— Я тебя! — крикнул Ванята. Взмахнул лопатой, по­скользнулся и плашмя упал в грязь. — Ты, значит, так!

Ванята яростно ковырял землю, разговаривал с ручьем, как с живым, как с хитрым, злым противником.

— Так ты вот как! Дудки! Не выйдет!

И ручей сдался. Повернул в свое новое русло, быстро побежал прочь от коровника.

Дождь припустил еще сильней. 

Ванята простился с матерью на взгорке. Она повернула направо, к ферме, а Ванята — налево, туда, где стоял на пустыре новый кирпичный дом и толпились какие-то маль­чишки и девчонки.

Ванята пригляделся и вскоре узнал в толпе своего тезку Ваню Сотника и правнука деда Егора Сашку с белой повяз­кой вокруг щеки.

Он подошел к конторе, тихо и смущенно поздоровался.

Ребята ответили вразнобой, как солдаты-новобранцы. А правнук деда Егора Сашка Трунов вообще отвернулся и стал что-то шептать двум рыжим, удивительно похожим друг на друга мальчишкам. Те посмотрели на Ваняту и прыснули в ладони.

Ванята начал знакомиться с козюркинскими ребятами. Среди них оказалась и девочка с простым, редким именем — Марфенька. Девочка была в сером платье и коричневом бе­рете, напоминала гриб подберезовик. На щеку Марфеньки падал тонкий светлый косячок волос. Она сдунула волосы со щеки, подала руку Ваняте и сказала:

— Теперь у нас два Ивана. Один Ваня, а другой — Ваня­та. Тебя так всегда звали?

— С самого начала...

Марфенька улыбнулась.

— Меня тоже — с начала. Теперь в одном классе учить­ся будем. Правда?

— Ну да... то есть, откуда ты знаешь?

Марфенька повела глазом в сторону Вани Сотника.

— Понял?

— Понял. Он со станции нас привез... А этот, который с бинтами, он тоже про меня рассказывал?

Марфенька улыбнулась еще шире.

— Ага. Это ты ему зуб выбил?

Голос Марфеньки был вкрадчив и тих. Похоже, ей очень хотелось, чтобы зуб Сашке высадил именно он.

— Врет Сашка, — неохотно ответил Ванята. — Я только поговорил с ним по-свойски...

Марфенька разочарованно поджала губы. Но потом сно­ва улыбнулась, дунула в сторону на волоски, упавшие на щеку, и сказала:

— Это ничего! Еще успеешь. У нас его все бьют...

— Рыжие тоже бьют? — спросил Ванята, указывая на мальчишек, которые стояли возле Сашки.

— Эти нет... это братья Пыховы. У них отец тракторист. Их Сашка с толку сбивает...

Церемония знакомства продолжалась. К Ваняте подхо­дили всё новые мальчишки и девчонки, перебивая друг дру­га, начали дополнять и уточнять Марфенькин рассказ о ры­жих братьях.

— Законные парни!

— Шахматисты!

— Поют, как звери!

— Живую рыбу едят!

Кроме этих важных подробностей, Ванята узнал, что отец и мать Пыховы любили своих сыновей со страшной си­лой. И пеленали вместе и нянчили. Посадит тракторист Пы­хов Кима на одну руку, а Гришу — на другую и идет по селу, будто на ярмарку или выставку достижений. Все вокруг смотрели и завидовали:

«Рыжие, а вон как уважает!»

Многое еще узнал бы Ванята о братьях Пыховых, но тут на пороге появился парторг Платон. Сергеевич. Медленно сошел он с крылечка и направился к ребятам.

— Ну что? — сказал он. — На свеклу пойдем?

— Пойде-ом! — хором завопили ребята.

Из всех бед, которые живут на земле, самое страшное и неприятное — одиночество. Ванята уже знал это. Он кри­чал вместе со всеми. Даже громче других.

— Пойде-ом!!!

Ванята немного жалел, что надел белую рубашку. У козюркинских ребят был какой-то особый взгляд на амуницию. У одних были перешитые с большого плеча солдатские гим­настерки, у других — футболки с наляпанными от руки циф­рами, третьи, так же как Ваня Сотник, нацепили комбине­зоны. С таким непонятным простому смертному шиком оде­ваются, пожалуй, лишь охотники да заядлые рыбаки. Им сам черт не брат. Была бы только за плечом отличная двуствол­ка, гибкое, трепетное удилище в руке да консервная банка с рубчатыми, вьющимися вокруг пальца червями.

