в белой, по-крестьянски повязанной косынке, девочка с кружевным воротничком и мальчишка с круглыми, озорными глазами.

— Кто это? — спросил Ванята.

Платон Сергеевич поставил на электрическую плитку чайник, подошел к Ваняте.

— Это мои… это — жена, это — Федюха, а это — Наташа. В сорок третьем снимались. Последняя карточка…

— Они погибли?

Платон Сергеевич вздохнул. Поправил красные цветочки в стакане с водой.

— Нет больше их. На могилу сегодня ходил. Гвоздики оттуда принес. Теперь мы как будто бы все дома, с этими цветочками — и жена, и Федюха, и Наташа…

Долго он стоял молча за спиной у Ваняты. Видимо, тоже рассматривал фотографию, что-то вспоминал. Потом ушел в угол, где стояла на табуретке электрическая плитка, фыркал чайник, собирая под крышкой горячий пар.

Платон Сергеевич принес на стол чашки, положил непочатую коробку конфет.

— Сейчас мы с тобой попируем. Потерпи чуток.

Он ушел к шкафчику с бугорчатым матовым стеклом на дверцах, озабоченно зазвенел там ложками, ножами, отодвигал и снова закрывал ящички. Потом обернулся к Ваняте, растерянно развел руками.

— А ты знаешь что? Трагедия у меня, брат…

— Что такое? — спросил Ванята.

— Хлеба нет. В магазин сбегать забыл. Понимаешь?

Ванята рассмеялся.

— Ну и пускай! Без хлеба даже лучше. С конфетами!

— Ты думаешь? Ну конечно. В конфетах, по крайней мере, глюкоза. Как это ты догадался?

Платон Сергеевич открыл еще раз шкафчик, полез рукой в какой-то дальний угол и радостно воскликнул:

— Эврика! Нашел!

Он обернулся к Ваняте и показал ему черный, скрюченный сухарь.

— А ты говоришь! Эх, ты! Сейчас мы нажмем на этот провиант. Верно?

Платон Сергеевич переломил сухарь, положил по кусочку в каждую ладонь, спрятал руки за спину, поколдовал минутку и протянул Ваняте крепко сжатые кулаки.

— Выбирай. В какой руке?

Ванята ударил ладонью по правой. Платон Сергеевич быстро разжал кулак и подал Ваняте обломок сухаря.

— У тебя больший, — огорченно сказал он, — мне всегда не везет. Хоть лопни!

Платон Сергеевич сел рядышком, положил в рот свой сухарь, громко хрустнул.

— А вообще, Ванята, ты это правильно заметил: не надо никогда падать духом.

Ванята тоже взял сухарь в рот, разгрыз на мелкие части.

— Я этого не говорил, Платон Сергеевич.

— Разве? Ну, извини… это я напутал. Но вообще это верно. У меня даже специальный эликсир для нытиков есть. Повесит человек нос, заскучает, а я его фр-фр — побрызгаю, и все, опять живет!

— Правда?

— Конечно. Напьешься чаю, я тебе покажу. Сам убедишься.

Быстро летит время за чаем и приятным разговором. За окном послышались голоса. Взвизгнула тихонько для начала и запела всеми голосами гармоника.

Это возвращалась из клуба молодежь.

— Пора, Ванята! — сказал парторг. — А то мать заругает… Ты ей скажи — пускай не волнуется. Утром на ферму приду, все ей объясню. В обиду, в общем, не дадим. Понял?

— Скажу. Спасибо, Платон Сергеевич…

— Ну вот, до свидания…

Платон Сергеевич поднялся, провел рукой по лицу. Было оно усталое и грустное. На худощавых, тронутых сизой желтизной щеках еще резче обозначились морщинки.

— До свидания. Чего ж ты?

— Я так… Про эликсир вы говорили, пофыркайте, если осталось…

В глазах парторга зажглись два быстрых лукавых огонька.

— Как это — не осталось! У меня его дополна. Погоди минутку…

Платон Сергеевич подошел, к тумбочке, взял какой-то пузырек с зеленой наклейкой, тонкой резиновой трубкой возле пробки и красной грушей в нитяной сеточке.

— Закрывай глаза! — приказал он. — Плотнее. Вот так.

Зашипела в руке парторга резиновая груша, зафыркал вокруг мелкий быстрый дождь — фр-фр!

Платон Сергеевич обрызгал эликсиром лицо Ваняты, перешел на затылок, пустил холодную рассыпчатую струйку за шиворот.

— Хватит, что ли?

— Хва-а-тит! — застонал Ванята. — Себя теперь!

Платон Сергеевич побрызгал себя, поставил флакон на место и еще раз напомнил Ваняте:

— Смотри же, матери все скажи. Сегодня!

Не чуя ног от радости, вышел Ванята из дома парторга. Вот так бы взял сейчас и полетел высоко-высоко — в иные миры и галактики. Поглядел, что там и как там, а потом рассказал обо всем матери, парторгу, всем добрым, хорошим людям, которые живут на земле.

Ванята шел домой. На всю улицу пахло эликсиром бодрости. Острым, едким, чуточку похожим на тройной одеколон, которым душился после бритья старинный приятель Ваняты дед Антоний.

По дороге попадались парни и девчата. Они останавливались, удивленно смотрели на Ваняту, шевелили с недоверием и любопытством ноздрями. А Ванята шел и с наслаждением вдыхал в себя эликсир бодрости. Пахло так, как будто нес он на руках целую парикмахерскую…

Вечером заведующего фермой Трунова и Ванятину мать вызвали на заседание правления колхоза. Народу в конторе — с верхушкой. Колхозники стояли даже возле дверей, дымили папиросами, ловили ухом долетавшие из глубины дома голоса. Возле палисадника стояли две машины. На одной приехал прокурор, а на другой, болтали, сам секретарь райкома партии.