У Сережки своих дел не было. Он снес туфли в сарай и отправился домой обедать.

Была у Сережки Покусаева тайная надежда: мать увидит его разнесчастную жизнь и переменит свое решение. Так уже сколько раз было.

Посмотрит на голые Сережкины ноги и скажет:

«Вот тебе, растяпа, деньги. Иди покупай тапочки. Только смотри — последний раз даю…»

Эти радужные мысли развеялись в пух и прах. Мать даже не подумала менять свой суровый приговор. Не поддержал сына и отец.

— Правильно! — сказал он за обедом. — Пускай ходит босиком, как снежный человек.

«Снежный человек» молча проглотил обиду.

После обеда Сережка Покусаев остался дома. Он сидел возле окошка и думал о прежней веселой жизни.

Без тапочек не было ему ходу никуда — ни в кино, ни на речку, ни просто на улицу.

За воротами играли в классы девчонки, о чем-то спорили мальчишки, шли как ни в чем не бывало прохожие. Никто из них не знал, какая страшная беда постигла Сережку Покусаева.

Чем больше Сережка думал об утраченных радостях, тем сильнее тянуло его на улицу, в общество. Сережка прикидывал всякие варианты, сам утверждал их и сам отвергал.

В конце концов он решил сделать пробную вылазку. Если спросят, почему он шпарит по городу босиком, можно выкрутиться. Сказать, например, что тапочки сдали в ремонт. Обещали починить утром, а потом закрыли мастерскую на переучет. Мало ли что можно придумать!

Скажет, что вообще не переваривает обувь, ходит босиком для закалки и воспитывает себя по системе йогов. Фурункул на пятке тоже годится. Пускай сами походят в тапочках с таким фурункулом!

Сережка погляделся в зеркало, застегнул пуговицы на рубашке и отправился в вояж.

В ворота он не пошел. Там стояли свои мальчишки. Он перемахнул через забор, оглянулся и взял курс в центр города.

Изредка прохожие поглядывали на босоногого путника. Но от замечаний воздерживались и в переговоры не вступали.

Пока все шло нормально. Только возле кино «Спартак» какой-то дядька наступил Сережке на пальцы.

Но тут Сережка был сам виноват. Он полез в очередь за билетами, хотя в кармане у него было пусто и делать ему в очереди, в сущности, нечего.

Сережка направил свои босые и израненные стопы в зоопарк. В заборе была приличная дыра, и мальчишки лазили туда бесплатно.

Возле зоопарка улицу залили новым черным асфальтом.

Он даже на вид был липкий и вязкий.

Сережка был человеком риска. Об этом знало пол-Воронежа.

И конечно, он не пошел в обход. Он полез в черную липкую гущу. Вдобавок ко всему гуща оказалась нестерпимо горячей. В такой смоле черти варили в аду грешников. Если, конечно, черти и ад когда-нибудь существовали.

Целый час Сережка мыл ноги в кадушке под водосточной трубой, драил их песком и шершавым, как наждак, кирпичом.

Эксперимент удался только частично. На ступне остались черные пятна различной величины и формы. Отдаленно они напоминали острова в Японском море или шкуру леопарда.

Сережка тайком пробрался по лестнице в дом и, окончательно подавленный и угнетенный, сел возле окошка. Ноги он спрятал под стул.

Сколько сидел Сережка, неизвестно. Может, час, а может, полтора. В глазах у него прыгали серые мурашки и с непривычки болела шея. Сережке уже давно надо было сбегать кое-куда. Но он крепился, потому что главное в его жизни — терпение и выдержка.

Мрачное уединение прервал стук в дверь. Это пришел друг Сережки Изя Кацнельсон. Изя был кудрявый, как баранчик из сказки. На носу у него сидели очки с толстыми стеклами. Глаза его от этого казались большими и круглыми, как будто Изя смотрел из-за графина с водой.

— Ты чего тут сидишь? — спросил Изя и внимательно посмотрел из-за своего графина. — Хватит сидеть. Пошли в кино.

Сережка не переменил позы.

— Меня кино не интересует, — ответил Сережка загробным голосом. — Теперь я буду сидеть тут.

— Вот же чудак! Там же интересней!

— Мне интересней здесь, — еще глуше ответил Сережка. — Прошу не беспокоить.