— Построй ребят, — сказал парторг Сотнику.

— И не подумаю! — тихо, почти про себя, сказал Сот­ник. — Чего я им?

Но парторг расслышал или, скорее всего, догадался, что пробурчал Сотник.

— Ты опять? Забыл про наш уговор? — спросил он.

— А я чего? Слова уж сказать нельзя!

Ваня Сотник отступил несколько шагов в сторону, попра­вил двумя руками ремень на комбинезоне и крикнул:

— По двое разбери-ись!

Марфенька толкнула локтем Ваняту.

— Видишь, он какой?

— Какой? — не понял Ванята.

Марфенька молчала. Глаза ее округлились и казались изумленными.

— По двое разбери-ись!

Вокруг поднялись шум и суета. Каждый норовил про­лезть вперед, в голову колонны. Но Сотник быстро наводил порядок, строил колонну строго по росту. Он выдергивал за руку низеньких и гнал их на левый фланг. Подошел он и к Ваняте.

— Иди туда! — сказал он.

Ванята не пошевелился. Пусть только попробует взять за руку! Пусть тронет!

Страшную драку, которую, возможно, не видывало еще Козюркино, отвела Марфенька.

— Не трогай Ваняту, — сказала она. — Пускай стоит здесь.

Брови Сотника сошлись на переносице, по лицу про­бежала быстрая тень. Но он отошел от Ваняты, не сказав ему больше ни слова.

Ваняте стало обидно. Марфенька могла подумать, будто он в самом деле мочалка, испугался какого-то хвастуна и зазнайки.

А дело шло своим чередом. Парторг рассказал, что они будут делать в поле и кто назначен их бригадиром. Но этого он мог и не говорить. Персона эта стояла на виду у всех в синем комбинезоне и матросской тельняшке.

Парторг пошел вдоль строя, остановился возле Сашки Трунова.

— Болит? — спросил он, указывая глазами на пухлый и уже замусоленный бинт.

— Боли-ит! — простонал Сашка.

Платон Сергеевич поморщился, будто бы у него созревал за щекой шикарнейший флюс. Потом пришел в себя и веско, как врач на приеме, сказал:

— Разрешаю работать без повязки. Если есть время — сними...

И больше ни слова, ни звука. Приложил руку к старень­кой потертой кепке и кивнул бригадиру: трогайте, мол. Жмите на все педали,

Ваняте он улыбнулся издали, как будто бы извиняясь, что не представил его обществу. Но Ванята и не обижался. Может быть, так даже лучше...

Они шли по тихой, бегущей в поля дороге. Недавно тут прошел колесный трактор. По бокам виднелись четкие, глу­бокие ямки от шипов. Дорога была похожа на темную, толь­ко что проявленную пленку.

Утро подымалось яркое и чистое, как бывает всегда после грозы. Казалось, всего было сверх меры, сверх того, что мо­жет принять земля, — и золотого, льющегося из-за леска света, и пронзительной небесной голубизны, и седой, лохма­той от дождя травы.

И радости тоже. Она несла Ваняту на своих невидимых крыльях — сильных, порывистых, легких.

За лесной полоской показалось свекольное поле. Справа и слева белели кофты пропольщиц, сверкали на солнце тяп­ки. На самой обочине поля, будто распустившийся мак, стояла в красной косынке какая-то девушка.

— Это наша Нюська, — сказала Марфенька и улыбну­лась так широко и радостно, что вмиг исчезли с ее щек круг­лые ямочки.

— Какая Нюська? — спросил Ванята.

— Агроном. В этом году институт окончила. Теперь она Анна Николаевна. Такая стала — даже трактористы бо­ятся!

Марфенька вскинула свои голубые глаза на Ваняту и вдруг вздохнула.

— Я ей вот как завидую, Нюське...

— Почему?

— Знает она все. И вообще красавица. Ты кому-нибудь завидуешь?

— Я никому не завидую, — сказал Ванята.

Марфенька рассмеялась.

— Вре-ошь!

— Вот еще...

Марфенька удивленно посмотрела на человека, которо­му чужды живучие, как пырей, людские слабости, и ска­зала:

— Тебе хорошо! А я всем завидую! Чем лучше человек, тем больше завидую, Даже Ване Сотнику...

— Ха! — выдохнул Ванята. — Чему завидовать?

— Не знаю. Я не умею объяснять...