Но пока собирались они, да еще выпили по чашке молока с малиновым пирогом, солнце тоже не дремало. Готовясь выкатиться из-за горизонта, оно желтой медью закрасило часть неба, старательно вымело в вышине звезды и притушило серебряный блеск кружочка луны с обломанным краешком.

Всего на минуту-другую и опоздали Наташа с Владиком.

Когда вышли из проулка и когда вскоре им открылась розовеющая ширь озерной глади, то с правой стороны она была словно перехлестнута шелковой малиновой лентой. На конце этой ленты, чуть оторвавшись от воды, висело солнце. Непривычно большое, круглое, еще не набравшее ослепительной, яростной силы, оно казалось будто нарисованным, и смотреть на него можно было не жмуря глаза.

Ноги у Владика сами остановились. Красота-то! Повыше малинового солнца стайкой застыли золотисторозовые перышки облаков. А тихо как! Ничто не колышется. Вот птица где-то защелкала, тепловоз на железной дороге, а на окраине поселка петух вспомнил об утренней побудке. Снова тихо…

Наташа ни о чем не спрашивала, не говорила. Она и сама засмотрелась, заслушалась.

— Ну, пошли, Владик, — довольная его ошеломленным лицом, напомнила она и качнула бамбуковым удилищем. — Самый клев сейчас…

Они расположились за ольховыми кустами, близко подступавшими к воде. На вбитых кольях, черно отражаясь в зеркале воды, лежали дощатые невысокие мостки. А рядом морщинистой корой темнел кряжистый ствол дерева — отличная опора на заболоченной кромке берега. Место что надо. Только стали разматывать удочки — вдруг и плеснуло невдалеке. Упруго, сильно.

— Большая! — взволнованно прошептал Владик и, поскорее вытащив из банки червяка, принялся насаживать его на крючок. А червяк не так прост — никак не хотел насаживаться, извивался во все стороны, вытягивался в струнку.

Наташа, стоявшая на мостках, взмахнула удилищем, и белесая жилка вместе с наживкой и поплавком булькнула метрах в четырех от берега. Ловко! Через минуту и вторая красная шапочка замерла на воде. Владик с облегчением вздохнул и уставился на свой поплавок.

Три минуты прошло, пять… Да, если не клюет и поплавок лежит на воде, как мертвый, то надолго ли хватит терпения? Владик потер шею, отогнал от лица надоедливую мошку.

— А какая еще рыба здесь водится? — спросил он.

— Плотва, окунь…

— А караси?

— Это само собой. И налимы. Ротище во какой, что ворота.

Еще о линях вспомнила Наташа, о карпах, чьих мальков по весне запускают в озеро. Только сейчас ни одна из этих рыб почему-то не спешила отведать червяков, собранных Владиком.

— А видишь, там… — Владик указал в сторону, где ярко отражалось в воде солнце. — Что это разными цветами там светится? От бензина, да?

— От него, — всмотревшись и нахмурив серпики бровей, сказала Наташа. — Загрязняют со всех сторон, кому не лень.

— Может, и рыба от этого не клюет? Ей же, наверно, неприятно. Может, и аппетит у нее пропал. А так чего бы ей не кушать. — Владик поднял банку, потрогал пальцами землю и пожал плечами. — Таких хороших червяков накопал… Вот этот — толстенький, розовый. Ишь, чертяка, прыткий, испугался, вглубь полез. А этот смелый. Спину на солнышке захотел погреть. Прожил, дурачок, всю жизнь в земле, солнышка не видел. Ну-ну, погрейся, позагорай…

Наташе бы улыбнуться забавному разговору Владика с червяками, а ока вдруг предостерегающе подняла руку:

— Смотри, смотри! Поплавок у тебя… Утонул!

Владик выронил банку. Хорошо, что не в воду. Схватил обеими руками удилище, рванул вверх, а красный поплавок отчего-то ещё глубже ушел в воду. Конец удилища согнулся дугой.

— Сломаешь! — Наташа подскочила, стала помогать. Рыбина на крючке, видно, попалась большая, не хотела поддаваться, металась в стороны.

Последние усилия — и толстый полосато-зеленый окунь шлепнулся в траву. Да, это не бычок ростом с карандашный огрызок, каких ловил Владик с отцом на море. Окунь был шире Наташиной ладони, — это даже не считая красноватого спинного плавника, стоявшего, как парус, с длинными, острыми иглами. Окунь раздувал жабры, подскакивал в траве — к нему и подступиться было страшно. Все же Наташа изловчилась, ухватила его рукой и не без труда вытащила застрявший крючок. Потом бывалая рыбачка наполнила водой прозрачный мешок, и окунь, очутившись в родной стихии, сразу успокоился, лишь шевелил розовыми плавниками, оглядывая новое жилище.