Такой официальный тон смутил Изю Кацнельсона. Он даже подумал, что Сережка обиделся на него. Утром циркач Сережка делал стойку. Изя опрометчиво заявил, что может стоять больше. Это было не совсем точно.

Теперь Изя чувствовал угрызения совести. Ему не хотелось терять друга из-за какой-то стойки.

— Может, денег нет, так я из копилки вытащу, — великодушно предложил Изя.

По лицу Сережки пробежала быстрая тень.

Но он сдержал себя.

— Не могу, — сказал он. — Я буду сидеть тут…

Слух о том, что Сережка с самого обеда сидит на стуле как прикованный, всколыхнул весь двор.

Двери Сережкиной квартиры не закрывались. Пришел даже Вовка-директор, с которым Покусаев не особенно дружил.

Вовка-директор был рослый толстый парень. По своим физическим данным он мог выступать за сборную города по тяжелой атлетике. Но интеллект у него был принижен. Вовка по два года сидел в каждом классе и в этом году наконец перешел в третий. С переэкзаменовкой по-русскому.

Вовка ввалился в комнату без стука. Он убедился, что Сережка в самом деле сидит на стуле как прикованный, и начал хихикать.

— Ты чего тут сидишь? Может, ты дурак, а?

У Сережки все заклокотало внутри. Но он сдержался. Во-первых, волевые люди не обращают внимания на глупые шутки, а во-вторых, у Вовки-директора кулаки были как гири, и он бил наповал.

Вскоре визиты закончились. Сережку покинули в трудную для него минуту жизни все. Даже Галя Гузеева, в которую Сережка был влюблен.

Но настоящая дружба, как это известно, проверяется в беде. К Сережке снова пришел его лучший друг Изя Кацнельсон.

Сережка принял друга и рассказал ему о своей беде. И правильно сделал. Изя был дошлый парень и сразу нашел выход из тупика.

— Чудак ты! — заявил Изя. — Сами тапочки сделаем. Это мне раз плюнуть.

Это было не просто дружеское утешение. Отец Изи работал в сапожной мастерской. Изя видел, как он тачает ботинки и вколачивает в подметку острые тонкие гвозди. Изе это дело нравилось.

— Чудак ты, — еще раз повторил Изя. — Это мне раз плюнуть!

Через полчаса Изя снова был у Сережки. Он принес моток толстых ниток, иглу с большим ушком, ножницы и кусок мятого брезента.

Брезент был всех цветов. Трудно определить, какой колер преобладал. Будто поливали его с неизвестной целью йодом, зеленкой, чернилами, мяли в саже и пепле.

— На орангутанга шить будешь, да? — спросил Сережка.

— Чудак! — сверкнул очками Изя. — Замажем кремом, за первый сорт сойдет!

Закройщики приступили к делу. Изя был главным исполнителем, а Сережка Покусаев критиком и консультантом.

Все шло как по маслу.

Сережка наступил ногой на орангутангский брезент, а главный исполнитель обвел вокруг ступни химическим карандашом жирную категорическую загогулину.

Чавкнули, как древняя гильотина, ножницы, и две отличные подошвы тридцать восьмого размера были налицо.

— Ты делай по моде, — предупредил консультант. — Тупоносые.

Изя заверил, что все будет в порядке и тапочки получатся первый сорт.

— Теперь выкроим заготовки, — сказал Изя. — Прошу вашу ножку. Вот так… благодарю…

Внешне заготовки не производили впечатления. Это были обыкновенные продолговатые лоскуты с дырками для ног. Но критик и главный консультант воздерживался от замечаний. Он знал: заготовки — только полуфабрикат, как, например, фарш для котлет. Он только еще раз напомнил Изе про тупые носы.

Друзья приступили к следующему этапу: помогая где надо зубами, начали пришивать заготовки к подошвам. Работали по очереди без передышки, и скоро тапочки были готовы.

Изя взял готовую продукцию в руки, полюбовался, ударил одной подошвой о другую и передал заказчику.

— Готово. Носи на здоровье!

Волнуясь и торопясь, Сережка полез в тапочки.

Но тут выяснились некоторые дефекты производства. Изя плохо отцентрировал дырки для ног, и они получились где-то сбоку. В таких тапочках можно было только лежать или ходить под углом в сорок пять градусов.