Участковый вначале рассвирепел. Но глянув издали на то, что творится у его амбаров, помчался к атаману за подмогой.

-— Евсей Иванович, ты же атаман! — отирая платком вспотевшие лицо и шею, говорил участковый. — Что же это у тебя в станице делается? Поднимай казаков!

Но атаман только развёл руками:

— А я тут при чём? Твоя каша, ты и расхлёбывай. Ты не спрашивал меня, когда хлеб отбирал. Забыл, какое сейчас время? —И, обратившись к уряднику, спросил: — Сколько фур пригнали?

|г. — Десять.

— Как бы нам через эту твою жадность всем шкурой не пострадать… — Атаман вздохнул и исподлобья взглянул на красного, распаренного участкового. — А моя такая думка: не время сейчас народ злить! Он как порох: брось искру — и взрыв всё разнесёт.

— Что ж это ты мне советуешь, атаман? — раздражённо спросил участковый.

— А советую я тебе отдать это самое проклятое зерно обратно. Черт с ним!

Участковый злобно запыхтел и, заёрзав на стуле, крикнул на урядника:

— Чего стоишь тут?! Скачи на подворье. Скажи сукиным сынам, нехай забирают хлеб и везут по домам!

Вечером участковый арестовал двух своих арендаторов, тех, кого считал зачинщиками смуты. Не прошло после этого и часа, как станичное правление окружили мужики, казаки, солдаты. В толпе кричали:

— Кто дал право арестовывать вольных граждан?

— Где свобода и равенство?!

Атаман недобрым словом помянул участкового. Сам открыл каталажку и выпустил арестованных.

— Ступайте до хаты, хлопцы! — добродушно сказал, атаман. — Не могу я допустить, чтобы в нашей станице без нужды людей в кутузку загоняли! Ступайте до жинок!

А когда задержанные вышли и дверь за ними захлопнулась, атаман скрипнул зубами от ярости.

В тот же вечер эстафетой было послано в Екатеринодар срочное донесение комиссару Временного правительства Бардижу.

Участковый и атаман сообщили:

«За последнее время среди жителей нашей станицы все чаще и чаще проявляется своеволие, вызывающее беспорядки. К этому их подстрекают демобилизованные солдаты, инвалиды и большевики. Так, в июле и августе жители требовали от лавочников выдачи им ситцев, которых у лавочников по трудности времени не было, почему и лавки свои они закрыли. На земельном участке арендаторы подняли бунт против хозяина–землевладельца, отказавшись платить ископщину. В станице появились агитаторы, призывающие к самовольному захвату и вспашке земель. Обращаю внимание, что эти призывы принимают в настоящее время угрожающий характер. В станице и ближайших хуторах могут возникнуть крупные беспорядки».

Но комиссар Временного правительства сам не з^нал, что делать: на его землях, близ станицы Брюховецкой, начались такие же беспорядки.

Атаман Кубанского войска Филимонов, на которого со всех сторон сыпались донесения о самовольных захватах земель иногородними и казачьей беднотой, разослал по станицам и хуторам Кубани предписание, предлагающее применять к захватчикам земли воинскую силу с оружием, пороть учиняющих беспорядок. А позднее разослал по Кубани новый грозный приказ: «Впредь, до восстановления Временного правительства и порядка в России, принимаю на себя осуществление государственной власти на Кубани».

Тысячи нарочных гонцов поскакали по станицам с приказом атамана. В Екатеринодар были вызваны конные сотни «дикой» дивизии. Стоявший в Екатеринодаре революционно настроенный артиллерийский дивизион был обезоружен.

Митинги разгонялись. Казачья верхушка ликовала.

Кое‑кто стал поговаривать о «самостоятельном государстве», о «Кубанской республике». Новая власть срочно создавала свои воинские формирования.

Но ещё более активно действовал подпольный Екатеринодарский комитет большевиков. Посыльные партии разъехались по всей Кубани. В листовках и их речах, обращённых к народу, говорилось о победном свершении Октябрьской революции, о свержении Временного правительства.

В голосе участкового начальника снова появились повелевающие интонации. Он снова стал покрикивать на станичников и умудрился‑таки выудить зерно у некоторых своих арендаторов.

— Не жадничай! — по–приятельски предупреждал его атаман Колесников. — Никто не знает, как ещё все обернётся.