— Сейчас и ты поймаешь. Вот увидишь, обязательно поймаешь! — радуясь своей добыче, повторял Владик.

И желание его исполнилось. Через час у полосатого хозяина мешка, пойманного Владиком, появилось трое квартирантов — еще один окунь и две красноперые плотвицы. Вся троица была добычей Наташи. Теперь Владик поглядывал на ее поплавок, который вновь начал мелко подрагивать, уже с завистью. Но вскоре и Владику повезло: старожилов прозрачного домика потеснил третий окунь.

Солнце заметно сдвинулось вправо и уже высоко стояло над озером, когда за кустами послышалось металлическое бренчание и скрип. На тропинке показался велосипедист — парнишка с широким лицом, в блеклой голубой майке и с двумя удочками, привязанными к раме старенького, обшарпанного велосипеда. Колесные щитки велосипеда были так разболтаны, что, наверное, бренчали бы и на самой гладкой дороге.

Владик не сразу признал в парнишке Витькиного приятеля — Петра, как называл его Витька. Зато Наташа, кажется, спиной почувствовала, кто это. Во всяком случае, ее загорелые плечи, перехваченные лямками желтого сарафанчика, чуть дернулись, но голова оставалась неподвижной. Вид у Наташи был такой, словно уснувший на воде поплавок интересовал ее в тысячу раз больше, чем неожиданно появившийся мальчишка. Может, она вообще не оглянулась бы, но скрип и бренчание за спиной прекратились, воцарилась тишина, и тогда длинные Наташины косы вдруг описали в воздухе почти полный круг.

— Ну, чего заявился! — Лицо у Наташи было решительное, брови сдвинуты. — Другого места не нашел, да? Кати дальше!

— Понятно, — всем своим широким лицом усмехнулся Петро. — Покачу дальше. — И, оттолкнувшись ногой, он опять уселся на скрипучее седло, крутнул педали, и древний велик его, будто собираясь развалиться на части, снова затарахтел, запрыгал по узкой тропинке.

Не меньше минуты Наташа смотрела на поплавок, покусывала губы. Потом вскинула глаза на Владика:

— Помнишь, кто это?

— А тот — воланчиком на лужайке перекидывался с Витькой.

— Правильно, — почти весело подтвердила Наташа. — Он самый. Петро. Витькин дружок.

— Что-то клевать перестало. Надо свежего червяка насадить.

— Не боишься? — продолжая весело, будто с вызовом глядеть на Владика, спросила Наташа.

— Чего бояться? — Владик вытащил леску. — Ого, и червя нет. Съели…

— Петро обязательно Витьке доложит.

— Что доложит?

— Что вместе ловили… Ты и я.

— Ну и что?

— Что?.. Хотя, действительно, что? — Наташа подняла плечи, мотнула косами. — Конечно, ловили — и все. Ничего особенного… Дай-ка, тоже посмотрю — и у меня, может, съели червяка?..

Когда Владик уезжал из дома, Зинаида Аркадьевна строго-настрого наказала ему, чтобы он регулярно сообщал о своей жизни у тети Нины и дяди Вани. И даже четыре конверта дала, на которых Владик собственноручно четким почерком первого ученика школы написал свой городской адрес и по бледным крапинкам в нижнем углу аккуратно вывел цифры их почтового индекса.

Эти готовые к отправке конверты с рисунком голубого космического корабля были очень красивы, а предстоящая поездка так радовала, что Владик горячо пообещал маме:

— Как приедем, в тот же день обязательно напишу!

— Так-то быстро ни к чему, — заметила Зинаида Аркадьевна, — а дня через три непременно отправь письмо. А то с Татьяной сплошное волнение, да еще за тебя переживать — разве хватит тут нервов!

Обещать-то Владик обещал (он же был послушным мальчиком), но вот уже прошла неделя, как живет здесь, а письмо пока не отправлено. Нет времени. Да и столько всяких событий — где тут вспомнить о письме! Впрочем, в тот день, когда с Наташей возвращались с рыбалки и он с гордостью нес целлофановый мешок, в котором любой встречный мог видеть почти с десяток плотвичек и окуней, Владик подумал, что обязательно напишет домой письмо. Разве не приятно будет папе, маме, да и Тане (она уж, наверно, совсем одурела от своих учебников и репетитора) прочесть о его рыбацких успехах!