— Дело ясное! —самоуверенно басил участковый. — Сам генерал Покровский поставлен командовать казачьими отрядами. Они‑то дадут красным жизни!

— Какой он генерал, твой Покровский! — крутил головой атаман, —Штабс–капитан он, а не генерал. Это его в спешном порядке произвели… Как ни называй вола бугаём, а всё равно толку с него не будет… Не крепкое наше дело!

И вскоре оказался атаман прав себе на несчастье. Пришли в Ново–Троицкую для кого чёрные, а для кого светлые вести — будто красногвардейские отряды свергли все кубанское правительство вместе с новоявленным генералом Покровским. Стало известно и о неудачах другого генерала — Корнилова.

Потеряв более трети состава своих офицерских полков под степными станицами и хуторами, Корнилов прорвался за Кубань. Оттуда краснопартизанские части погнади его в лесистые предгорья. Метался генерал, как затравленный зверь, не получая ожидаемой помощи от казаков. И тогда часть своих офицеров Корнилов разослал по станицам, чтобы поднять богатую прослойку казаков и всеми правдами и неправдами получить пополнение для поредевших частей.

Так в Ново–Троицкую тайком пробрался сынок богатея Шкурникова офицер Иван Шкурников. С ним вместе пришёл и поповский сынок прапорщик Аркадии.

Запрятавшись у своих папаш, оба корниловца нача ли вести тайную работу. Прежде всего пригласили на секретное сборище самых верных людей из станичных богачей.

Но к ним никто не пришёл. Даже атаман Колесников сказался больным. А другие, хотя бы тот же Илюха Бочарников и прочие, без обиняков прямо сказали звавшему их на собрание Карпухе Воробьеву:

— За царя бы пошли сами и сыновей бы погнали, а за генералов не хотим. Ввяжись в эту собачью свадьбу, а потом шерсти не соберёшь!

— Ванька Шкурников говорит, что с Корниловым прибыл сам великий князь Николай Николаевич, — шептал Карпуха.

— А брешет твой Ванька! Николай Николаевич небось давно дал маху за границу. Нехай его к нам в станицу привезут да покажут, тады поверим.

Пришлось корниловским агитаторам теми же балочками пробираться обратно за Кубань, уводя с собою не больше десятка головорезов — любителей лёгкой поживы и приключений.

А Кутасов и комитетчики продолжали своё дело. То появляясь в станице, то исчезая куда‑то, они проводили митинги, встречались с беднотой и объясняли, чего добиваются большевики.

По станице носились разные слухи. Говорили, что в Кавказской и Тихорецкой комитетчики всем бабам на юбки ситцы бесплатно раздали, забрав товары у лавочников.

Люди стали собираться у лавок, ожидая, когда станичный комитет прикажет и в Ново–Троицкой раздавать товары. Давно закрыли свою лавку братья Новиковы. По ночам они угоняли гружённые мешками фуры со своего двора куда‑то в сторону Ставрополя.

Как только в станице стало известно об этом, у подворья Новиковых собралась толпа. Бабы шумели, кричали, требовали открыть лавку.

Гашка Ковалева как раз возвращалась с луга, куда отгоняла телят. Увидев толпу, бегом помчалась узнавать, что происходит.

1‘— Штой‑то вы здесь собрались? — запыхавшись, спросила она у баб. — Аль ситец по дешёвке продавать будут? — И тут какая‑то бабуся крикнула:

* г — Не продавать, а раздавать! Беги, бабонька, за мешком!

И Гашка поверила. Помчалась домой. Подхватила чувал, длинный и широкий, тот, в котором носила люцерну для коров, и побежала обратно к лавке.

Кто‑то из соседок удивлённо спросил:

— Куда ты несёшься как оглашенная?

С трудом переводя дыхание, Гашка объяснила:

— Новиковы ситец раздавать будут: им правительство новое приказало!

— Ой, батюшки! — поразилась соседка.

За Гашкой бросились другие. Толпа у подворья Новиковых росла. На шум никто не выходил. Двор у Новиковых обнесён высоким забором, калитка заперта на засов. Бабы били в ворота, в калитку, дёргали толстенные болты на широких двустворчатых дверях лавки. Громким лаем отзывались собаки.